Игра с огнем - Мария Пуйманова

Господин сенатор был, конечно, сдержаннее. Но даже тень досады или нетерпения не нарушила того спокойствия воспитанного человека и уверенности хозяина дома, присущей всем начальникам отделов, с какими он принял Гамзу и выслушал его предложение защищать на лейпцигском процессе четырех обвиняемых.

— Любопытно, — произнес сенатор с тонкой улыбкой, указывая Гамзе кресло перед письменным столом и садясь сам, — любопытно, какое внимание уделяет иностранная общественность нашему процессу, который даже еще не начался. Безусловно, нет нужды уверять господина коллегу в том, что, согласно славной традиции немецкой правовой науки, на этом процессе восторжествует справедливость.

Гамза поклонился.

Сенатору очень жаль, что в отношении болгар нельзя дать господину коллеге положительный ответ. Димитров, Танев и Попов жили в Германии нелегально, без прописки. У них нет гражданских документов, которые по имперским законам надо приложить к прошению о защитнике. Следовательно, этот вопрос отпадает ео ipso.[14] Что же касается Торглера, то пусть господин коллега не сочтет за труд обратиться к его адвокату, доктору Заку, и договориться с ним. Доктор Зак — прекрасный юрист, очень добросовестный человек, и он, несомненно, не упустит ничего, что может быть на пользу его клиенту.

Плавная речь сенатора, привыкшего ораторствовать, зазвучала при последних словах слащаво, с той слащавостью, к какой прибегает в трогательных местах своих выступлений молодой министр пропаганды доктор Геббельс.

Гамза слушал изысканную немецкую речь, видел узкую аристократическую руку, спокойно лежащую на темном сукне стола; он поднял глаза от этой руки к человеку, с которым, как он надеялся, ему придется столкнуться лицом к лицу на заседаниях верховного суда в Лейпциге.

— Могу я навестить Торглера и переговорить с ним об этом?

Взгляды их скрестились и высекли боевую искру. Сенатор загасил ее холодным тоном.

— Пусть господин коллега подаст письменное прошение имперскому суду, — безлично ответил он, — и он получит письменный же ответ как по вопросу о посещении заключенного, так и по вопросу его защиты.

Проговорив это, сенатор оперся обеими ладонями о монументальный письменный стол и приподнялся в своем кресле с достоинством представителя власти. Это был знак, что аудиенция закончена.

Гамза не сразу пошел к доктору Заку. Сначала он сел в пригородный автобус и отправился за черту Берлина, в район загородных домиков. Стояла жара, сады источали пряный аромат.

Школьница с головкой, похожей на луковицу, с лентой в косичке, поставила на землю корзину, в которую собирала фасоль, и подбежала с окрыленной легкостью девочки-подростка. Остановилась у калитки, вымытая до блеска, в фартучке цветочками — Несомненно, это был баловень семьи. Пытливыми глазами девочка оглядела незнакомца. Он спросил, где ее мама. Девочка оставила Гамзу за оградой и побежала к матери с важным видом всех детей, несущих новости.

Мать, темноглазая женщина с туповатым лицом, на котором судьба уже поставила свою печать, подошла медленно и неохотно. Она спросила незнакомца через ограду, что ему угодно. Нельзя ли переговорить обо всем в доме? Он задержит ее всего лишь минут на десять. Женщина нехотя отперла калитку; она шагала впереди, как заведенная машина, и ввела Гамзу в очень аккуратную комнату, душную от застоявшегося воздуха и плюшевых кресел с ромбовидными вязаными салфеточками на спинках, над которыми висел увеличенный портрет жениха и невесты: она преданно глядела на своего суженого, застывшего в напряженной позе. Ладно. Пусть. Но, боже, почему же и здесь смотрит со стены фюрер с его пробором, с его щеточкой усов над горькими губами старой девы? Гамза покосился на цветную репродукцию.

Кровь бросилась в лицо хозяйке. Даже голая шея вспыхнула, хозяйка вся загорелась. За что ей стыдно? За портрет фюрера или за то, что ее муж арестован?

— Беги играть, — сказала она дочери.

У девочки разочарованно вытянулось лицо. Ясными глазами взглянула она на гостя, будто ожидая, что он вступится за нее. Не дождавшись, девчурка недовольная вышла из комнаты со своим фартучком цветочками и с лентой в косичке.

Гамза представился хозяйке — так и так, приехал из Праги по делу вашего мужа. Вот удостоверение, которое не рекомендуется теперь показывать в Берлине; фрау Торглер, вероятно, уже не раз его видала. Оно подтверждает, что Гамза — член юридической секции Международной организации помощи жертвам гитлеровского фашизма. А здесь, товарищ, у меня к вам письмо от депутата Кенена.

