Очерки поповщины - Павел Мельников-Печерский

Спутники ею воротились без всякого успеха.

Ветковцы послали новое посольство, не дожидаясь результатов поездки Витагина. Хотелось им как можно поскорее обзавестись архиереем. Инициатива нового предприятия принадлежала попу Василию Кондратьевичу Казанскому, незадолго перед тем перешедшему литовский рубеж.[58] Это был чрезвычайно энергический человек: гордый, неуживчивый, сварливый но обладавший большими сведениями в писании и необыкновенным даром убеждения. Бежав от великороссийской церкви, долго он священствовал у старообрядцев Казани и был главою поволжского раскола. Оттого и прозвали его Казанским. Он не давал много воли мирским людям, которые по своему богатству и влиянию на народ давно господствовал; во всех поповщинских общинах и управляли делами секты. Василии Кондратьевич, по ссоре с «мирскими правителями», оставил Казань предав проклятию своих недоброхотов, и ушел на Керженец. Он был еще не старый человек, и на Керженце о нем сомневались не посвящен ли он епископом малороссийским обливанцем, хотя в действительности рукоположен он был митрополитом казанским Тихоном, уроженцем Нижнего Новгорода стало быть, ни в каком случае не обливанцем.[59] Рассорясь с жителями Керженца и Чернораменья, Василии Казанский уехал на Демидовские заводы, на Урал, но и тут по тесным постоянным связям тамошних жителей с Керженцом, был заподозрен в получении своего сана от архиерея-обливанца. Тогда, прокляв и керженских и заводских старообрядцев, поехал он за литовский рубеж. На Ветке, как уже замечено, не очень верили обливанству, по крайней мере была там сильная партия, не верившая в обливанство малороссиян и белорусов. Василии Казанский сошелся с ними и очаровал их своим умом знанием св. писания и учительскими дарованиями. В то время сама Москва, в которой еще и в заводе не было Рогожского кладбища, когда на месте его еще хоронили тела запытанных в Преображенском раскольников, сама Москва (то есть московские старообрядцы) просила Ветку прислать в нее священника, мужа учительного и истинного пастыря душ человеческих. Ветка послала Василия. Он был в Москве, ездил и по другим городам и волостям «дондеже наполни чпаг серебром и златом».[60] Возвратясь на Ветку с большими деньгами, поп Василий Казанский постригся в монахи и был наречен Варлаамом. Возвратился он на Ветку в то самое время, когда там кипело дело об искании архиерейства. Василий Казанский, или теперь уже Варлаам, пристал к стороне, нетерпеливо желавшей иметь как можно скорее архиерея. Так учительно и так красно говорил он о необходимости иметь епископский чин, такие выказал при этом способности на соборе ветковском, что все, даже и несогласные до тех пор на новое посольство в восточные страны, не дождавшись результатов поездки Витатина, убедились словами Варлаама. Единогласно решили ветковцы послать в Яссы к митрополиту Антонию кого-либо из своих, чтобы посвятил его в епископы. Зашла речь о том, кого послать, кого епископом иметь. «Ты, отец Варлаам, поезжай», — заговорили все в один голос. А он тому и рад: давно желал архиерейства.

Варлаам поехал в Яссы с своими собственными и ветковскими деньгами. Видно, на деньги он уже очень надеялся, — не хотел смирить своего нрава и перед митрополитом: говорил с ним свысока, пускался в многоглаголание, желая учить его; вообще вел себя «с бойством и велеречием», как выражается Иона Курносый. Митрополит принял, однако, прошение Варлаама, принял и «подарунки», то есть подарки, конечно, не дешевые, был приветлив и любезен с грубым, высокомерным, но щедрым и богатым просителем, и сказал ему «Будь готов к посвящению». Варлаам стал готовиться. Осуществлялось давнишнее, усердное желание старообрядцев, исполнялось горячее желание властолюбивого Варлаама. День хиротонии был назначен. Накануне призывает его митрополит и беседует с ним наедине.

