Квартирный вопрос (октябрь 2007) - журнал Русская жизнь

Когда мы возвратились в Полтаву и сделали доклад, наш генерал Адамович сказал: «Господа, что делать, нас 600 человек, я на вас полагаюсь всецело, но, согласитесь, мы не можем изменить ход истории, ведь мы даже не знаем, за какое правительство мы теперь должны сражаться. Конечно, никто из нас не хочет и не будет воевать за Совнарком, но и никого другого, кому мы могли бы служить, не видно. Поэтому нам остается только ликвидировать училище и разъехаться в разные стороны».

Решение это было одобрено, конечно, и училищным комитетом, потому что никакого другого решения быть не могло. Мы попрощались с нашим генералом, сняли свои юнкерские погоны с плеч и поехали - кто куда.

- В каком это было месяце, и куда лично вы отправились?

- Я поехал в село Прохоровка Курской губернии Корочинского уезда, где было имение моей матери. Это было в декабре 1917 года. Советская власть в то время в деревне еще не имела упорядоченного аппарата, но появились комиссары, в частности, волостные комиссары. В нашей волости комиссаром был какой-то балтийский матрос, которого противники большевиков называли дезертиром. С какого корабля он дезертировал и когда, я не знаю. Но это был типичный такой большевистский полуреволюционер-полубандит, который был полон ненависти к буржуям, в частных разговорах со мной он выражал мнение, что нужно было бы устроить еремеевскую ночь, освободиться от «буржуЕв», помещиков и уже больше с ними не возиться.

Что касается крестьян, то они приняли новую власть пассивно. Им очень нравился декрет о земле, который аннулировал помещичье право собственности и отдал землю крестьянам. Но вели они себя совершенно спокойно, никаких выпадов против нашей семьи не было.

Мой старший брат был до революции мировым судьей в Корочинском уезде. Его мужики очень уважали, потому что он чрезвычайно обстоятельно вел судебные заседания, и мужики иногда говорили: «Он как обедню служит». Так что, повторяю, никаких личных обид, никакой злобы мы не встречали. Жили по-прежнему… Мать моя была тяжело больна, она не могла без посторонней помощи двигаться. И вот к нам в Прохоровку приехал этот волостной комиссар-матрос и созвал сельский сход для обсуждения, как поступить с нашей семьей. Он произнес горячую речь, сказал, что теперь все принадлежит народу, а у вас тут живут какие-то пушкари до сих пор, их необходимо выселить. Но так как для моей матери, если бы ее выбросили в декабрьский мороз на улицу, это было бы началом мучительного умирания, я решил на сельском сходе выступить против областного комиссара и обратиться к сельскому обществу с просьбой о справедливости и милости. Сход проходил в помещении школы. Ораторы забирались на стол и оттуда обращались к аудитории. После речи областного комиссара и я залез на стол и сказал:

«Граждане крестьяне, вот вы слушали речь волостного комиссара. Он вам говорил про декрет о земле. Я вам тоже могу прочесть этот декрет, там совершенно ясно сказано: помещичьи земли переходят к крестьянам. Но там ничего не сказано о том, что семьи помещиков надо выгонять из их домов. Тем более вы знаете, в каком состоянии моя мать, для нее это означало бы смерть. Она вам ничего плохого не делала, и я думаю, что сход не решится вынести смертный приговор моей матери и обречь на мучения моего брата, который тоже никогда вас ничем не обижал».

И мужики загалдели: «Это правда, это да, земля, понятно, отходит к народу, это как полагается, а у своем доме как они жили, так пускай и живуть».

И так начался спор. Волостной комиссар настаивал на нашем выселении. Я возражал, крестьяне соглашались со мной. Тогда комиссар прибег к последнему и решающему, с его точки зрения, аргументу. В то сумасшедшее время признаком буржуазности считались шляпка или очки. И вот, обращаясь к сходу и делая презрительный жест в мою сторону, волостной комиссар закричал: «Эй, товарищи, да что тут разговаривать! Вы только посмотрите, вот мы тут все трудящие пролетарии, сколько нас есть, мы все тут без очков. Только один нашелся у очках, это господин пушкарь». (Указательный палец в мою сторону.)