Письмо было смято — Гамза перевез его вчера через границу в своем башмаке.

Женщина отшатнулась. Руками сделала движение, будто заклиная кого-то.

— Я не знаю этого человека, — хрипло произнесла она.

— Но ведь это Кенен, Кенен! Лучший друг товарища Торглера! Он был с ним в рейхстаге, а потом в ресторане Ашингера, в тот… злополучный вечер.

— А потом скрылся, — с горечью перебила жена Торглера. — И Эрнсту пришлось расплачиваться одному. Вот уж верно — везет некоторым людям…

— Он хорошо сделал, что скрылся, — возразил Гамза. — Теперь он прилагает все силы, чтобы помочь вашему мужу. Именно поэтому…

— Ему легко помогать, когда он в безопасности! Верю… Нет, нет! Оставьте это у себя. — И она упрямо спрятала обе руки под фартук. — Никогда в жизни я с этим господином не разговаривала, и мне не нужны его письма.

Так вот оно как в империи страха! Она приняла Гамзу за провокатора. Он высказал эту мысль и тем несколько успокоил ее. Пусть она хоть прочитает письмо, Гамза его тотчас снова заберет.

— Да уж, попрошу! — резко сказала Торглер.

Она быстро пробежала глазами по строчкам, так, как делают артистки на сцене, от волнения едва улавливая смысл, и тут же вернула письмо. Кенен рекомендовал Гамзу как надежного товарища и хорошего юриста. Но какой в этом прок, если она враждебно относится к Кенену? Гамза зашел с другого конца.

— Доктор Зак, адвокат вашего мужа, — национал-социалист, не так ли?

— Никто другой из берлинских адвокатов не хотел защищать моего мужа, — жестко ответила женщина. — Все до одного отказались. Они готовы защищать любого взломщика или убийцу, а тут отказались. Это был мой крестный путь! Доктора Зака мне рекомендовал верховный суд.

— Я не знаю доктора Зака лично, — подчеркнул Гамза, — я еще с ним не разговаривал. Но как национал-социалист он вряд ли будет в достаточной мере заинтересован в том, чтобы доказать, как промахнулось правительство Геринга, обвинив в поджоге людей, которые подожгли рейхстаг примерно так же, как вы или я.

— Да, — вырвалось у Торглер с горечью. — Да, — повторила она, устремив взор в одну точку, как делают все убитые горем люди. — Вот что получил Эрнст за все. За то, что он жертвовал собой ради других, за то, что никогда не думал о себе. Но я это знала. Я всегда говорила. Проклятая политика! Как мы могли быть счастливы… Мой Эрнст!.. — Она разразилась плачем. — Он невинен, как ребенок, — говорила она в слезах. — Как только я себе все это представлю… Я до сих пор не понимаю…

— Зато мы, за границей, ясно видим все, — сказал Гамза. — Здесь, в империи, вам рассказывают сказки, как малым детям. Вам приходится делать вид, что вы им верите, я знаю. Фюрер смотрит со стены и следит внимательно…

Торглер обернулась одновременно с гостем и снова густо покраснела.

— Я была вынуждена купить этот портрет, — злобно произнесла она. — Этот человек мог меня выдать. Что ж вы, хотите, чтоб еще арестовали меня и ребенка? Сына мне удалось переправить через границу, а дочь…

Гамза принялся ее успокаивать. Он вовсе не хотел ее задеть. Он знает, как тяжело ей живется. А Торглеру — тем более. Не согласна ли фрау Торглер с тем, что ее мужа должен защищать человек, ни от кого не зависящий, такой, кому важно одно — доказать невиновность Торглера?

Женщина сразу насторожилась. Смерила Гамзу глазами, уже сухими.

— Вы хотите защищать моего мужа? — спросила она с нажимом, и в голосе ее прозвучала легкая угроза.

Гамза подтвердил. Конечно — для этого он и приехал к ней. Он хочет предложить ей свою помощь.

Торглер посмотрела на него сверху вниз.

— Нет, нет, — язвительно бросила она. — Из этого ничего не выйдет. У меня нет денег, дорогой господин доктор. Ни гроша. Я больше не буду такой дурой, какой была прежде.

«Из провокатора я уже стал мошенником», — подумал Гамза.

— Что ж, верно, нашлись такие мерзавцы, которые отняли у вас даже способность доверять людям, — сказал он вслух. — Жаль. Я рад был бы помочь, как умею. К счастью, я не один. За дело вашего мужа и болгарских товарищей берутся более известные юристы, чем я: например, Моро-Джаффери, или Брэнтинг, или Притт… Да что это я вам рассказываю, вы ведь и сами знаете. Видели вы Коричневую книгу?[15]