Жизнь Клима Самгина (Часть 4) - Максим Горький

- Наша страна, наша прекрасная Франция, беззаветно любимая нами, служит делу освобождения человечества. Но надо помнить, что свобода достигается борьбой...

- И давайте денег на вооружение, - сказала Марина, глядя на часы свои.

Бриану аплодировали, но были слышны и крики протеста.

- Ну, с меня довольно! Имею сорок минут для того, чтоб позавтракать, хочешь?

- С удовольствием.

- Да, вот как, - говорила она, выходя на улицу. - Сын мелкого трактирщика, был социалистом, как и его приятель Мильеран, а в шестом году, осенью, распорядился стрелять по забастовщикам.

В небольшом ресторане, наискось от парламента, она, заказав завтрак, продолжала:

- Гибкие люди. Ходят по идеям, как по лестницам. Возможно, что Бриан будет президентом.

Она вздохнула, подумала, наливая водку в рюмки.

- Замечательно живучий, ловкий народ. Когда-нибудь побьют они неуклюжих, толстых немцев. Давай выпьем за Францию.

Выпили, и она молча принялась насыщаться, а кончив завтракать и уходя, сказала:

- Вечером на Монмартр, в какой-нибудь веселый кабачок, - идет?

- Отлично.

Но вечером, когда Самгин постучал в дверь Марины, - дверь распахнул пред ним коренастый, широкоплечий, оборотился спиной к нему и сказал сиповатым тенором:

- А он, мерзавец, посмеивается...

- Входи, входи, - предложила Марина, улыбаясь. - Это - Григорий Михайлович Попов.

- Да, - подтвердил Попов, небрежно сунув Самгину длинную руку, охватил его ладонь длинными, горячими пальцами и, не пожав, - оттолкнул; этим он сразу определил отношение Самгина к нему. Марина представила Попову Клима Ивановича.

- Ага, - равнодушно сказал Попов, топая и шаркая ногами так, как будто он надевал галоши.

- Продолжай, - предложила Марина. Она была уже одета к выходу - в шляпке, в перчатке по локоть на левой руке, а в правой кожаный портфель, свернутый в трубку; стоя пред нею, Попов лепил пальцами в воздухе различные фигуры, точно беседуя с глухонемой.

- "Если, говорит, в столице, где размещен корпус гвардии, существует департамент полиции и еще многое такое, - оказалось возможным шестинедельное существование революционного совета рабочих депутатов, если возможны в Москве баррикады, во флоте - восстания и по всей стране -iдьявольский кавардак, так все это надобно понимать как репетицию революции..."

- Вот какой догадливый, - сказала Марина, взглянув на часы.

- Я ему говорю: "Ваши деньги, наши знания", а он - свое: "Гарантируйте, что революции не будет!"

- Ну да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики, возиться с рабочими, - проговорила Марина, вставая и хлопая портфелем по своему колену, - Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный... Ну, мне - пора, если я не смогу вернуться через час, - я позвоню вам... и вы свободны...

Попов проводил ее до двери, вернулся, неловко втиснул себя в кресло, вынул кожаный кисет, трубку и, набивая ее табаком, не глядя на Самгина, спросил небрежно:

- Мы не встречались?

- Нет, - решительно ответил Самгин.

- Мм... Значит - ошибся. У меня плохая память на лица, а человека с вашей фамилией я знавал, вместе шли в ссылку. Какой-то этнограф.

"Брат", - хотел сказать Самгин, но воздержался и сказал: - Фамилия эта не часто встречается.

Пытаясь закурить трубку и ломая спички одну за другой, Попов возразил:

- На Оке есть пароходство Качкова и Самгина, и был горнопромышленник Софрон Самгин.

Лицо его скрылось в густом облаке дыма. Лицо было неприятное: широколобое, туго обтянутое смуглой кожей и неподвижно, точно каменное. На щеках - синие пятна сбритой бороды, плотные, черные усы коротко подстрижены, губы-толстые, цвета сырого мяса, нос большой, измятый, брови кустиками, над ними густая щетка черных с проседью волос. Движения, жесты у него тяжелые, неловкие, все вокруг него трясется, скрипит. Одет в темносинюю куртку необычного покроя, вроде охотничьей. Неприятен и сиповатый тенорок, в нем чувствуется сердитое напряжение, готовность закричать, сказать что-то грубое, злое, а особенно неприятны маленькие, выпуклые - как вишни, темные глаза.

"Нахал и, кажется, глуп", - определил Самгин и встал, желая уйти к себе, но снова сел, сообразив, что, может быть, этот человек скажет что-нибудь интересное о Марине.

