Елки-моталки - Владимир Чивилихин

- Расскажи, Родион, - попросила Пина.

- Знаешь, не к месту. Это целое дело...

- Ну хорошо, - сразу согласилась она.

Родион шагал домой темными городскими улицами, курил одну папироску за другой, не замечая, что курит, что не видит города, ровно глаза притупились и уши заложило.

А в воскресенье он рывком вскочил с кровати. Сон не просто сил прибавил, а как бы омолодил его, и ноги не болели совсем. Примчался на базу пораньше, чтоб приготовить все - взрывчатку, инструмент, палатку еще надо было выбрать, продукты закупить, принять людей, что полетят с ним.

- Видишь, я в твою команду попал, - сказал Евксентьевский. Он сидел на крыльце и победно смеялся. - Вместе будем помогать стране бороться со стихийными бедствиями. Правильно я говорю, товарищ Гуляев?

Родион не хотел портить себе настроения - промолчал, пошел к складу. Там уже хлопотал Гуцких. Родион пожал ему руку, спросил:

- Тунеядцев ты мне много отвалил?

- Троих. Мы их рассыпаем среди наших. А что ты улыбаешься?

- Да так... Спецовку сейчас им выдадим?

- Нет, к отлету.

- Каб не пропили?

- Ясное дело.

- Платоныч, пускай Чередовая летит с нами?

- Да мне-то что? Гляди только.

- Ладно.

- Вот эти лопаты забирай... А интересная девчонка! Откровенная. Я спрашиваю - зачем, мол, тебе в наше пекло? А она смеется. Справку-то, говорит, для института надо зарабатывать. Как у тебя ноги?

- В порядке. - Родион собрал топоры, пилы, подтащил к двери прокопченный котел. - Да пускай летит! Варить будет, а то я ведь всегда сам кашеварю. Пускай!

- Уже решили об этом.

- Да я так просто... Там низовой?

- Низовой.

- Беглый?

- Нет, стеной идет. Капитальный пожар.

- Ладно.

- Бригада Неелова уж в городе, а твои черти подъедут, я их сразу же туда.

- Идет. Как со взрывчаткой?

- Скинул я ее Бирюзову. Можно и еще захватить.

- Платоныч, а что это у него случилось?

- Тунеядец один отравился.

- Консервой?

- Да нет. Сам.

- Как сам?

- Да так.

- Тьфу! - сплюнул Родион. - Жив?

- Живой. А что ты сегодня такой улыбчивый?

- Да так...

Они стояли в дверях склада, подпирая косяки, тихо разговаривали, а на дворе сидели и лежали вразброс чужаки. Странно, они не собирались вместе, а каждый был сам по себе.

- Не могу привыкнуть, Платоныч! - сказал Родион.

- Что же поделаешь? Мы тут много про них без тебя говорили. Надо...

- Понятно. Как ты, Платоныч, думаешь - откуда такое добро?

- Вообще? - глянул на него Гуцких. - Пережитки капитализма...

- Может, и так...

- А может, и не так?

- Может, и не так.

- Что ты имеешь в виду?

- Как бы это сказать? - заволновался Родион. - Понимаешь, если есть возможность жить и не работать - такие будут долго еще.

- А от кого это зависит?

- Не знаю, - помедлив, проговорил Родион. - Наверно, от каждого из нас. Ты вот. Платоныч, допустишь, чтоб твои сыновья стали такими? А есть папы, что держат детей в достатке да в безделье, от которого подохнуть можно, не только что. А другой - совсем другой, но видит красивую жизнь и тоже тянется, на все идет...

- Это правда, Родион, они разные. Даже из рабочих один есть. Пьяница запойный, и через это попал. С тобой просится, изнылся весь.

- Знаю.

- И еще один говорит, что будет работать честно.

- А почему он там не работал?

- У него другое. Он к нам на поселение. Срок отбыл.

- За что?

- От армии уклонялся.

- То есть?

- По религиозным соображениям.

- Ну и! - сказал Родион, мотнув головой, и тут же радостно воскликнул: - А вот и она!

Он махнул рукой, Пина заулыбалась и пошла к складу. Чужаки лениво подымали головы, когда она проходила мимо. Вот подсвистнул кто-то. Пина быстро оглянулась и показала язык, а Родион и Гуцких засмеялись.

- Паспорт принесла! - доложила Пина, чему-то радуясь.

Гуцких пошел с ней в здание конторы, а у склада замаячил Евксентьевский. Он с любопытством заглянул в дверь, громыхнул лопатой.

- Весит!

Родион промолчал.

- Клевая? - спросил Евксентьевский, подмигнув.

- Что-что?

- Девочка была тут сейчас. Клевая?

- Как это?

- Не понимаешь?

- И понимать не хочу, - внятно произнес Родион, тяжело посмотрев ему в глаза.

Ничто, однако, не могло испортить Родиону этого хорошего дня. Не обращая внимания на Евксентьевского, он загремел посудой. Отсчитал чашки-ложки, потом выбрал палатку поцелей и пошел в контору: надо было выписать капсюли и бикфордов шнур.

