Все прекрасное началось потом - Саймон Ван Бой

Во всем винили игрушку – ни о чем другом никто и подумать не мог.

На последнем курсе университета Генри понял – с ним что-то не так. Механизм, помогавший другим студентам заводить меж собой долгую дружбу во время бурных ночных кутежей в студенческих забегаловках, лично у него дал сбой, а может, он у него вообще никогда не включался.

А те редкие дружеские отношения, которые у него все же завязывались, скоро обрывались. Искренняя отзывчивость быстро оборачивалась безразличием.

И вот теперь Ребекка. С нею все началось так же, как и с остальными. Влечение, разговор, совместная ночь. Но было в этом и кое-что более глубокое и красивое – нечто такое, что заставляло Генри не обращать внимания на сиюминутные мелочи и ощущения, как будто их обоих что-то связывало в будущем.

Потому-то он и поделился с нею воспоминаниями из своего прошлого – впрочем, не всеми. Она, конечно, тоже во всем винила игрушку, так что Генри мог со спокойной душой и дальше притворяться кем-то другим.

После долгого молчания Генри неуклюже спросил Ребекку, где она выросла:

– В каком-нибудь французском сельском домике со ставнями и садовыми шлангами, лавандовыми клумбами и стареньким «Ситроеном»?

– Не совсем, – сказала она, все еще находясь под впечатлением от его рассказа.

– Но ведь ты же родом из Франции – так из каких мест, если точно?

– Угадай.

– Ну точно знаю, не из Парижа. Тогда, может, из Шампани?

– Нет.

– Из Бордо?

– И не из Бордо.

– Из Дижона?

– Неужели твои географические познания о Франции ограничиваются тем, что ты ешь и пьешь?

– Из Ласко?

– Уже теплее, если учесть, что тогда я делала только зарисовки, а живописью еще не занималась… и все же нет.

Ребекка было потянулась к ночному столику за апельсиновым соком, но передумала и поставила стакан на место.

Генри пошел на кухню и принес стакан воды.

– Спасибо, – сказала она.

Она откинулась на простыни и потянулась всем телом. Они оба устали. Генри прилег рядом и сказал:

– Я ищу доказательство жизни, а ты объясняешь ее смысл.

– Нет, Генри, думаю, все не так. По-моему, ты ищешь доказательство своей собственной жизни.

Генри на мгновение задумался.

– А ты что делаешь? – спросил он.

– Просто рисую. – Она улыбнулась. – Пока что.

– А как зовут твоего парня? – полюбопытствовал Генри.

– Никакой он не мой парень, я же говорила, – просто друг, честное слово.

– Грек?

– Американец. Тебе понравится, – сказала она.

– Да ну! – выдохнул Генри. – Откуда ты знаешь?

– Потому что он любит оперу, по вечерам – херес под курагу, а еще, конечно, потому что он все знает об археологии. Древнегреческий – его страсть.

– Неужели такие люди существуют?

– Здесь – да, – подтвердила Ребекка.

Генри на миг задумался, потом сказал:

– Давай вот что сделаем.

– Ну?

– Давай устроим здесь наше гнездышко, и плевать на личную свободу.

Она отвела взгляд в сторону и посмотрела в темноту. Ее подушка была мягкая и теплая.

– Но ведь мы едва знакомы. И я совсем тебя не знаю. – А мне кажется – знаешь, – сказал Генри.

Ребекка повернула голову и посмотрела ему в лицо.

– Чем больше я думаю о нас, тем сильнее пугаюсь.

Генри прикоснулся к ее волосам. Нежно поцеловал в шею, сзади, – и она скоро уснула.

Утром Генри оделся и вышел из дома. Было прохладно. Он расстегнул ремешок на каске и глянул на свой балкон. Потом сел на ржавенькую «Веспу»[16] и покатил на север – прочь из города.

Он медленно взбирался по горной дороге, что вела к опаленной, насквозь прожженной солнцем яме, где он копался со штуковиной, которую Ребекка потом назвала дорогущей зубной щеткой. После полудня он собирался покинуть место раскопок и, прихватив с собой портфель с записями, сесть в самолет, вылетающий в Лондон. Там его будет ждать университетский микроавтобус – он доставит его в общежитие при Кембридже, где ему предстоит прожить неделю.

Ребекка пробыла у него дома до полудня. Она помылась в его теплой желтой ванной, вымыла посуду, оставшуюся после ужина. Потом оделась и купила апельсины у албанца на улице, подперев входную дверь бутылкой из-под вина. Апельсины она переложила в мисочку, поставила ее на стол рядом с лимонами и приложила к ним записку со своим адресом. Закрывая жалюзи – на весь день, Ребекка заметила мужчину с голой грудью, кипятившего давеча полотенца в доме напротив. Он сидел с сигаретой за кухонным столом и ерошил себе волосы.

