Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина) - Марк Твен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но только мне не повезло. Мы уж почти до острова доплыли, как вдруг, вижу, кто-то идет по плоту в мою сторону, да еще и с фонарем, ну нет, думаю, дожидаться я тебя не стану, — соскользнул в воду и поплыл к острову. Хотел выбраться на него, но никак не мог, берег шибко крутой был. Только у самого конца острова и нашлось подходящее место. Забрался я в лес и решил с плотами больше не связываться, уж очень много на них людей с фонарями. Трубка, махорка да немного спичек они у меня в шапке лежали и не промокли, так что все было путем.
— И все это время ты ни мяса, ни хлеба во рту не держал? Ты бы хоть черепах ловил.
— Поди-ка поймай их. Они ж тут под ногами не вертятся, чтобы их голыми руками хватать, да и камнем черепаху издали не больно-то пришибешь. И потом, как бы я их ночью ловил? А днем мне на берегу маячить не хотелось.
— Ну да, верно. Тебе же приходилось все время в лесу сидеть. А как пушка стреляла, ты слышал?
— Еще бы. Я знал, это они тебя ищут. Я даже видел, как пароход мимо прошел, — из кустов смотрел.
Появились какие-то совсем молоденькие пичуги — пролетят ярд-другой и на землю садятся. Джим сказал, что это к дождю. Сказал, когда цыплята так делают, это точно к дождю, значит и у других птиц то же самое. Я хотел было поймать пару-тройку, но Джим мне не позволил. Говорит, когда отец его здорово заболел, кто-то из детей словил птичку, и бабушка их сказала, что он теперь не жилец, и отец умер.
А еще Джим сказал, что нельзя пересчитывать то, из чего ты обед приготовить надумал, потому что это к несчастью. Это все равно, что столовую скатерть после захода солнца вытряхивать. И что, если у кого есть пчелы, а он вдруг помер, так нужно сказать об этом пчелам до следующего рассвета, иначе они ослабеют, перестанут работать и тоже все перемрут. Джим уверял, что пчелы не жалят только круглых дураков, но я ему как-то не поверил, — я их вон сколько переловил и ни одна меня не ужалила, ни разу.
Про некоторые из этих примет я и раньше слышал, но не про все. А Джим все до единой знал. Или почти все, он сам так сказал. Я говорю — сдается мне, что все они насчет неудач толкуют, а про удачу-то есть хоть одна? Он отвечает:
— Есть-то есть, но очень мало, да и пользы от них никакой. Зачем человеку знать, что ему скоро удача привалит? Чтобы от нее увернуться?
И еще он сказал:
— Если у тебя руки и грудь волосатые, значит быть тебе богачом. Вот от этой приметы еще есть какая-то польза, потому как она далеко вперед глядит. Понимаешь, может, ты сначала долгое время бедняком проживешь и до того тебя это допечет, что ты бы на себя прямо руки наложил бы, кабы не знал, что по этой примете тебя непременно где-то богатство ждет.
— А у тебя, Джим, руки и грудь разве не волосатые?
— Чего ты спрашиваешь-то? Неужто сам не видишь?
— Так почему же ты не разбогател?
— Ну как же, я разбогател один раз и еще разбогатею. У меня однажды четырнадцать долларов было, да я ввязался в куплю-продажу и всего моего состояния лишился.
— И что же ты покупал-продавал, Джим?
— Ну, сначала говядину.
— Какую говядину?
— Живую, какую же еще — скот, понимаешь? Вложил десять долларов в корову. Но только больше я так рисковать деньгами не стану. Корова взяла да и сдохла прямо у меня на руках.
— Выходит, десять долларов ты потерял.
— Потерял, но не все. Около девяти. Шкуру и сало я продал — доллар и десять центов выручил.
— И у тебя осталось пять долларов и десять центов. И что, ты их снова в дело пустил?
— Ну да. У старого мистера Брэндиша есть одноногий негр, знаешь его? Так вот, он открыл банк и говорил всем: кто внесет в банк доллар, тот под конец года получит четыре. Ну, все негры и понесли ему свои деньги, да только какие ж у них деньги? Крупные только у меня и были. Но я захотел побольше четырех долларов получить и сказал, если он мне их не даст, я сам банк открою. А этому негру, понятное дело, пускать меня в бизнес невыгодно было, он говорил, что двум банкам у нас тут делать нечего, ну и сказал, что, если я вложу пять долларов, то он мне под конец года тридцать пять выдаст.
— Я и вложил. Думал и тридцать пять потом обратно вложить, пусть деньги работают. А был один такой негр, Боб его звали, он на реке плоскодонку поймал, а хозяину не сказал, ну я ее и купил, пообещав ему отдать в конце года тридцать пять долларов, и в ту же ночь кто-то ее спер, а на следующий день этот одноногий и говорит: банк лопнул. Так что никто из нас ничего не получил.
