Андрей Краско. Непохожий на артиста, больше чем артист - Иван Краско

И ни одна из твоих жен — гражданских или официальных — не может слова худого сказать в мой с Кирой Васильевной адрес.

Когда умирает человек, происходит переоценка ценностей или смена собственных взглядов. Во всяком случае, позволительно говорить, например, о твоей доброте. Ведь обаяние, свойственное тебе, происходит от внутренней доброты. И это освещает тебя по-особенному… На тебя приятно смотреть. Теперь я иначе вижу, как ты ту или иную роль в фильме или сериале преподносишь, как ты ее понимаешь. Как ты перевоплощаешься в того или иного персонажа. Теперь-то я уже могу сказать: ты не только лирический актер, но еще и характерный. Потому что ты все это понимал и понимаешь тоньше, чем я. Ты понимаешь все точно, абсолютно профессионально. Вот, значит, как получается. То, что я был к тебе строгим, в детстве особенно, — это ведь зависело не только от меня, сынок. Многое зависело от бабы Поли, которая мне это все внушила. Понимаешь, не случайно одной из моих дипломных работ была «Егор Булычев» по М. Горькому. Почему? Да потому, что это истинно русский характер! Довольно суровый мужик, который явно наложил на мой характер свой отпечаток. Баба Поля была человеком, по существу, Добрым. Она тянула на себе внуков, одна. И приучала нас к жизни, чтобы мы сами могли себя обеспечить. Натуральное хозяйство, корова… Помнишь, я все это тебе рассказывал — ты ведь не застал бабу Полю, видел только дом… Так вот, баба Поля была очень строгой женщиной, но справедливой и доброй. И от нее-то все наши корни. Я воспитывал тебя строго только потому, что понимал — иначе нельзя. Да я и сейчас строговат с твоими младшими братишками. Я-то знаю: вложишь какие-то истины или задатки с самого детства, и они навсегда останутся в человеке, на подсознательном уровне. Бывает, я накажу маленького Федора, шлепну по попке или поставлю в угол, а он потом ко мне бежит, руки тянет. Что удивительно — бежит именно ко мне, а не к маме. Откуда такая диалектика? Наверное, это заложено природой. Посмотри хотя бы, как ведет себя львица со львятами. В этом и есть смысл воспитания — когда любишь, сюсюкать ни к чему. Сюсюканье — это собственное наслаждение детьми, и только. А если думаешь о том, какими они должны вырасти, — это же дело серьезное… И дети это бессознательно чувствуют. Но вот они вырастают, и отец уже не может влиять на сына, поскольку никто не вправе распоряжаться судьбой другого человека.

Тема очень тонкая. Папа — профессиональный актер, давно работает. Но на наших взаимоотношениях это не должно было сказываться. Хотя, наверное, присутствовало некое соперничество: тебе хотелось доказать, что ты тоже не лыком шит. У тебя вообще была сильна позиция: я сам по себе. Мне это нравилось. Это был повод надеяться на то, что из тебя выйдет толк. Так и получилось, сынок, ты оправдал мои ожидания. Но все равно я считал, что с волей у тебя было слабовато. Меня это не устраивало. Ты знаешь, что любимое мое слово — «мужик», в самом хорошем смысле, правильном, традиционно русском. На одном из венков, возложенных на твою могилу, было написано: «Андрею Краско от мужиков». И я понял: ты дружил с такими ребятами, для которых это понятие — знамя.

Ты очень любил приезжать в Вартемяки, на мою родину. Тебе нравился дядя Вася — чисто русский такой мужик. А больше всего ты любил моего двоюродного брата Серегу. Оригинальный человек. Помнишь, как ты привез с собой приятеля из театрального института — иностранца из Коста-Рики. Звали его Филиандр. Он очень интересовался русской культурой. Прическа у него была как у Анджелы Дэвис — переплетенные какие-то волосы, да и одет он был странно. Этот парнишка бежал от каких-то преследований в собственной стране, поскольку симпатизировал советскому строю. Удрал в Россию, чтобы учиться здесь на режиссера. Очень способный парень, интересный, неплохо говорил по-русски. Первым делом ты решил познакомить его с дядей Сережей. А тот был непростой. Про него говорили: не поймешь, пошутил Серега или нет. Как только Сергей увидел Филиандра, он сказал: «Это еще что такое?! Откуда такой появился?» Ты засмеялся, потому что хорошо знал дядю Серегу: «Он из Коста-Рики. Ты не бойся, он нормальный». — «Ага, нормальный! Моя коза его увидела — доиться перестала». Кончилось тем, что Филиандр и Серега подружились. Кстати, Филиандр парился в бане и пил водку наравне с русскими мужиками, Сереге эти его качества пришлись по душе. Серега предложил Филиандру остаться жить у него в деревне, помогать колоть дрова… И вот, сынок, уже нет ни Сереги, ни дяди Васи, ни тебя…