Глава одиннадцатая

Джордж почти весь вечер провалялся в постели с двуязычным томиком поэзии Казандзакиса[17], держа его перед собой таким образом, что тот походил на кровлю крохотной церквушки. Томик был раскрыт на странице, где было написано:

«Красота не знает жалости. Не ты смотришь на нее, а она глядит на тебя и ничего не прощает».

Прошла неделя с тех пор, как он последний раз видел Ребекку. В квартире пахло разлитым вином. В кухне, на разделочном столе лежали толстые пучки увядшего укропа, а углы и места, куда не заглядывал Джордж, были забиты бутылками из-под вина и прочего спиртного. Он повторял поэтическую строку раз за разом, пока не запомнил назубок.

А в полдень у него была встреча – он встал, оделся и отправился в свое любимое кафе на углу. Сотрапезник Джорджа, прибывший чуть раньше, встал и поприветствовал его. Они не пожали друг другу руки, хотя и были рады встрече.

– Ну как ты, Костас? – спросил Джордж. – Уже заказал что-нибудь?

Собеседник покачал головой.

– Спасибо, что согласился прийти. Пока не забыл, вот сигареты и бутылка узо[18].

На мгновение лицо его собеседника, омраченное легким смущением, просияло. Он сунул сигареты в один из многочисленных карманов своего тяжелого пальто, а бутылку узо так и держал в руках, нарочито притворяясь, что читает этикетку. Надо же, подумал Джордж, как старается прикинуться грамотным.

– А с виду ничего, интересная штуковина, – проговорил тот.

– Замечательная, как и твой английский.

Костас благодарно кивнул.

– Ты где пропадал последнее время?

– Честно? – сказал Джордж.

Костас кивнул.

– Да так, влюбился.

– В женщину?

Джордж кивнул.

– Гречанку?

– Француженку.

– Ух ты, – проговорил Костас, – здорово!

– Но, – сказал Джордж, – я не виделся с ней уже неделю.

– А звонил? – полюбопытствовал Костас.

– У нее нет телефона, правда, я заходил к ней несколько раз, но дома не застал… а может, она просто не захотела открыть дверь, когда я звонил.

– Может, у нее какие дела, – предположил Костас. – Потом, все женщины – существа загадочные, так ведь?

Костас почесал подбородок и потянулся к сигаретам Джорджа.

– Можно?

Джордж кивнул.

– Конечно.

Наконец к ним подошел официант вместе с хозяином кафе – крепышом с массивной золотой цепочкой.

Хозяин встал столбом у их столика, подбоченился и сурово посмотрел на Костоса.

– Простите, мы закрываемся, – сказал он.

– Как, уже? – удивился Джордж. – Так вы только что открылись.

Костас рассмеялся от души.

– Убирайтесь отсюда оба, – велел хозяин.

– Это еще почему? – спросил Джордж. – Мы пришли пообедать.

– Так вот, здесь вам не благотворительная кухня, а районное кафе.

Джордж стоял на своем.

– Я всегда платил по счету и не скупился на чаевые.

– Ваша правда, – согласился хозяин. – Тогда почему якшаетесь с этим типом, ежели вы весь из себя приличный, – прибавил он и кивнул на Костаса, уже собравшегося на выход.

– Очень жаль, – сказал Джордж, поднимаясь, – вы забыли о таком понятии, как гостеприимство. А ведь вы, уважаемые, сами его и придумали.

У хозяина задрожали губы, но он прикусил язык.

Когда они уходили, Джордж повернулся и помахал рукой. Была у него такая странная привычка, и она нередко смущала людей. Официант, не проронивший за все время ни слова, помахал ему в ответ, а хозяин кафе бросил вдогонку пару грубостей.

– Жаль, что так вышло, – сказал Джордж.

Костас великодушно улыбнулся и стрельнул у Джорджа еще одну сигарету. Они курили у фонтана, поглядывая на проходящих мимо людей.

– В странном мире мы живем, правда? – сказал Джордж.

Костас кивнул.

– В очень странном.

– Погоди, – спохватился Джордж, повернувшись к другу. – Ведь я обещал угостить тебя обедом, так как насчет лепешек с сувлаки[19] – возьмем и съедим у меня дома.

– Даже не знаю, – проговорил Костас. – Мне правда уже пора.

– Ясно, – сказал Джордж. – Но дела могут и обождать. А еще давай прихватим бутылочку винца под это дело – знаю, ты не прочь пропустить стаканчик-другой, как и я.

– Ладно, – согласился Костас. – Звучит заманчиво. Тогда жду подробного рассказа о той французской девчонке, в которую ты втюрился.

Джордж купил в ларьке пару лепешек с сувлаки, бутылку вина и повел Костаса к себе домой – на площадь Колонаки.