— А с десятью центами ты что сделал?
— Да сначала потратить хотел, но тут увидел сон, в котором мне велено было отдать их негру по имени Валаам — все его для краткости Валаамовым Ослом называли, потому что он дурак-дураком, понимаешь? Но, говорили, дурак, да везучий, не то что я, про себя-то я все уже понял. И в том сне мне было сказано: пускай Валаам вложит деньги, куда сам захочет, а мне с того прибыль пойдет. Вот, и Валаам деньги взял, а после услышал в церкви от проповедника, что, дескать, кто дает бедному, тот дает Господу, и что к нему в сто раз больше вернется. Так что Валаам раздал мои десять центов бедным и стал ждать, чего из этого выйдет.
— И что из этого вышло, Джим?
— А ничего не вышло. Как я мои денежки выручить не смог, так не смог и Валаам. Нет уж, больше я деньги никому отдавать не стану, разве что под залог. В сто раз больше вернется, это ж надо! Да мне бы мои десять центов вернуть, я бы уже до смерти рад был.
— Ладно, Джим, не горюй, ты же все равно когда-нибудь разбогатеешь.
— Это верно — да ведь я, считай, уже разбогател. Я теперь сам себе хозяин и за меня восемь сотен предлагают. Отдали бы эти денежки мне, я большего и не просил бы.
Глава IX
Мертвый дом
Мне хотелось осмотреть одно место в самой середке острова, которое я обнаружил, когда обходил его; мы отправились туда и добрались до него довольно скоро — остров-то был всего три мили в длину и четверть в поперечнике
В том месте возвышался довольно длинный крутой холм или пригорок — футов в сорок высотой. Забрались мы на него не без труда, поскольку крутые бока пригорка были покрыты густыми зарослями. Мы обошли и облазили его сверху донизу и, в конце концов, отыскали большую каменную пещеру — почти под самой верхушкой, на склоне, который смотрел в сторону иллинойского берега. Места в пещере хватало — словно кто-то соединил, разломав стены, две, не то три комнаты, и Джим мог стоять в ней во весь рост. Да и прохладно там было. Джим сказал, что надо бы перенести сюда, не теряя зря времени, все мои вещи, но я возразил, что этак нам придется каждый день лазить то вверх, то вниз.
А Джим ответил, что, если мы хорошо спрячем челнок, а вещи перенесем в пещеру, то сможем прятаться в ней всякий раз, как кто-нибудь заглянет на остров, и никто нас здесь без собак не отыщет. И потом, сказал он, те пичуги предсказывали дождь, не хочу же я, чтобы все мое имущество промокло?
В общем, вернулись мы к челноку, поднялись по реке к месту, находившемуся вровень с пещерой и перетаскали в нее все вещи. Потом отыскали поблизости местечко, в котором можно было прятать за густыми ивовыми ветвями челнок. А после сняли с крючков несколько рыб, снова поставили закидушки и занялись готовкой.
Вход в пещеру был так широк, что хоть бочку закатывай, а с одной стороны от него имелось небольшое плоское возвышение — самое место для костра. Там мы его и развели, чтобы обед приготовить.
Ну, расстелили мы по полу одеяла, получилось что-то вроде ковра, да на них и поели. Все наши вещи мы сложили у дальней стены пещеры, чтобы они всегда под рукой были. Скоро снаружи потемнело, загремел гром, засверкали молнии, — выходит, правы оказались пичуги. И почти сразу хлынул дождь, да какой — настоящий ливень, — а ветра такого я отродясь не видывал. Хоть грозы летом и часто случаются. Стемнело настолько, что снаружи все выглядело черно-синим, а лило так, что мы даже ближние деревья различали с трудом, точно какую-то паутину ветвей; порывы ветра сгибали деревья, и они показывали нам бледный испод своей листвы, а за каждым порывом налетал сущий шквал, под которым деревья размахивали, будто обезумевшие, ветвями; ну а следом, когда синяя тьма совсем уж сгущалась, — фст! — все заливалось сиянием, и мы различали верхушки деревьев, метавшиеся под грозовым ветром в сотнях ярдов от нас; но через секунду снова становилось темно, как в гробу, и слышался страшный треск, и с неба валились раскаты грома — такие, точно пустые бочонки скатывались по длинной лестнице в преисподнюю и подпрыгивали на каждой ступеньке.
— Вот здорово, Джим, — говорю я. — Век бы здесь просидел и не уходил никуда. Дай-ка мне еще рыбы и кусок горячей лепешки.
— Да, а кабы не Джим, тебя бы здесь не было. Сидел бы сейчас в лесу без обеда, да еще и промокший до костей, вот так-то, голубчик. Цыплята знают, когда дождик пойдет, и птахи лесные, понятное дело, тоже знают.