— Знаю, что ты из раскольников, — говорит Антоний. — Но когда я посвящу тебя во епископы, как ты будешь меня разуметь? Благочестив я или нет?

Варлаам помолчал и уклончиво отвечал митрополиту:

— Твое благочестие с тобой пребудет, а я в чем стою, то со мной.

Антоний понял, в чем дело, и оскорбился. Слово за слово, и закричал раздражительный грек:

— Так ты меня благочестивым не хочешь не только разуметь, но даже назвать! Фельдшера сюда!

Фельдшер явился по зову, и митрополит, указывая на Варлаама, сказал:

— Обрей этому раскольнику и еретику бороду и волосы. А потом в рудники его, в шахты, в оковы!.. Пусть, скованный, руду копает.

И обрил фельдшер в митрополичьих покоях честную браду Варлаама Казанского, и попал будущий ветковский архиерей в тюрьму. Посланные с ним из Ветки, видя такой неожиданный оборот дела, перетрусили и не знали, что делать и как быть. А надо же чем-нибудь пособить обритому кандидату во епископы. Стали ходить с подарками к ясским властям, стали их улещать и просить, чтобы заступились за Варлаама, походатайствовали бы за него у грозного митрополита. И едва умолен был Антонии: не послал Варлаама в рудники. Избавившись от беды, он с товарищами и с пустым чпагом наскоро ускакал из Молдавии, пожил где-то в укромном месте и, когда отросла борода, приехал в Ветку. Там, перед собором духовных и мирских, Варлаам и с ним бывшие рассказали все, что происходило в Яссах. И не похвалили ветковцы Варлаама за то, что так отвечал митрополиту «Ты все дело испортил», — сказали они.[61]

Выбрали другого кандидата и послали в Яссы.

Видя, однако, по двум неприятным опытам, что делу их оттого больше успеха нет, что ясский митрополит затрудняется посвятить раскольника, ветковцы повелели посланному исполнить все обряды, не принятые старообрядцами, и называть себя принадлежащим к великороссийской церкви, только бы получить желаемое архиерейство.

«После исправу примешь и проклянешь ереси», — говорили они на соборе смутившемуся кандидату.

Он затруднялся: человек был совестливый, как и оба его предшественника.

«Хоть присягу прими, — говорили ему ветковцы, — а не делай так, как Варлаам: грех твой на всю церковь берем».

И отправились в Яссы

Но в это самое время по старообрядческим общинам вдруг усилились толки о поливательном крещении у греков и вообще в заграничных православных церквах. Причиною того была изданная Феофаном Прокоповичем книга «Истинное оправдание правоверных христиан, крещением поливательным во Христа крещаемых». Она возбудила сильные толки. «Стало быть, справедливо, — заговорили старообрядцы даже и на Ветке, — что в Малороссии и в греках есть поливательное крещение, когда Феофан, сам сущий поливанец, защищает и похваляет таковое, святыми отцами не преданное крещение». Много было от этой книги Прокоповича соблазна для православных, а еще более для раскольников. Посланный ветковцами новый кандидат во епископы, прибыв на место, стал прежде всего разыскивать, как крестят в Молдавии у греков: в три погружения или поливательно? Откуда родом Антоний, и как он крещен? Верно или неверно сказали ему, что ясский митрополит крещен поливательно? Не желая получить хиротонии от обливанца, посланный воротился на Ветку и сказал, отчего он много не хлопотал о хиротонии. Не понравилось и это на Ветке, где всем, и мирским и духовным, очень хотелось хоть какого-нибудь да своего архиерея «Они, слышавши, прискорбии беша», — говорит Иона Курносый.

IV. ЕПИСКОП ЕПИФАНИЙ

Пока Стародубье и Ветка, не жалея ни денег ни трудов, хлопотали в Яссах об епископе, великороссийские старообрядцы нашли себе архиерея в самой Москве.

