Категории
Самые читаемые
Лучшие книги » Проза » Русская классическая проза » Кровавый разлив - Давид Айзман

Кровавый разлив - Давид Айзман

Читать онлайн Кровавый разлив - Давид Айзман

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 20
Перейти на страницу:

— Проси ты, — безъ словъ молитъ Абрамъ, вглядываясь мигающими глазами въ изображеніе сына.

Оно выцвѣло, угасло, изображеніе. Оно угасло, — какъ угасаетъ и въ сердцѣ образъ давно ушедшихъ, давно умершихъ… Но что-то таинственно-важное скрыто въ сѣрыхъ полутонахъ его, и что-то бодрящее и живительное зарождаетъ оно въ душѣ старика. Мы надежда ли? Не далекій ли отсвѣтъ благодарственной пѣсни?..

Онъ чистъ былъ, этотъ мальчикъ; онъ былъ невиненъ и кротокъ. Горька была жизнь его, и печальва, и была она отнята до времени. За что? Зачѣмъ?.. Кто скажетъ?.. Кто пойметъ?.. Не затѣмъ ли, чтобы увести его туда, вверхъ, къ золотому престолу Предвѣчнаго? Не стоитъ ли онъ тамъ свѣтлымъ ангеломъ, не творить ли святую молитву, заступникъ, предъ небеснымъ Отцомъ, и не о спасеніи ли бѣдныхъ людей говоритъ Ему?..

— Говори, проси!.. За Розочку проси… за больную мать… за стараго отца проси, за весь изстрадавшійся старый народъ твой проси и требуй, Моисей!

… Но гаснетъ блѣдная надежда.

И нѣтъ уже лучезарнаго призрака, нѣтъ заступника и хранителя. Худенькое, посинѣлое тѣльце, искаженное смертью, лежитъ. Послѣдней судорогой уродливо скрючены члены; выраженіе жестокаго страданія кричитъ въ остеклѣвшихъ глазахъ, — и запахъ… Запахъ тлѣнія. Запахъ тлѣнія.

3.

Абрамъ положилъ карточку въ мѣшокъ, затянулъ очкуръ и вышелъ въ сѣни.

Въ потолкѣ зіялъ широкій, черный прямоугольникъ, — ходъ на чердакъ. Кадка съ водой стояла въ углу, а подлѣ нея былъ большой ящикъ со старой обувью. Абрамъ торопливыми движеніями выдвинулъ впередъ бочку, изъ ящика выкинулъ всю обувь, и поставивъ ящикъ на кадку, сталъ взбираться на чердакъ. Какая-то особенная, тяжелая духота сдавила ему грудь, какъ только голова его и плечи вонзились въ черноту прямоугольника. Пахло сажей, пылью, прѣлымъ деревомъ, и было такъ темно, что глазамъ становилось больно.

У самаго входа, гдѣ было свѣтлѣе, ясно намѣчался невысокій боровъ. Абрамъ оперся на него, какъ на плечо ребенка, и тихонько поползъ. Глаза стали освоиваться съ темнотой, она не была уже такой плотной, и можно было различать стропила, скатъ крыши, какіе-то неопредѣленные бугры справа, наваленныя другъ на дружку оконныя коробки слѣва…

Проснувшаяся Хана заговорила внизу, — и здѣсь, въ пустомъ, придавленномъ осѣвшей крышей чердакѣ, голосъ ея гудѣлъ особенно дико и странно… Абрамъ добрался до того мѣста, гдѣ боровъ дѣлалъ поворотъ, и здѣсь сѣлъ. Минутку передохнувъ, онъ сталъ тихонько бить по борову кулакомъ. Никого не было. Никого здѣсь быть не могло. Никто не подымался сюда уже многіе годы. Но Абрамъ пугливо оглядывался, — то направо, гдѣ мертвой глыбой стояла плотная тьма, то налѣво, гдѣ вдали длиннымъ пятномъ ярко горѣло въ накатѣ отверстіе входа, — и внезапно замирая, прерывалъ свою трепетную работу. Сердце его, отъ непривычныхъ усилій, отъ волненій — билось такъ громко и сильно, точно онъ ночью влѣзъ въ чужую квартиру, чтобы ограбить, и поджечь, и убить… Онъ начиналъ работу опять, опять билъ по борову кулаками, — и опять бѣжало во тьмѣ чердака тревожное, глухое гудѣніе… Кряхтѣла и стонала дряхлая крыша, накатъ трясся и плакалъ, и казалось, что это старики въ богадѣльнѣ, испуганные ночнымъ кошмаромъ, кричатъ и взываютъ о помощи…

