«Собеседник любителей российского слова» - Николай Добролюбов

Мы видели, что в самых ответах была довольно ясно высказана неуместность вопросов, что понял сам Фонвизин, когда писал потом в письме своем: «По ответам вашим вижу, что я некоторые вопросы не умел написать внятно», и потом даже несколько раз принимался оправдываться. «Я думал честно, – говорит он, – и имею сердце, пронзенное благодарностью и благоговением к великим деяниям всеобщий нашея благотворительницы… перо мое никогда не было и не будет смочено ни ядом лести, ни желчью злобы… Всякое ваше неудовольствие, – заключает он, – мною в совести моей ничем не заслуженное, если каким-нибудь образом буду иметь несчастие приметить, приму я с огорчением за твердое основание непреложного себе правила: во всю жизнь мою за перо не приниматься». Императрица уважила это письмо и заметила, что «сей поступок г. сочинителя вопросов сходствует с обычаем, достойным похвалы, православного христианина, по которому за грехом вскоре следует раскаяние и покаяние»[98].

Однако ж этого не было довольно. И прежде и даже после этого письма автор «Былей и небылиц» несколько раз выказывал свое недовольство вопросами и подсмеивался над затруднительным положением, в которое поставлен был автор их «ответами». В IV части «Собеседника»[99] дедушка сильно восстает против вопросов (54) и хотя возможность говорить так смело опять относит к преимуществам того времени, но заключает свою выходку следующим образом: на вопрос: «Отчего прежде шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие?» – он отвечает: «Отчего? отчего? Ясно, оттого, что в прежние времена врать не смели, а паче письменно, без опасения».

Такой прием не мог ободрить Фонвизина, и он хотя обещал продолжать вопросы, но уже не осмелился сделать этого. Вообще нужно сказать, что Фонвизин не умел вполне понять великой Екатерины, и, конечно, вследствие этого он не пользовался расположением при дворе, по свидетельству его биографа{33}. Это был, конечно, один из умнейших и благороднейших представителей истинного, здравого направления мыслей в России, особенно в первое время своей литературной деятельности, до болезни; но его горячие, бескорыстные стремления были слишком непрактичны, слишком мало обещали существенной пользы пред судом императрицы, чтобы она могла поощрять их. И она сочла за лучшее не обращать на него внимания, показав ему предварительно, что путь, которым он идет, не приведет ни к чему хорошему.

Кроме «Былей и небылиц», из сочинений императрицы Екатерины помещена в «Собеседнике» «Ежедневная записка Общества незнающих»[100]. Статья эта есть не что иное, как пространная насмешка над незнающими людьми, которые составляют общества, собираются, толкуют, отдают преимущество мнению того, у кого грудь сильнее, и все-таки разъезжаются, ничего не решив, или кончают дело тем, что записывают мнение каждого члена порознь и потом сдают дело в архив. Результат всех заседаний состоит разве в том, что на членов общества жалуются соседи за ранние их собрания, говоря, что каретным стуком мешают многим спать[101]. Теперь трудно решить, с каким намерением написана эта статья; но, вероятно, императрица имела в виду какое-нибудь действительно существовавшее общество, где дела решались не обыкновенным приказом, а общим собранием, на котором каждый из членов имел право подавать голос{34}. С таким характером является участие великой Екатерины в «Собеседнике». Мы нарочно долго останавливались на разборе произведений, помещенных здесь ею, имея в виду проследить ее участие в литературе нашей, не официальное, а, так сказать, приватное, домашнее. Для разбираемого нами журнала это особенно важно. Во-первых, Екатерина признавала себя одним из издателей его. Во вступлении к ответам на вопросы Фонвизина прямо сказано: «Издатели «Собеседника» разделили труд рассматривать присылаемые к ним сочинения между собою понедельно, равно как и ответствовать на оные, ежели нужда того потребует. Сочинитель «Былей и небылиц», рассмотрев присланные вопросы от неизвестного, на оные сочинил ответы»[102]. Эти слова ясно показывают, что Екатерина принимала участие в издании. Но даже если мы оставим в стороне это обстоятельство, то и тогда нельзя не видеть, что образ мыслей и воззрений императрицы не мог не иметь сильного влияния на дух журнала, издававшегося одним из приближенных к ней лиц и которого большую часть она сама наполняла своими литературными трудами. Поэтому нам было особенно важно рассмотреть собственные труды императрицы, в которых выразились ее литературные убеждения. Они могут нам послужить ключом для объяснения многих других статей, помещенных в «Собеседнике».

