Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон

не был стопроцентным. Усиленная электроникой металлическая конструкция этого механизма способна была выдерживать температуру в две тысячи градусов: создатели аппарата учли возможность того, что их детищу придется преодолевать жилы вулканической лавы. Небывалой была и прочность его панциря: конструкторы гарантировали, что он способен выдерживать давление в две с половиной тонны на квадратный сантиметр. Однако к моменту приближения к блокам на глубине трех с половиной километров сила давления могла превышать предельно допустимый уровень в два, или же почти в два раза. Кроме того, коммутирующее оборудование могло не выдержать температуры. И неизбывно существовала угроза потери связи в случае, если «крот» уйдет за пределы досягаемости дистанционного управления или если у него откажет приемное устройство.

К половине восьмого на землю опустилась темнота, «крот» к тому времени покрыл оставшуюся половину пути. От блоков его отделяло расстояние всего в полкилометра. Рабочих мы отпустили, но многие из них так никуда и не ушли. Повар откупорил нам консервы, сготовить что-либо более путное он, очевидно, был не в состоянии.

Наступила ночь. Мы сидели в темноте, слушая тоненькое зуденье радара и пристально наблюдая за сверкающей белой точкой. Мне неоднократно казалось, что она остановилась, но Райх, зрение которого поострее моего, всякий раз меня разуверял. К половине одиннадцатого ушли на ночлег последние рабочие. Я сидел, накинув на себя добрую дюжину одеял: разгулялся ветер. Райх курил сигарету за сигаретой, даже я выкурил пару штук. И тут зуденье внезапно оборвалось. Райх вскочил на ноги.

— Есть, — коротко вымолвил он.

— Ты уверен?.. — вместо голоса из горла у меня вырвалось нелепое кряканье.

— Абсолютно. Он сейчас именно в том положении: как раз над блоками.

— Что теперь?

— Теперь даем телеразвертку.

Райх вновь запустил аппарат. Теперь мы смотрели на экран не отрываясь. Экран ровно светился белесой пустотой, из чего можно было сделать вывод, что пучок лучей сфокусирован на массивном и твердом предмете. Райх тронул рычажок настройки. На экране вновь замельтешили волнистые линии, но на этот раз они были тоньше и прямее. Райх что-то подрегулировал, и линии пошли смещаться ближе друг к другу до тех пор, пока вся поверхность экрана не подернулась рябью горизонтальных штрихов, черных и белых — узор, напоминающий штаны в полоску. А сквозь полосатый этот фон необычайно явственно проглянули высеченные на камне черные рубцы. Напряжение, переполнявшее меня последние несколько часов, было так велико, что я смог воспринять увиденное сравнительно сдержанно. Не было ни малейшей причины усомниться в значении буквенных символов, представших перед нашим взором, — я уже много раз встречал их на базальтовых статуэтках. Перед глазами у меня были символы, обозначающие имя Абхота Темного.

Вот и все, чего можно было добиться. Мы сделали с экрана фотоснимки, после чего пошли в палатку Райха связаться по рации с находящимся в Измире Даргой. Через пять минут Райх уже говорил с ним. Он изложил ему ситуацию, принеся извинения за риск, которому мы подвергли «крота» (аппарат принадлежал турецким властям), и сообщил также, что нами точно установлена принадлежность блоков: они относятся к культуре «Великих Старых», о существовании которых упоминается в надписи на одной из статуэток.

Я подозреваю, Дарга был слегка подшофе: прошло изрядное количество времени, прежде чем он вник наконец в суть наших слов, а вникнув, заявил, что немедленно захватывает Фуада и вылетает к нам. Мы отговорили его, сказав, что этого делать не следует, так как мы сейчас укладываемся спать. Дарга высказался в том духе, что надо бы пустить «крота» по горизонтали, чтобы тот обследовал соседние блоки, на что Райх ответил, что такое неосуществимо: аппарат не может двигаться вбок — только вверх или вниз. Надо будет отправить его метров на тридцать вспять, после чего придать новое направление, что займет несколько часов. В конце концов мы убедили Даргу и на этом прервали связь. Оба мы ужасно устали, но при всем этом спать нам не хотелось. Повар оставил необходимую утварь, чтобы мы смогли сварить себе кофе, что мы наперекор здравому смыслу и сделали, да еще и открыли бутылку бренди.

Именно тогда, сидя в палатке Райха в ночь на 21 апреля 1997 года, я и поведал ему о том ощущении, что пережил прошлой ночью. Думаю, пересказывать его я начал лишь для того, чтобы как-то отвлечь наши мысли от лежащих под толщей земли двадцатиметровых блоков. И мой рассказ был понят. Ибо Райх, вопреки моему ожиданию, прореагировал на него безо всякого удивления. Он в свое время изучал в университете психологию Юнга и был знаком с его учением о «родовом бессознательном», согласно которому (если таковое существует) людские умы представляют собой не изолированные друг от друга острова, а части некоего гигантского континента сознания. В области психологии Райх был гораздо начитаннее меня. Он привел на память выдержки из Олдоса Хаксли, принимавшего в сороковых годах мескалин, и так же, как я, заключил, что сознание в каждом из нас простирается в бесконечность. Хаксли, очевидно, в каком-то смысле шел несколько дальше, рассматривая ум человека как обособленный мир, подобный тому, в котором живет человек, — своего рода целую планету, где есть свои джунгли, пустыни, океаны. А на такой планете, как того и следует ожидать, могут обретаться всякие неведомые создания. Здесь я ему возразил. Ведь ясно, что слова Хаксли о «неведомых созданиях» были лишь метафорой, поэтической вольностью. «Обитателями» ума являются мысли и воспоминания, а не какие-нибудь чудовища.

При этих словах Райх судорожно передернул плечами:

— «Откуда нам знать?»

— «Согласен, неоткуда. Но ведь надо же мыслить реально».

Тут на память мне вновь пришло ощущение, пережитое прошлой ночью, и моя уверенность поколебалась. Ну, а сами-то мы мыслим «реально»? Не стало ли у нас привычкой думать о человеческом сознании подобно тому, как наши предки думали о Земле, считая ее центром Вселенной? Я говорю «мой ум», будто подразумеваю под этим свой садовый участок. Но в какой степени мой садовый участок является действительно «моим»? На нем, не спрашивая моего на то соизволения, во множестве водятся жуки и черви, которые будут там водиться и тогда, когда меня не станет…

* * *

Как ни странно, мое душевное самочувствие от такой мысли существенно улучшилось. Она объясняла причину одолевавшего меня смятения — или мне так казалось. Если человеку лишь мнится, что он личность, а сознание его — своего рода океан, то почему бы в нем действительно не обитать каким-нибудь неведомым созданиям? Перед тем как заснуть, я мысленно наказал себе выписать по почте «Небеса и ад» Олдоса Хаксли. Мысли Райха шли