Боровъ подался, наконецъ, тяжелый кирпичъ провалился внутрь. И туча сажи, много лѣть холоднымъ пластомъ покоившаяся на днѣ, заколыхалась и быстро взвилась кверху. Выломавъ еще два кирпича, Абрамъ просунулъ мѣшокъ въ отверстіе, и потомъ поползъ обратно.

— Хорошо спрятано… очень хорошо…

Онъ сидѣлъ на накатѣ чердака, свѣсивъ внизъ ноги, и платкомъ вытиралъ себѣ лицо. Спрятано такъ удачно, что цѣлыя сутки можно шарить и ничего не найдуть. Да… Что угодно можно дѣлать, а мѣшокъ теперь въ безопасности, въ полнѣйшей безопасности…

— Розочка, пить, — послышался голосъ Ханы. И вдругъ Абрамъ затрепеталъ.

Мысль, которая давно стучалась къ нему въ сердце, мысль, которая давно и неотступно вилась около сердца, теперь вдругъ, сразу, сердцемъ овладѣла. Овладѣла, и сдавила его, — съ такой силой, что Абрамъ чуть не свалился внизъ, потрясенный, раздавленный…

— Но она… но Хана… Что же будетъ съ Ханой?.. Мѣшокъ спрятанъ… Если придутъ, если стануть разбивать и грабить, Абрамъ можетъ убѣжать, и Розочка можетъ убѣжать и спастись. Но она, Хана, прикованная къ постели, не владѣющая ни однимъ членомъ, что сдѣлаетъ она!..

Вопросъ этотъ дикой смерчью сталъ въ душѣ Абрама и весь ядъ многочисленныхъ жалъ своихъ сразу пролилъ въ его кровь.

— Розочка, поправь мнѣ одѣяло! — донеслось снизу.

— Сейчасъ, мамаша.

— Отодвинь мою ногу… еще отодвинь… И подними мнѣ вѣки, я хочу тебя видѣть.

Умолкла. Уснула. Застыла. Застыла, неподвижная, какъ мертвецъ, и чувствительная, какъ больной.

— Что будетъ съ Ханой?

VIII

1.

Тепло, свѣтло, сухо и ясно, — такъ ясно въ воздухѣ, что съ горы, изъ церковнаго двора, отчетливо видна вся Соборная улица, и дальше, противоположный берегъ рѣки, а на немъ крохотныя хатки деревни Татарки. Солнце свѣтитъ радостно и весело, точно оно впервые увидѣло землю, увидѣло только все доброе на ней и хорошее, — и восхищенное, въ благодарномъ волненіи, обливаетъ ее и лаской, и нѣгой, и любовною рѣчью безъ словъ.

Арина Петровна сидѣла во дворѣ на каменной скамьѣ и еще больше, чѣмъ во всѣ послѣдніе дни, была мрачна и взбудоражена. А o. Павелъ, печально вздыхая, ходилъ взадъ и впередъ по утрамбованной и посыпанной золотистымъ пескомъ площадкѣ, и временами бросалъ на жену пугливые, вопрошающіе взгляды.

— Вонъ Костинька идетъ, — сказалъ онъ, оборачиваясь къ открывавшейся съ визгомъ калиткѣ. И на лицѣ старика появилось вдругъ выраженіе радостной надежды. — А можетъ… а можетъ онъ что сдѣлаетъ!..