Я опять влез на стол и сказал: «Граждане крестьяне, я думаю, что если у меня слабое зрение и если мне доктор предписал носить очки, то это не такое большое преступление, за которое мою мать надо зимой выгонять из дома». Мужики загалдели: «Эта ничаво што он у очках, нехай носить очки». Таким образом, последний аргумент волостного комиссара был отвергнут, и я возвратился домой «у очках», и еще некоторое время мы с матерью и братом прожили дома. Потом мать мы переправили в Харьков, брат уехал в уездный город, а я еще некоторое время жил там, пока, наконец, ранней весной не вынужден был тоже бежать в новообразованное украинское государство.

- А когда вы покинули Россию?

- Я переехал в Харьков. Там возобновил занятия в университете в качестве ассистента у профессора Клочкова, потом был оставлен при кафедре русской истории для подготовки к профессорскому званию. С декабря 1918 года до июня 1919 года мне пришлось прожить в Харькове под властью большевиков. В июне 1919 года к нам в Харьков пришла добровольческая армия. Я немедленно поступил рядовым в сводно-стрелковый полк и был в составе этой армии до конца антибольшевистской борьбы, был тяжело ранен, последнее время был в Крыму в составе армии генерала Врангеля. 1 ноября 1920 года наш последний главнокомандующий эвакуировал свою армию из Севастополя в Турцию.

Михаил Германович Корнфельд

- Я был призван в 1917 году, недели через три после Февральского переворота. Имея право выбора, я отправился в казармы Семеновского полка, по совету моего соседа, семеновца, а также и потому, что моя квартира находилась в двух шагах. Я был зачислен на положении вольноопределяющегося в 7-ю роту, но оставался там около двух недель, в течение которых обучался собирать и разбирать винтовку, ходить в строю и так далее. Когда начальство ознакомилось с моим curriculum vitae, меня назначили секретарем культурно-просветительной комиссии полка. А две или три недели спустя я был единогласно избран ее председателем. Еще через две или три недели полковой комитет назначил меня председателем полкового суда. Я был очень смущен этим назначением, но протестовать не приходилось.

Мы решили, что первой и насущной задачей нашей культурной комиссии было, насколько возможно, политически просветить солдат, помогать им разбираться в создавшейся обстановке. Нам казалось, что наиболее подходящим средством будет специально издаваемый листок, приноровленный к умственному складу наших солдат и к неизменному содержанию казарменных дискуссий и споров. В результате обмена мнениями нами было вынесено решение представить на утверждение командира и полкового комитета проект издания еженедельной газеты под названием «Семеновец». Этот замысел был реализован, и через несколько дней появился номер первый, имевший несомненный успех. Каждый номер содержал, во-первых, наиболее важные приказы, во-вторых, одну или две коротких злободневных статьи, рассматривавших в занятной форме какую-нибудь военную проблему, вызывающую сугубый интерес, сомнения или споры, наконец, в-третьих, полковую хронику и разные мелочи. «Семеновец», увы, просуществовал недолго - мы успели выпустить три или четыре номера. Печатался он, конечно, не официально, в типографии Комиссариата внутренних дел и пользовался большой популярностью у типографских рабочих.

В нашем полку служил будущий маршал Тухачевский. Я с ним познакомился, когда он бежал из плена и прибыл в полк молодым офицером. Мне рассказывали, что он был большим поклонником Наполеона и во время похода постоянно читал исторический труд, посвященный наполеоновским войнам. У нас он пробыл недолго и в скором времени уехал, кажется, в Москву.

- А какова была дальнейшая судьба Семеновского полка?

- В дальнейшем его расформировали, как и все полки дореволюционной армии. Мы пытались его спасти, я даже участвовал в переговорах с Урицким по этому поводу. Кстати, узнав, что я бывший издатель «Сатирикона», Урицкий сказал мне, что рад познакомиться и что сколько-то лет тому назад для него, для Ленина и еще некоторых его друзей получение «Сатирикона» было настоящим праздником.

- Когда они жили за границей?

- Да.

- Таким образом, Семеновский полк не был расформирован?

- Семеновский полк - и как боевая единица, и как носитель славных военных традиций - прекратил свое существование. Было решено создать на его основе формально новую единицу, подчеркнув именем ее назначение. Она была названа Полком по охране Петрограда. Судьбе наших товарищей, казалось бы, не угрожала никакая опасность, мы могли уехать со спокойной совестью.

- То есть, ваше стремление сохранить Семеновский полк объяснялось, главным образом, заботой о товарищах?