Последнее волшебство - Мэри Стюарт

– Милорд.

Он поспешно протянул руку, потом обе, поднял королеву на ноги. И, запечатлев на ее щеке короткий вежливый приветственный поцелуй, только задержал на мгновенье в своих ее руки.

– Матушка, – произнес он как бы на пробу. Так называл он одну лишь Друзиллу, жену графа Эктора. И тут же с облегчением поправился: – Госпожа. Я весьма сожалею, что не имел возможности быть здесь, в Эймсбери, дабы приветствовать тебя по прибытии. Но с севера еще грозила опасность, Мерлин ведь объяснил тебе? Я прибыл, как только смог.

– Ты прибыл скорее, чем мы ожидали. Надеюсь, ты преуспел? И опасность от Колгримова войска миновала?

– Пока да. Во всяком случае, у нас есть время для передышки. И для того, чтобы сделать, что надо, здесь, в Эймсбери. Я сочувствую твоему горю и твоей потере, госпожа. – Он замолчал в минутной нерешительности, потом договорил с той безыскусной простотой, от которой, я видел, у нее полегчало на душе, а к нему вернулись уверенность и присутствие духа: – Я не стану притворяться, что сам я тоже горюю, как, может быть, полагается. Я ведь почти не знал его как отца, зато я всю жизнь знал о нем как о короле, и притом могучем. Подданные будут его оплакивать, и я как один из них – тоже.

– В твоих руках теперь их защита, как прежде была в его руках.

В наступившем молчании они смерили друг друга взглядом. Королева ростом чуть-чуть превосходила сына. Она, наверно, тоже заметила это, потому что сразу же пригласила его жестом занять кресло, где недавно сидел я, и сама тоже расположилась на вышитых подушках. Подбежал паж с вином, и все в зале зашуршали платьем, переводя дух. Королева заговорила о завтрашней церемонии; он отвечал ей уже свободнее, и скоро они разговаривали почти непринужденно. Но все-таки за этой придворной беседой чувствовался такой накал невысказанных чувств, самый воздух между ними был так полон напряжения, что, занятые друг другом, они совсем забыли обо мне, и я стоял словно слуга наготове у накрытого стола. Я взглянул на слуг, на фрейлин королевы: все глаза были устремлены на Артура. Мужчины смотрели с любопытством, кое-кто и со страхом (слухи уже достигли их ушей), у женщин к любопытству добавлялось еще что-то, а две юные фрейлины застыли, пламенея, как околдованные.

В дверях нерешительно переминался с ноги на ногу распорядитель двора. Встретившись со мною взглядом, он вопросительно поднял брови. Я кивнул. Тогда он приблизился к королеве и что-то прошептал ей, склонясь к ее уху, а она с облегчением кивнула и поднялась с кресла. Король тоже встал. Я заметил, что стол накрыт на троих, но, когда распорядитель с поклоном подошел ко мне, я только покачал головой. После ужина им будет проще разговаривать, и, может быть, они захотят отослать слуг. Пусть лучше побудут одни. Поэтому я простился, хотя Артур и смотрел на меня чуть ли не с мольбой, и пошел назад в свою таверну, гадая по пути, оставили ли мне что-нибудь на ужин другие постояльцы.

Назавтра день был ясный, солнечный, облака разошлись и громоздились лишь у самого горизонта, а в вышине, совсем как весною, звенела песнь жаворонка. Ясная погода на исходе сентября часто приносит с собой заморозки и пронзительный ветер – а на свете не бывает более пронзительных ветров, чем на просторах Великой равнины, – но день Утеровых похорон словно прислала в подарок весна: веял теплый ветерок, голубело безоблачное небо и солнце золотило щедрыми лучами Хоровод Нависших Камней.

Обряд, свершаемый у могилы, занял много времени, гигантские тени Хоровода перемещались по земле, послушные передвижению солнца на небосводе, покуда наконец золотые лучи не упали точно в середину, и тогда смотри хоть себе под ноги, на зияющую могилу, хоть вдаль, где по краю равнины скользили, как воинские рати, тени облаков, но только не было сил смотреть внутрь Хоровода – там в лучах солнца столпились священники в богатых ризах и лорды в белых траурных одеждах, и все ослепительно сверкали драгоценностями. Для королевы был разбит шатер, и она стояла в его тени, окруженная придворными дамами, собранная и бледная, но без признаков болезни и усталости в лице. Мы с Артуром стояли в изножье могилы.

Но вот наконец все было кончено. Медленной процессией тронулись с места священники. Следом двинулся король со своими приближенными. Подходя к лошадям и паланкинам, мы услышали у себя за спиной глухой стук комьев земли по дереву. Но тут же, заглушая его, сверху раздались другие звуки. Я задрал голову: высоко в сентябрьском небе, свистя и перекликаясь, вереницей тянулись к югу быстрые черные птицы. Последняя стая ласточек, уносящих с собою лето.

– Будем надеяться, – негромко проговорил Артур, стоя рядом со мною, – что саксы возьмут с них пример. Мне и моим людям ох как нужна была бы эта зима, прежде чем возобновятся сражения. А потом еще столько дел в Каэрлеоне. Я бы сегодня же туда отправился, если бы только было можно.

Но уезжать ему – и всем нам с ним – было, конечно, нельзя до тех пор, покуда в Эймсбери оставалась королева.

Сразу после похорон она возвратилась в монастырь и больше на людях не показывалась, проводя дни в отдыхе или в обществе сына. Он бывал с ней, сколько позволяли дела, а тем временем в ее свите шли сборы для путешествия в Йорк, куда ее двор должен был выехать, как только королева почувствует себя в силах.

Артур прятал нетерпение, занимаясь учением солдат и подолгу совещаясь с друзьями и военачальниками. День ото дня он все более погружался в текущие и предстоящие заботы. Я почти не виделся ни с ним, ни с Игрейной, а все дни проводил у Хоровода Великанов, где под моим началом велись работы по установлению главного камня над королевской могилой.

Наконец на восьмой день после погребения Утера поезд королевы двинулся на север по Кунеционской дороге. Артур почтительно глядел ей вслед, покуда ее паланкин не скрылся из виду, а затем глубоко, с облегчением вздохнул и сразу же вывел свои войска из Эймсбери, проделав это так гладко и быстро, точно вытащил пробку из бутылки. Был пятый день месяца октября, лили дожди. Мы направлялись, как я сразу понял, к эстуарию Северна, чтобы, перебравшись через него, оказаться в Каэрлеоне, Городе Легионов.

4

Ложе Северна в месте переправы широкое, от устья вверх по красным глинистым отмелям набегают мощные потоки приливов. Мальчишки денно и нощно стерегут скот, потому что в красной глинистой топи в отлив может безвозвратно кануть целое стадо. Когда же по весне или осени полые воды реки сталкиваются с водами высоких приливов, по эстуарию стеной идет волна, подобная той, что я наблюдал в Пергаме после землетрясения. Южный берег каменист и обрывист, северный заболочен, но на расстоянии полета стрелы от верхнего уреза вод начинается сухой галечник, отлого подымающийся к дубовому и каштановому редколесью.