В конце 1731 года между московскими старообрядцами разнесся неясный вначале слух, что при синодальной конторе содержится под арестом один колодник, привезенный из Киева, что хотят его послать куда-то далеко в заточение, и что этот загадочный колодник — чуть ли не архиерей. В то время подобный слух не мог показаться невероятным: по влиянию Прокоповича, незадолго до того один епископ (Лев воронежский) сечен был кнутом, а четверо (Игнатий коломенский, Георгий ростовский, Варлаам киевский, Сильвестр казанский) были лишены сана. Стали старообрядцы разузнавать, какой это архиерей и за что он посажен. Начали они ходить в синодальную контору и покупать у сторожей свидания с таинственным лицом. Видят, сидит старец в оковах, небольшого роста, приземистый, толстый, с бледным широким лицом, с серыми глазами, с большою черною бородой и с черными, с проседью волосами.[62]

— Кто ты такой? — спрашивали старообрядцы у колодника.

— Смиренный епископ Епифаний, — отвечал он.

— За что же тебя посадили за приставы?

— За то, что в Яссах, в чужом государстве, посвящался.

— Как твое дело?

— Ссылают в Соловецкий монастырь под смирение.[63]

Это действительно был епископ Епифаний, посвященный предместником уже известного нам Антония, ясским митрополитом Георгием. Вот похождения этого человека, чрезвычайно замечательного по превратности судьбы. Он был малороссиянин, родился в Киеве около 1685 года, учился в школе при киевском Богоявленском монастыре, поступил в число монашествующей братии Киево-Печерской лавры и был наречен Епифанием. По отце звали его Яковлевич. Через несколько времени Епифаний был посвящен в иеромонахи. Киевский архиепископ Варлаам Ванатович был к нему благосклонен, приблизил к себе и сделал экономом своего архиерейского дома.[64] Будучи знатоком в приказных делах, Епифаний заведовал в то же время у Ванатовича и его канцелярией. Были у него в Киеве близкие родственники, все люди бедные, постоянно нуждавшиеся в средствах к жизни; он их очень любил и почти все, что ни добывал, отдавал им. К тому же, хотя и монах, а грешный человек — охотник был до молоденьких женщин и притом любил выпить. На все это нужны были деньги и притом немалые. И вот однажды послал архиепископ Варлаам своего любимого эконома в Козельский монастырь[65] по каким-то хозяйственным делам. Там Епифаний положил в свой карман 240 р. монастырской казны — сумма довольно значительная по тому времени. Эти деньги отдал он родне. В то же время он обличен был в растлении одной девушки.[66] Как ни любил Епифания Варлаам, однако дел его замять никак не мог: очень уж они огласились по Киеву и произвели большой соблазн как в Софийском доме, так и в лавре. Началось следствие, но пока домашнее. Предвидя неизбежно дурной исход дела, Епифаний решился лучше бежать куда-нибудь, чем быть расстриженным или сидеть в лаврской тюрьме. Должность эконома Софийского дома была весьма почетная; он имел большое влияние на духовенство всей обширной киевской епархии — и вдруг с такого места да в тюрьму. Но куда бежать? Сыщут везде. И решился он направить стопы своя за границу. Из находившихся в его ведении дел киевской митрополии отрезал он на всякий случай от какой-то грамоты львовского (что в Галиции) православного епископа вислую печать, вырезал поддельную печать киевского митрополита и с ними отправился в киевскую губернскую канцелярию выправлять себе заграничный паспорт, будто бы для осмотра зарубежных домовых вотчин митрополичьего дома, бывших неподалеку от Триполя.[67] Как софийскому эконому, часто ездившему для осмотра зарубежных вотчин, губернская канцелярия выдала ему паспорт беспрепятственно. Перебравшись благополучно за границу, Епифаний не знал, что затем ему делать: зазорно и небезопасно было ему воротиться в Киев; горько было также лишиться выгодного экономского места и притом удалиться, быть может, навсегда, от родного места и любимых родственников. В этом раздумье пришла ему мысль — сделаться бродячим архиереем. В то время, при полном господстве унии в южнорусских и западнорусских областях, бывших под польским владычеством, нередко встречались безудельные православные епископы, которые, иногда с разрешения