Кстати, знаешь ли ты, сынок, историю про то, как дядя Серега воспринимал мою работу? Каждый отпуск я проводил в Вартемяках и первым делом бежал к нему. Привозил с собой закуску — то, что нельзя было купить в сельском магазине, водку. Мы садились на мостике у реки и долго-долго разговаривали, обсуждали кино и театр. Когда Серега впервые увидел меня в каком-то фильме — сыграл кочегара в эпизоде, он спросил: «Ну и чего? И стоило ради этого уходить с флота?» Через год он увидел меня уже в главных ролях в спектаклях: «Ну вот, уже лучше». И только когда я стал более-менее популярным актером ленинградского телевидения, Серега признал мой талант. Он давал очень мудрые советы и делал справедливые замечания. Когда однажды я сказал ему: «Серега, а ведь из тебя мог бы получиться артист лучший, чем я», он зарыдал! Я никогда не видел, чтобы он плакал; даже когда он в детстве упал с велосипеда на спину и повредил ключицу, он только произнес: «Ух ты!» А тут зарыдал… И тогда я понял, что задел его за живое, за самые потаенные струны его души. Оказывается, он действительно мечтал стать артистом. Но ему было лень учиться и тем более уезжать в город. В деревне могли засмеять: что за глупость — ехать в город, чтобы стать артистом. Я, сынок, поначалу тоже никому не говорил о своей мечте.

У французского писателя и философа Дени Дидро есть книга «Парадокс об актере». Одна мысль задела меня еще с институтских времен: актер не должен иметь собственного характера, собственной личной судьбы, потому что сообразно своей профессии он должен воплощать характер и состояние персонажа, созданного драматургом. Автор описывает комплекс свойств, который обязательно выражается действием героя. Поэтому профессия так и называется — «актер», от глагола «действовать». Вот интересно, Андрюша: в то же время эти роли, если они по-настоящему прожиты, оставляют в актере свой след. То есть получается, что (это я уже в полемике с Дидро пришел к такому выводу) актер, чем опытнее, тем больше свойств добавляет в свой характер от сыгранных ролей. И получается, что он не то что не должен иметь своего собственного, личного характера, а, наоборот, приобретает всеобъемлющий характер. И поэтому ему, чем он старше, тем легче работать — его опыт есть некая кладовочка. И как в шутку говорили мхатовцы, «взял с полочки образец характера номер 18 и сыграл. И роль учить не надо». Думаю, в этом есть свой резон. Но при этом человек себя не теряет. Если, конечно, он не уверует в то, что, например, свойства Ивана Грозного — это его собственные свойства, а не приобретенные. В нас столько заложено «зародышей», что это все может разродиться, возрасти! Думаешь, моя флотская юность — потерянное время? Ничего подобного — морское правило: один за всех и все за одного — это чисто театральный закон. Поэтому, Андрюшка, я так сурово относился к тому, что ты срывал репетиции. Конечно, поэтому я мог сказать руководителю театра «Приют комедианта» Виктору Минкову, чтобы он высчитал из твоей зарплаты стоимость аншлага, когда по твоей вине был отменен спектакль. И он высчитал. А потом спросил: «Дядя Ваня, что мне делать? Я не могу рассчитывать на Андрея». — «Не можешь рассчитывать — увольняй!» Я был непреклонен. И когда Геннадий Михайлович Опорков, обожавший тебя театральный режиссер, спросил меня: «Иван, что мне делать с твоим сыном, если он не признает распорядок дня театра?» «Что, ты не знаешь, Гена? Гони!» Иного отношения, сынок, к твоим поступкам у меня быть не могло. Я прекрасно знаю, что такое театр. Ты, между прочим, тоже это знал. Ты ведь знал, что из-за конфликта с художественным руководством театра я не мог себе позволить ни малейшего нарушения дисциплины. У меня ведь и этот «стерженек» еще был, и это правило, эта «пружинка». Потому что люди, с которыми я был в принципиальном конфликте, только и ждали, чтобы я сорвался, чтобы меня прижать. Нет, сынок, это театр. Тут такие вещи не проходят. Но самое главное — не страх должен быть, а понимание того, что такое театр. Раз пошел на службу в театр — служи в нем, как в церкви! Потому что здесь твои и душа, и тело, и разум, и воля, и дух. Все, все там! А в общем-то это достоинство человека.