Зеркало души - Фелиция Флакс

— Я обещал вас поцеловать. Чтобы вы этот поцелуй почувствовали и запомнили. Чтобы он не стал ошибкой, о которой жалеют, протрезвев.

И он ее поцеловал.

Тело расплавилось, потекло вниз, как жидкое стекло, освободив душу. Она — ангел. У нее за спиной теперь есть крылья, белые-белые, и она неслась на них во вселенную, полную хрустальных радуг.

Неужели такое бывает? Случается с обычными людьми? Неужели люди могут взмывать к небесам? Неужели они могут лишаться тела, и чувствовать все так обостренно? Могут кружиться в сладкой неге, как новорожденные бабочки? Неужели они могут дышать светом?

…Радуги разлетелись вдребезги, крылья оборвались, и она упала вниз с головокружительной высоты. Очнулась, задыхаясь. В уши сразу ворвался шум набережной; припухлых губ насмешливо коснулся прохладный ветерок.

Ипатов по-прежнему держал ее за талию, ее руки лежали у него на плечах. Но поцелуй кончился. После него остался странный привкус — горько-сладкий.

— Я вас теперь ненавижу, — пробормотала Радмила потрясенно.

Ипатов чуть отстранился и разжал руки. Ой, как холодно сразу стало!

— Почему? — спросил он, и глаза его сузились.

Она отвернулась и скользнула взглядом по водной глади, которая в лучах заката походила на лиловое молоко.

— Потому что вы только что заставили узнать меня то, что таким, как я, знать вовсе не полагается.

— И что же таким, как вы, не полагается знать?

Она вздохнула, моргнув ресницами, на которых заблестела влага.

— Что на свете существует счастье…

5

И начался ад. И было жарко. И было тяжело. И было невыносимо. И ночь стала днем. И каждый день сделался прелюдией к ночи. И пошло бы это все к такой-то матери!!

Начались съемки.

«Удавить? Гм, неплохо. Да-да, этот вариант совсем неплох. У него посинеет лицо, вылезут глаза, вывалится язык. А что будет, интересно, с его носом? Отвалится? Да-а-а, действительно отличный вариант. Однако не эстетичный.

Отравить? Но чем? В ядах я не разбираюсь совершенно. По химии в школе еле-еле троечку в аттестат наскребла. Но если бы разбиралась… О-о, тогда его смерть была бы красивой и очень-очень-очень мучительной. Я бы пропитала ядом его трусы… Хотя каким образом я бы добралась до его трусов? Нет, я бы отравленным ножом разрезала яблоко. Тьфу! Не люблю яблоки! Тогда персик. Классический вариант. И заставила бы его слопать отравленную половинку, а потом смотрела, как он корчится и задыхается, рвет на себе одежду..»

— Радмила! Я вас сейчас придушу! Вы опять склонили голову чересчур низко. Вы ушли из тени. Я не вижу ваших глаз, вместо них — сплошной нос.

Радмила вздрогнула. Ипатов-младший, не умирающий, не корчащийся в муках, а раздраженный и взлохмаченный, кромсал ее взглядом.

— Будьте любезны, сесть так, как положено, — мерзким морозным голосом произнес маньяк и угрожающе щелкнул затвором фотоаппарата.

«Его надо сжечь заживо. Как инкуба». — Радмила покорно сделала так, как требовал Ипатов-демон — тени снова легли загадочным флером на ее лицо, свет выхватил глаза и скулы. Но в тот момент, когда раздался щелчок фотоаппарата, она высунула язык.

Это была ее месть. То немногое, что она могла себе позволить в данных обстоятельствах. И теперь ликовала.

Ипатов молча отложил фотоаппарат. Подошел к стулу, на котором она торжествовала, и сдернул с него как куклу. Радмила вскрикнула. И это был единственный звук, который успел сорваться с ее губ, — потом их накрыл огонь.

Ипатов ее целовал. Нет, не целовал. Он ее уничтожал. Она перестала видеть, слышать, дышать и обонять. Осталось лишь ощущение живого каленого железа, которое выжигало плоть. Губы — обугленные головешки. И запах паленого.

Она пыталась спастись, бороться, но в Ипатове оказалось слишком много силы и злости: он просто притиснул ее к стене, за руки распял на строгих серо-голубых обоях, украшенных крохотными звездочками, и продолжал целовать-уничтожать.

Мир замкнулся. Мигнул и погас, как перегоревшая лампочка. Тьма стала горячей и абсолютной. И даже когда каленое железо перестало терзать, клочья мрака продолжали вращаться перед глазами.

…Она стояла у стены. Ипатов выпустил ее давным-давно, и возился в противоположном углу с лампой. У Радмилы вырвался странный булькающий звук, когда ее блуждающие глаза наткнулись на его темную фигуру.

На этот звук Феликс обернулся. Он был мрачен и холоден. Глаза скользнули по ее лицу, на котором блестели слезы. Он опять отвернулся и проговорил буднично-ледяным тоном:

— Садитесь обратно на стул. Продолжим работать…

Работать? После такого? Радмила поняла, что сейчас заорет в голос.

— Черта с два я буду работать! — взвыла она и затопала ногами. — Маньяк и насильник! Душегуб!..

— …и зарубите себе на носу, что так отныне будет караться любое нарушение трудовой дисциплины, — перебив, невозмутимо закончил Ипатов.

— Нарушение трудовой дисциплины?!!

— Кто тут говорит о трудовой дисциплине? — Елейный голос Ипатова-старшего вторгся в раскаленную, потрескивающую разрядами атмосферу студии.

Виталий Викторович возник на сцене в самый неподходящий или, наоборот, самый подходящий момент.

Радмила стремительно обернулась, и Ипатов-старший тихо присвистнул, когда глаза остановились на ее губах.

— Феликс, — ласково проговорил он голосом, в котором звенел лед. — Сынишка, ты разве не знаешь, что нарушения трудовой дисциплины караются штрафом, выговором или лишением премии? А не… — Директор выразительно кивнул на вспухшие губы Радмилы.

Та изнутри тоже вспухла, а снаружи пошла красными пятнами, которые зацвели сквозь пудру и тональный крем.

— Драгоценная моя, пойдемте-ка. Вам следует передохнуть. — Виталий Викторович очутился подле нее и заглянул в глаза. — А то этот злодей вас совсем замордовал. Я просто уверен, что вы не ели очень давно.

— Не ела, — со злобной радостью подтвердила Радмила.

Ипатов-старший смотрел на нее так, что она дрогнула и завибрировала. Впала в транс. Выпала из грешной реальности.

Грешная реальность сощурилась агатовыми глазами Ипатова-младшего.

Когда за Радмилой и обнимавшим ее за талию Виталием Викторовичем закрылась дверь, Феликс взял со стола расческу и швырнул в стену. Пластмассовая вещь разлетелась вдребезги.

Она впервые очутилась один на один с Ипатовым-старшим. И ей было не по себе, несмотря на то, что кафе, куда он ее привез, оказалось переполненным, — они заняли свободный столик, в затемненном углу, как будто находящемся в ином мироздании.