К обеду они с Пиной уехали на такси в город. Радость, что жила в Родионе с самого утра, передалась Пине, а может, ей и не надо было занимать этого - она сама с кем хочешь готова была поделиться своей беспричинной радостью. Когда машина с моста плавно взяла в гору, Пина склонилась к Родиону и негромко, чтоб не слышал таксист, проговорила:

- Знаешь, будто я не по дороге еду, а по земному шару...

Обедали в главном городском ресторане, и Пина улыбалась все время, и Родион тоже, хотя ничего смешного не видел в том, что это не ресторан, а настоящая обдираловка, что прислуживают в нем молодые неслышные парни, которые делают все с хамской вежливостью.

- За версту чуют, - сказал Родион.

- Что?

- Что мы не ресторанная парочка... А знаешь, Санька Бирюзов одного такого в прошлом году допек.

- Как?

- На углу у нас в галантерейной палатке торговал. Здоровый лоб, ему бы землю пахать! А Санька всякий раз, как проходит мимо, останавливается и спрашивает: "Почем соски?" Допек - куда-то делся этот торгаш...

- А ну их! - махнула рукой Пина. - Давай и сегодня не пойдем в кино?

- Давай! - охотно согласился Родион.

- Знаешь, мне еще надо чемодан сдать.

- Куда?

- На вокзал, в камеру хранения.

- Зачем?

- А куда я его дену?

- Ко мне.

- Нехорошо, - задумалась Пина.

- Почему? - удивился Родион.

- Так.

- Ерунда. Сейчас прямо и отвезем. А потом погуляем.

- Пойдем к реке, - предложила Пина. - Вечером она густая и черная.

- А ты откуда знаешь?

- Ты вчера ушел, а я не хотела спать. Схватила свитер и на речку.

- Дурак я, - сказал Родион.

Пина рассмеялась, а Родион совсем забыл то мучительное состояние, когда не шли слова и он отворачивал щеку в пороховых конопушках, засовывал поглубже в карман беспалую руку, чувствуя себя перед Пиной тупицей и уродом.

Народу на улицах гуляло еще больше, чем вчера. На" бережная отделялась от реки старинной чугунной решеткой с горбатыми лупоглазыми орлами, совсем не грозными, а скорей смешными в своей немощности. Родиону с Пиной сегодня все казалось смешным. Они то и дело переглядывались, улыбаясь, и совсем не смотрели на толпу.

В приречных скверах было тепло и сухо, а от реки тянуло сыростью. Вода внизу и вправду чернела с каждой минутой, уже не отражала ни парковых лиственниц по берегам, ни темных громоздких зданий, ни медленных заводских дымов, застилающих закат. За рекой было тихо, а с этой стороны городские шумы пригашивал сквер. Все готовилось к ночи, к покою, а Родион снова вдруг представил себе Саньку в этот поздний час, и отлаженная неторопливая жизнь этого старого сибирского города показалась Родиону совсем другим миром. Как-то не верилось, что не так далеко, в двух часах лету отсюда, ревет в продымленной тайге огонь, обагряя небо, гулко трескаются в этом содоме дерева, а Санька заканчивает площадку. Костер, должно быть, развел, чтоб посветлей, рубит молодняк, растаскивает коряги.

- Опять о чем-то задумался? - Пина потянула его к скамейке, что стояла у самой решетки. - Может, расскажешь?

- Да что рассказывать-то? - встряхнулся Родион. - Все о том же. Скорей бы отсюда.

- Ночь пройдет быстро, - протянула Пина, и Родион уловил чистый запах ее легких волос. - А ты на вертолете летал?

- На вертолете хорошо-о-о! - успокоил ее Родион. - Только нам век бы его не видать.

- Почему?

- На этой трещалке всегда беда летит.

- Что-то я не пойму, Родион.

- Ты же знаешь - я уже раз пользовался этой машинкой...

- Хорошо еще, что спасли!

- Я не помню ничего, это Санька все.

- А что он рассказывает?

- Говорит, качался тогда я на стропах, как паук, и голова откинута. Он кричит мне снизу, а я ни бе, ни ме, ни кукареку. Прыгнул, говорит, на дерево - он ведь ловкий, как кошка, - выпустил мой запасной парашют и по нему меня кой-как на землю. Потом выложил для Платоныча знак срочной помощи и стал вертолета ждать...

- А у других тоже такие случаи бывали?

- По первому разряду-то? А как же! Санька один раз вырулил на мелколесье и угодил в порубочные остатки. Вскочил сгоряча и пошел. "Потом, - говорит, - чувствую, что-то не то". И тут же с катушек долой. Стаскивает штаны, а там сучок сантиметров на пять вошел, извини меня, в самую мякоть. А дальше - смех один! Прибегают бабы-сучкорубы, плачут в голос, будто на похоронах, а Санька как рявкнет на них: "Дуры! Тащите из меня дерево-то!" А они подталкивают друг друга, платками закрываются, боятся к кровище подойти...

- Смешно, - сказала Пина.