даже епархиальных униатских архиереев, бродили по православным приходам для отправления богослужения. Особенно таких епископов довольно много встречалось в Подолии, на Волыни и в Галиции, где население было тогда почти сплошь православное, за исключением помещиков и шляхты. Униаты и униатские епископы с пренебрежением обращались с этими «бискупами хлопской веры», но в крестьянских (хлопских) хатах для таких пастырей всегда был готов искренний, радушный прием. Для получения епископского сана Епифаний отправился в Яссы, к тамошнему митрополиту Георгию. В бессарабском городе Сороках написал он подложную грамоту от имени львовского православного епископа к этому Георгию и привесил к ней выкраденную в Киеве львовскую епископальную печать. Написал такие же подложные грамоты будто бы от Варлаама Ванатовича к ясскому митрополиту и молдавскому господарю и привесил к ним подложные, им вырезанные еще в Киеве, печати. Представившись обоим в Яссах, он показывал тому и другому тоже подложный, составленный будто бы жителями Чигирина приговор о желании иметь Епифания у себя епископом. В подложной грамоте, писанной от имени Варлаама, Епифаний выражал то недовольство киевлян, которое затаенно действительно существовало в них со времени отчисления Киева и Малороссии из ведения константинопольского патриарха. Учреждение святейшего синода и издание «Духовного регламента», в котором находится немало антиканонического, еще более усилило недовольство местного духовенства. Прежде киевские митрополиты были «экзархами патриаршего фрону» и малым чем рознились от автокефальных первостоятелей церквей. Теперь они были поставлены наряду с прочими архиереями и даже из митрополитов низведены на степень архиепископскую. Упразднив сан патриарха, Петр I уничтожал постепенно и митрополичьи кафедры, так что к апрелю 1724 года, по смерти Тихона казанского, во всей России не было ни одного митрополита. Оставался в живых Сильвестр смоленский, и его перевели в Тверь епископом. Оскорбительно это было и вообще для русского духовенства, а для Киева, где ряд митрополитов восходил до дней самого св. Владимира, это было больше чем оскорбление. Прежде в Киеве митрополит правил церковью самостоятельно, а теперь, по указу его императорского величества — из святейшего правительствующего синода. Прежде в Киев съезжались к митрополиту южнорусские православные епископы, теперь киевский владыка сам должен был ездить не на собор, а на чреду священнослужения в далекий и новый Петербург. Членами святейшего синода были не только архиереи, но и архимандриты, даже протопопы и иеромонахи,[68] между тем как архиереи первенствовавшей со дней св. Владимира кафедры не были синодальними членами и находились в зависимости не только от великорусских архиереев, но и от петербургских протопопов. Все это в самых энергических выражениях расписал Епифаний в подложном письме от Ванатовича. «Избрание во епископа, по правилам апостольским и св. вселенских соборов, — писал он, — должно происходить в присутствии митрополита, как 19 правило святого Антиохийскаго поместнаго собора повелевает. По 4 правилу первого вселенскаго собора, утверждати епископа довлеет митрополиту, и тогда лишь совершается рукоположение. Поставленный же без соизволения митрополита не должен быть епископом по 6 правилу первого вселенского, что в Никее, собора. А у нас нет митрополита нигде, во всей Великой и Малой России, и аз, смиренный владыка и пастырь святыя славныя и великия церкви киевская и всея Малой России — точию архиепископ, власти епископы поставлять по божественному писанию, не имею». В заключение присоединена была просьба архиепископа Ванатовича к митрополиту Георгию совершить епископом Епифания, мужа благоговейна, с давнего времени испытанна в слове веры и в житии, сообразном правому слову, как подобает по 12 правилу Лаодикийского поместного собора, безбрачного же и прошедшего низшие степени служения благоговейно и незазорно. Цель посвящения Епифания во епископы объяснялась тем, чтоб он мог рукополагать во священники и дьяконы для зарубежных приходов киевской митрополии, о которых и знать не хотели ни петербургский синод, ни великороссийские власти.