- Замечательная бестия, Софрон этот. Встретил я его в Барнауле и предложил ему мои геологические услуги. "Я, говорит, ученым - не доверяю, я сам их делаю. Делом моим управляет бывший половой в трактире, в Томске. Лет тридцать тому назад было это: сижу я в ресторане, задумался о чем-то, а лакей, остроглазый такой, молоденький, пристает: "Что прикажете подать?" "Птичьего молока стакан!" - "Простите, говорит, птичье молоко всё вышло!" Почтительно сказал, не усмехнулся. Ну, я ему и говорю: "Ты, парень, лакействовать брось, а иди-ко служить ко мне". Через одиннадцать лет я его управляющим сделал. Домовладелец, гласный городской думы, капиталец имеет, тысчонок сотню, наверняка. Таких у меня еще трое есть. Верные слуги. А с ученым дела делать - нельзя, они цены рубля не знают. Поговорить с ними интересно, иной раз даже и полезно".

Попов начал говорить лениво, а кончил возбужденно всхрапывая и таким тоном, как будто он сам и есть замечательная бестия.

- О птичьем молоке - это старый анекдот, - заметил Самгин.

- Все - старо, все! - угрюмо откликнулся Попов и продолжал: - Ему, Софрону, было семьдесят три года, а он верхом ездил по двадцать, тридцать верст и пил водку без всякой осторожности.

Самгин слушал равнодушно, ожидая момента, когда удобно будет спросить о Марине. О ней думалось непрерывно, все настойчивее и беспокойней. Что она делает в Париже? Куда поехала? Кто для нее этот человек?

"Это - что же - ревность?" - спросил он себя, усмехаясь, и, не ответив, вдруг почувствовал, что ему хотелось бы услышать о Марине что-то очень хорошее, необыкновенное.

- В болотном нашем отечестве мы, интеллигенты, поставлены в трудную позицию, нам приходится внушать промышленной буржуазии азбучные истины о ценности науки, - говорил Попов, - А мы начали не с того конца. Вы - эсдек?

Самгин молча наклонил голову.

- Я тоже отдал дань времени, - продолжал Попов, выковыривая пепел из трубки в пепельницу. - Пять месяцев тюрьмы, три года ссылки. Не жалуюсь, ссылка - хороший добавок годам учения.

Он сунул трубку в карман, встал, потянулся, что-то затрещало на нем, озабоченно пощупал под мышками у себя, сдвинул к переносью черные кустики бровей и сердито заговорил:

- Напутал Ленин, испортил игру, скомпрометировал социал-демократию в России. Это - не политика, а - эпатаж, вот что! Надо брать пример с немцев, у них рост социализма идет нормально, путем отбора лучших из рабочего класса и включения их в правящий класс, - говорил Попов и, шагнув, задел ногой ножку кресла, потом толкнул его коленом и, наконец, взяв за спинку, отставил в сторону. - Плохо мы знаем нашу страну, отсюда и забеги в фантастику. Сумбурная страна! Население - сплошь нигилисты, символисты, максималисты, вообще - фантазеры. А нужна культурно грамотная буржуазия и технически высоко квалифицированная интеллигенция, - иначе - скушают нас немцы, да-с! Да еще англичане японцев науськают, а сами влезут к нам в Среднюю Азию, на Кавказ...

Самгин не стерпел и спросил, куда поехала Марина.

- Не знаю, - сказал Попов. - Кто-то звонил ей, похоже - консул.

- Вы ее давно знаете?

- От времен студенческих. А - что? Самгину показалось, что рачьи глаза Попова изменили цвет, он покачнулся вперед и спросил:

- Жениться на ней собираетесь?

- Разве нет других мотивов, - начал Самгин, но Попов перебил его, продолжая со свистом:

- В девицах знавал, в одном кружке мудростям обучались, теперь вот снова встретились, года полтора назад. Интересная дама. Наверное - была бы еще интересней, но ее сбил с толку один... фантазер. Первая любовь и прочее...

Он замолчал, снова вынул трубку из кармана. Его тон вызвал у Самгина чувство обиды за Марину и обострил его неприязнь к инженеру, но он все-таки начал придумывать еще какой-то вопрос о Марине.

- В общем она - выдуманная фигура, - вдруг сказал Попов, поглаживая, лаская трубку длинными пальцами. - Как большинство интеллигентов. Не умеем думать по исторически данной прямой и всё налево скользим. А если направо повернем, так уж до сочинения книг о религиозном значении социализма и даже вплоть до соединения с церковью... Я считаю, что прав Плеханов: социал-демократы могут-до определенного пункта - ехать в одном вагоне с либералами. Ленин прокламирует пугачевщину.

Набивая трубку табаком, он усмехнулся, так что пятнистое лицо его неестественно увеличилось, а глаза спрятались под бровями.

- О том, как люди выдумывают себя, я расскажу вам любопытнейший факт. Компания студентов вспоминала, при каких условиях каждый из них познал женщину. Один - хвастается, другой - сожалеет, третий - врет, а четвертый заявил: "Я - с родной сестрой". И сплел историйку, которая удивила всех нелепостью своей. Парнишка из богатой купеческой семьи, очень скромный, неглупый, отличный музыкант, сестру его я тоже знал, - милейшая девица, строгого нрава, училась на курсах Герье, серьезно работала по истории ренессанса во Франции. Я говорю ему: "Ты соврал!" - "Соврал", - признался он. "Зачем?" - "Стыдно стало пред товарищами, я, видишь ли, еще девственник!" Каков?