Последыш. Книги I и II - Макс Мах

Москвы и далекого Киева, — но также из Англии и Германских земель.

И еще одно немаловажное обстоятельство. Теперь, чтобы не поддаваться желанию затуманить себе мозги, — «Забыться и уснуть, и видеть сны»[23], — Игорь разрешал себе алкоголь только после восьми часов вечера и разумеется в ограниченном количестве. Исключение он делал только по воскресеньям, когда позволял себе пару рюмок водки за обедом и немного коньяку на десерт. В отличие от алкоголя, никотин он посчитал наименьшим злом. Отвлекает, помогает сосредоточиться, ну и ладно. Все-таки воздух здесь чистый, здоровье у него отменное, да и ежедневный спорт помогает, так что кури, друг, но не увлекайся и не привыкай. Неизвестно, как сложатся обстоятельства: может быть, потом сигарет уже не будет вовсе. Впрочем, от табака, по любому, так быстро не загнешься, а вот спиться, — если злоупотреблять, — легче легкого, тем более в одиночестве, полярной ночью и при известном изобилии алкоголя.

Что же касается, магии, то занятия ею привели Игоря к парадоксальному результату. Он читал книги, найденные в городе, и прекрасно понимал то, что в них написано. Но при этом, у него никак не получалось воплотить теорию в практику. Разобраться в заковыристых словесных изысках и длинных сложноподчиненных предложениях было, разумеется, непросто, но все-таки возможно. Так что прочесть — не проблема. Прочесть, запомнить и пересказать близко к тексту. И даже более того. Разбуди его среди ночи, мог бы пересказать весь этот бред и даже непротиворечиво объяснить. Однако, когда доходило до дела, у него по-прежнему ничего не получалось.

Казалось бы, чего проще. Вот тебе гримуар, а в нем формулы арканов. Бери любой и претворяй в жизнь. Но не тут-то было. Что бы Бармин не делал, как ни изгалялся, колдовства не было и в помине. И в то же время, магия была более чем реальна. Она жила в нем, и он применял ее теперь двумя десятками разных способов. Даже регулировать по силе более или менее научился. Проблема, однако, состояла в том, что это была не та магия, какой ее описывали в книгах, и работала она как-то по-другому. К несчастью, у Игоря не было на руках «инструкции по эксплуатации», и вследствие этого он был вынужден постоянно экспериментировать. Пробовал свои силы так и эдак и пытался не только извлечь из своих «проб и ошибок» некий урок, но и построить на основе своего личного опыта хотя бы самую плохонькую модель изучаемого явления. Она помогла бы ему двигаться дальше, но пока ничего путного из попыток поработать теоретиком у Бармина не выходило.

Зажечь огонь в очаге или запалить костер, ударить «чем-то быстрым и горячим» в скалу, да так, что только осколки камня полетели, или «прикурить от пальца» — все это он проделывал теперь, практически не напрягаясь. И даже уставал от магии не так сильно, как в самом начале. Однако он так и не смог увидеть, есть ли хоть что-то общее во всех этих актах колдовства. Получалось, что каждый аркан, — если понимать под этим словом, акт колдовства, — существует как бы сам по себе. Но если это, и в самом деле, так, то о теоретической модели можно было забыть. Разрозненные феномены не образуют единый механизм, к которому был бы применим рациональный метод. В общем, теория и практика никак не желали соединяться, — что с одной стороны, что с другой, — и Бармин утешал себя лишь тем, что, возможно, он еще слишком мало знает о магии, чтобы делать скоропалительные выводы.

3. Сто одиннадцатый день с начала одиссеи

Как ни странно, они прилетели ночью. То есть, если верить часам, в Барентсбурге стояла в это время глубокая ночь.

«Два часа семнадцать минут» — отметил Игорь, взглянув на часы.

Его разбудил шум мощных двигателей. Очень знакомый, надо отметить, гул, намекающий на совсем другой мир и другое время.

«Вертолет, здесь? Надо бежать!» — Честно говоря, на такой вариант развития событий Бармин совершенно не рассчитывал, но случилось то, что случилось, и он побежал.

На табуретке рядом с кроватью горела свеча. Она давала не так уж много света, но одеваться в потемках было бы куда сложнее. А так, что ж. Кто бы это ни был, вряд ли они смогут увидеть крошечный огонек зажженной свечи сквозь плотно закрытые ставни. Игорь так и подумал, и поэтому не стал ее гасить. Быстро собрался: оделся, обулся, проверил рюкзак, приготовленный на самом деле на весну, но пригодившийся, так уж вышло, гораздо раньше. Надел под тулуп наплечную кобуру с револьвером, распихал по карманам патроны и всякие необходимые мелочи, вроде часов, электродинамического фонарика из тех, что в СССР называли «жучок», и серебряной фляжки с коньяком.

«Вроде бы нигде не жмет!» — Отметил Игорь, проверив одежду и амуницию. Надел на плечи рюкзак, повесил на грудь автоматическую винтовку, напихал в мешок еды — хлеб, сало, колбаса и пара банок тушенки, — сунул туда же завернутые в кальсоны бутылку водки и бутылку коньяка, подхватил вместе со скаткой одеял и только тогда погасил свечу.

На улицу выскользнул, стараясь не создавать шум, и сразу же побежал задами к ближайшим скалам. Обидно было, что не успел создать в сопках настоящую партизанскую базу. Все откладывал на потом, полагая, что зимой и даже ранней весной никто в здравом уме на Шпицберген под парусами не попрется. Не учел одного, дерьмо, действительно, случается, и падает, что характерно, как снег на голову. Поэтому убегал сейчас налегке, что называется, в чем мать родила, а в пещере, облюбованной под будущую базу, на данный момент хранились лишь пара деревянных ящиков, в одном из которых были собраны банки с тушеной говядиной, а в другом — галеты, сгущенка и коньяк. И все, собственно. Ни одеял, ни боеприпасов, ни запасной одежды, ни запаса продуктов, хотя бы на первое время — ничего. Что уж тут говорить об оставленных в доме динамо-машине и радиоприемнике, терять которые тоже не хотелось. Все это и многое другое, Бармин планировал перетащить в пещеру как раз к началу навигации. Но не срослось, хотя, с другой стороны, кто сказал, что летуны приперлись сюда искать выживших людей? Может быть, у них совсем другие намерения. Это еще надо посмотреть, зачем они сюда притащились.