Вместе с императрицею руководила изданием княгиня Е. Р. Дашкова. Ее имя напечатано на первых же строках объявления о «Собеседнике». Сначала даже все статьи для журнала присылались к ней, и только уже по выходе 14 № «Собеседника» объявлено было, чтобы статьи присылались в Академию, а еще позже – что они будут принимаемы «в той комнате, где присутствуют находящиеся при Академии советники» (55). Таким образом, на княгине Дашковой лежал главный труд издания. Касательно собственного участия в своих «Записках» она говорит, что «сама иногда только писала для журнала» и что особенно деятельным ее помощником был «молодой адвокат Козодавлев» (56). Вероятно, он разделял труд по изданию, и ему, может быть, должно приписать некоторые из писем к издателям, явно сочиненных лицом, близким к редакции. Из статей княгини Дашковой ни одна не подписана ее именем. По свидетельству митрополита Евгения, ей принадлежит надпись к портрету Екатерины, помещенная в I книжке, непосредственно за «Фелицею», и не заключающая в себе ничего особенного. Ей же, может быть, принадлежат ответы от издателей, не принадлежащие самой Екатерине. Кроме того, по сходству в слоге и мыслях с другими произведениями княгини Дашковой, несомненно ей принадлежащими (57), можно предположить, что ею же написаны в «Собеседнике»: «Послание к слову так»[103], «Сокращение катехизиса честного человека»[104], «О истинном благополучии»[105], «Искреннее сожаление об участи издателей «Собеседника»[106], «Вечеринка»[107], «Путешествующие»[108], «Картины моей родни»[109], «Нечто из английского «Зрителя»«[110]. Все это, впрочем, не более как наше предположение; удачно ли оно или нет – это, может быть, покажет со временем открытие каких-нибудь положительных свидетельств. Что касается до стихотворных произведений, то здесь без положительных данных невозможно даже предположение (58). Из ответов издателей более других заслуживают внимания, по своей обширности: ответ звенигородскому корреспонденту, заключающий в себе обстоятельное рассуждение о воспитании[111], ответ Иоанну Приимкову «об архангелогородской куме»[112] и еще обращение одного из издателей к сочинителю «Былей и небылиц»[113]{35}.

Несмотря на то, что не можем указать наверное статей самой княгини Дашковой в «Собеседнике», мы тем не менее не задумываемся приписать ей весьма большую долю участия в направлении и характере всего этого издания. Журнал этот был ее задушевной мыслью: она надеялась посредством его действовать на распространение знаний, развитие истинных понятий, на образование самого языка. Более серьезно, нежели все окружавшие ее, проникнутая просвещенными идеями, умея вносить их в самую жизнь, трудившаяся не только для того, чтобы показать свои труды, но и для того, чтобы в самом деле быть полезною для других, она стояла гораздо выше современного ей русского общества. Странно себе представить молодую девушку того времени, проводившую ночи в чтении потрясающих произведений, от которых были тогда в волнении умы всей Европы. Еще труднее поверить, что эта пятнадцатилетняя девушка в непродолжительном времени расстраивает свое здоровье сильным умственным напряжением, размышляя о том, что ею прочитано[114] да вот ее для развлечения везут в столицу. Здесь она пристает к каждому иностранцу, надоедает каждому путешественнику, которого увидит, расспрашивая их о других странах, и потом их ответы сравнивает с тем, что видит у себя пред глазами. Это в ней рождает непреодолимое желание путешествовать. Наконец она достигает осуществления своих желаний. Она видит Европу, посещает Дидро, Вольтера, проводит время в задушевных разговорах с этими знаменитостями Европы, столь дорогими ее сердцу еще по воспоминаниям детских чтений (59). С обильным запасом мыслей и знаний, с просвещенною любовью к родине, с желанием служить ей на поприще общественной жизни возвращается она в Россию, и здесь встречают ее назначения, которые заставляют ее трудиться на поприще ученом и литературном. В этом деле княгиня Дашкова могла сделать много полезного, как по своей обширной начитанности и развитому уму, так и потому, что здесь не могли ее встретить интересы, которые бы заставили ее изменить честности и правоте своих стремлений. Она, конечно, не была идеальною женщиной: намерение возвысить своего сына вместо Потемкина, навлекшее на нее столько зла и столько порицаний, доказывает, что и она поддавалась внушениям житейских расчетов. Но самая неудача в этом деле, вместе с некоторыми другими биографическими данными, свидетельствует, что Дашкова была не совсем ловкий придворный и имела нечто священное в сердце своем, чем не могла жертвовать влечению грубого эгоизма. Ее чистое направление выразилось в литературе уже самым выбором переводов с французского и английского, которые помещены ею в «Трудах Вольного российского собрания»{36}. Такое же направление отзывается и в тех статьях, о которых мы сказали, что можно приписать их Дашковой. Эти статьи сильно вооружаются против того, что вообще есть низкого, гадкого в человеке и что особенно распространено было в некоторых слоях русского общества того времени, – против двоедушия, ласкательства, ханжества, суетности, фанфаронства, обмана, презрения к человечеству. Эти статьи отрадно читать и ныне: через семьдесят лет еще можно угадывать правдивость, меткость, благородную энергию этих заметок. Видно, что эта сатира бескорыстная, не руководившаяся ничем, кроме желания добра. Так, например, в «Послании к слову так», написанном прозою и стихами, сильно поражается ласкательство, и нельзя не сознаться, что примеры выбраны очень хорошо.