Во дворъ входилъ высокій, плотный, осанистый и очень изящно одѣтый въ сѣрое, господинъ. У него было цвѣтущее, розовое лицо, богатые темно-русые усы и крупный, съ широкими ноздрями, красивый носъ. Изъ-подъ золотого пенснэ, съ котораго падала внизъ широкая, въ два пальца, черная тесьма, привѣтливо и ласково смотрѣли глубокіе, безмятежнымъ довольствомъ и дѣтской веселостью свѣтившіеся глаза, а раздвинутыя добродушной улыбкой яркія губы позволяли видѣть двѣ шеренги веллколѣпныхъ, бѣлыхъ, точно двѣ полоски фарфора, зубовъ. Это былъ Васильковскій, Константинъ Михайловичъ, инженеръ, племянникъ Арины Петровны. Выхоленностью своей, величественной осанкой, изящными манерами, онъ походилъ на родовитаго барина, пожалуй на какого-нибудь кнная. На самомъ же дѣлѣ онъ былъ изъ духовнаго званія, сынъ дьячка. Манеры, впрочемъ, были у него «двухъ сортовъ». Когда это бывало ему нужно, для дѣла, Васильковскій держался важно, чинно, торжественно, и говорилъ, какъ придворный, — величественно или угодливо, — и всегда многозначительно. Если же надобности не представлялось, въ кругу близкихъ, онъ «паньскія штукенціи» отбрасывалъ прочь, давалъ себѣ свободу, и какъ бы вознаграждая себя за тягостные и вынужденные часы чопорности и дѣловитаго формализма, безъ конца балагурилъ, шутилъ, дурачился, — и другихъ дурачилъ. Онъ былъ человѣкъ ловкій, талантливый и знающій, отлично во всемъ успѣвалъ, и въ тридцать два года занималъ очень видное положеніе на одномъ изъ крупвѣйшихъ южнорусскихъ заводовъ. Въ компаніи съ однимъ вліятельнымъ графомъ добивался онъ, — почти добился, — концессіи на устройство въ городѣ порта и элеватора, и теперь пріѣхалъ сюда затѣмъ, чтобы съ мѣстными муниципальными дѣятелями наладить послѣднія детали предпріятія.

— Костя, родной мой! — бросилась къ нему Арина Петровна. — Поговори, Христа ради, съ Федей… Можетъ хоть ты разсѣешь его.

Васильковскій скорчилъ страдальческую гримасу и сталъ по-чумацки скребти за ухомъ.

— Тетечка… вы бы лучше краснаго вина предложили:

— Голубчикъ, Костенька…

Арина Петровна торопливо, безсвязно, путаясь и повторяясь, стала говорить Васильковскому о своихъ горестяхъ… Она разсказывала ему о нихъ и вчера, и три дня назадъ, и вообще въ каждое его посѣщеніе, и все-таки возобновила теперь разсказъ съ самаго начала, съ «проклятаго Мосейки», отъ котораго Федя ожидовѣлъ на всю жизнь… Она перешла къ событіямъ послѣднихъ дней, — къ тому, что не ѣстъ и не пьетъ Федя, что глаза у него, точно его на казвь ведутъ; что такъ вѣдь и служить нельзя, и практика вся разлѣзется…

Она говорила волнуясь, нараспѣвъ, и круглые безъ рѣсницъ глаза ея сверкали то злостью, то печалью, руки разсѣкали воздухъ, и огромныя, вислыя груди, какъ два мѣшка съ отрубями, тяжело болтались подъ просторной фланелевой кофтой…

Васильковскій долго слушалъ, терпѣливо, серьезно и молча. Онъ поддакивалъ, причмокивалъ языкомъ, покачивалъ сочувственно головой… Потомъ вдругъ отчаянно ахнулъ, грохнулся, какъ съ крыши сброшенный, на скамью, склонилъ вабокъ голову, опустилъ книзу руки, закрылъ глаза…

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 20
Перейти на страницу:
На этой странице вы можете бесплатно скачать Кровавый разлив - Давид Айзман торрент бесплатно.
Комментарии