Палач. Костер правосудия - Андреа Жапп

Благодаря свидетельству Жермена Фланша взятие под стражу и судебный процесс против Жака де Фоссея прошли так быстро, как мэтр Правосудие Мортаня и не надеялся. Тем более что хлынул настоящий поток других свидетельств; свидетельствовали женщины всех сословий, над которыми он совершил насилие, а также всплыли истории о тех женщинах, которые после надругательства совершили самоубийство. Судя по всему, Жаку де Фоссею было свойственно грубо отбирать то, что ему отказывались дать добровольно. И в этом случае он получал куда больше удовольствия.

Вся его надменность и спесь фата, с которой он сначала свысока принимал заявления многих дам, обвиняющих его в изнасиловании и клятвопреступлении, быстро испарились, стоило ему свести во время допроса близкое знакомство с искусством мэтра Высокое Правосудие. Все происходило согласно законам и обычаям: полчаса пыток по каждому из обвинений, выдвинутых против него. Ардуин переломал ему ноги, медленно вбивая клинья между пластинками «сапога»[64]. Непристойная ругань, которую сначала без умолку изрыгал Жак де Фоссей, быстро сменилась завываниями и жалобными мольбами. Прислонившись к стене камеры пыток, с письменным прибором на шее, который почти что лежал на его объемистом брюхе, секретарь ждал признаний обвиняемого. И они не замедлили появиться. Жак де Фоссей подробно изложил, как совершил насилие и нанес побои Мари де Сальвен и другим женщинам.

Ознакомившись со списком злодеяний, Арно де Тизан впал в ужасный гнев.

– Негодяй, бесчестный клятвопреступник! – кричал он. – Правосудие будет беспощадным.

В самом деле, судьи, назначенные заместителем бальи, вынесли самый суровый приговор, предусмотренный за такие преступления. Это произошло по окончании процесса, который длился всего лишь от полудня до вечера.

На следующий день виновного доставили на городскую площадь. Толпа, заранее проведавшая о готовящихся пытках, перетаптывалась и шумела в нетерпении.

Секретарь заместителя бальи громко прочел приговор и протянул его мэтру Правосудие Мортаня, одетому в кроваво-красный камзол. Лицо палача было скрыто под маской из черной кожи. Тот быстро просмотрел лист, убедившись в отсутствии retentum[65], который судьи иногда добавляли для палача. Обвиняемый знал об этом не больше собравшихся зевак, которым не терпелось увидеть, как он умрет, и досадовавшим на любое промедление.

Позор Жака де Фоссея был таким же вопиющим событием, как и возвращенная честь мадам Мари де Сальвен и ожидавшее ее перезахоронение. Жертва насилия будет погребена в освященной земле рядом со своим супругом.

В первый раз за всю свою карьеру мэтр Правосудие Мортаня не стал склоняться в поклоне перед обвиняемым. Напротив, он грубо толкнул его, а затем исполнил приговор, к великой радости толпы, которую забавляли бесконечные звериные стенания де Фоссея. Обвиняемый был публично оскоплен под овации и грубые непристойные шутки черни. Затем он был распят между четырьмя жеребцами-тяжеловозами из Перша, которых Ардуин Венель-младший сначала пустил медленным шагом, чтобы, к удовольствию собравшихся, пытка длилась как можно дольше. Когда после долгих мучений де Фоссей был уже в агонии, бесчувственный ко всему, что с ним происходит, мэтр Правосудие Мортаня вместе с юным учеником Селестином отнесли его на эшафот, где в знак окончательного бесчестья повесили как нищего.

Искореженные окровавленные останки были сняты и отвезены к виселице на шести столбах, оставленной для графов[66], которая находилась за городскими стенами, чтобы избежать невыносимого запаха падали. Там висели трупы тех, кому из-за их гнусных деяний было отказано в христианском погребении. Они обречены висеть до полного разложения, служа пищей для птиц, покуда веревка не оборвется. Селестин в глубине души поздравил себя с тем, что Фоссей был четвертован и повешен. Чтобы подвешивать обезглавленных, требовалось продеть веревку им под мышки. Трудная работа, во время которой не обходилось без того, чтобы перепачкаться свернувшейся кровью. Маленькие дети, поощряемые своими родителями, последовали за процессией, посмеиваясь над тем, как, наверно, тяжело быть подмастерьем палача. Следом шли люди бальи. Когда все было закончено, многие из толпы стали подбирать камни и забрасывать ими безжизненные останки Жака де Фоссея.

Ардуин Венель-младший вернулся домой, чувствуя себя совершенно опустошеным. Мучения и смерть гнусного подлеца доставили ему одновременно и удовольствие, и огорчение. Так же, как во множестве других случаев, он просто выполнил свою работу. С другой стороны, его опьяняла одна мысль, что справедливость восторжествовала и Мари де Сальвен снова обрела свою честь. Он, отверженный, тот, кого почти не считают за человека, вернул правосудие и людей на путь истины.

Бернадина приготовила своему молодому хозяину ванну[67] с теплой водой, в которую было добавлено изрядное количество отвара липы и мальвы. Когда он разделся[68], женщина снова отметила про себя, что Ардуин – красивый и сильный мужчина. Разумеется, он уже давно не был девственником. Иногда он не ночевал дома, и Бернадина догадывалась, что он встречается с женщинами. Однако Венель-младший никогда не упоминал ни об одной из них, в то время как столько хорошеньких дочек палачей были бы рады такой партии… Ах, хозяин еще так молод! Придет время, и он наконец решится обзавестись супругой.

Оставшись один, в медной бадье, полной ароматизированной воды, Ардуин позволил своему рассудку впасть в некое блаженное оцепенение. Он чувствовал полнейшую безмятежность и умиротворение. Должно быть, его посетили видения, которые обычно приходят к человеку, погруженному в сладкую дрему. Но их продолжение было настолько реальным, что он почувствовал это всей кожей.

Уже засыпая, беззаботно закинув руки за голову, Ардуин внезапно ощутил, как кто-то нежно проводит рукой по его боку, теплоту руки, скользнувшей через плечо и обвившейся вокруг шеи. Затем он почувствовал поцелуй, который пришелся точно в подмышку, затем длинные мокрые волосы нежно провели по его груди. Больше всего на свете Ардуину не хотелось пробуждаться от этого сладостного видения, но все же он поднял тяжелые веки, прошептав:

– Мари?

Ощущение обвившегося вокруг него женского тела длилось еще несколько мимолетных мгновений, чтобы затем рассеяться, коснувшись и его кожи, и души. Блаженное состояние сменилось ощущением смутной печали. Он, обреченный на вечное одиночество, которое, честно говоря, давно воспринималось им как что-то привычное, вдруг почувствовал себя несчастным и покинутым.