Стражи последнего неба - Борис Штерн

— У старика опять спина болит, — сказал мальчик, — согнулся весь.

Доминус поразился (в который раз!) остроте его зрения.

— Не называй Дагора стариком, — наставительным пастырским голосом сказал он. — Какой он старик, если один поднимает большого жертвенного барана?

Мальчик промолчал, улыбка его была странной. Он не любил Первосвященника. Неприязнь была взаимной, потому что мальчик предпочитал молиться в одиночестве, и это, по мнению Дагора, могло привести род к беде. Мальчик молился один, даже когда стоял рядом с отцом, и это так бросалось в глаза, что неприязнь Первосвященника становилась вполне понятной. Доминусу временами казалось, что мальчик и не молится вовсе, а произносит слова, не вдумываясь в их смысл. Грех. Возможно, простительный для ребенка.

Доминус приготовился к тяжелому броску — ближайшее к северу дерево находилось на расстоянии не менее тысячи локтей: значит, придется бежать изо всех сил, иначе за пять отсчетов водомерки не успеть, и тогда захлебнешься в кашле, а солнце так исколотит, что спину придется оттирать соком кактусовых игл — целебным, но ужасно вонючим.

— Готов? — спросил он. — Вон то дерево, с высокой кроной.

— Лоредан, — сказал мальчик.

— Что? — не понял Доминус.

— Лоредан. Я придумал названия для всех деревьев, что видны из селения. Легче объяснять дорогу.

— Вот за это тебя и не любят многие, — пробурчал Доминус. — Деревья — это деревья. А тебе лишь бы что-то свое…

— Интереснее, — коротко сказал мальчик.

— Вперед! — приказал Доминус.

Так они и двигались — перебежками, а солнце поднималось все выше, воздух раскалялся, даже в тени деревьев мир казался сковородой, на которой жарилось мясо. Их собственное.

Привал сделали только тогда, когда с неба начали опускаться легкие белесые хлопья, оставлявшие на песке красноватые следы, будто на коже после ожога. Следы медленно бледнели и исчезали. Первосвященник утверждал, что хлопья — облака — выдувают Творцы, чтобы немного охладить пылающее солнце. Небо было густо-голубым и пустым до самой тверди, облака рождались из пустоты и, наверно, действительно понемногу охлаждали солнце — к вечеру, перед закатом, оно становилось не таким грозным и даже темнело по краям.

Они сидели в тени дерева, жевали вязкий и на такой жаре невкусный сыр, Доминус постарался найти местечко поукромнее, чтобы падавшие облака не попали ни на одежду, ни тем более на открытые части тела.

— Дались тебе эти Холмы, — вздохнул Доминус. Мальчишка поперхнулся, закашлялся и, отдышавшись, сказал укоризненно:

— Ты же обещал мне…

— Да, это я так… Жарко. И можем до вечера не успеть вернуться.

— Далеко еще?

— Кажется, больше половины пробежали. В общем-то теперь должно быть легче. Сейчас появится коридор, я тебе рассказывал.

— Пошли, — сказал мальчишка и вскочил, дожевывая кусок. — Уже не падает, видишь?

Выходить в жару не хотелось. Но после полудня под деревьями становилось даже опаснее, чем под прямыми лучами солнца: кора начинала выделять сок, не только дурно пахнущий, но способный и отравить.

— Сюда, — Доминус показал направление на старый могильный камень: здесь был когда-то похоронен один из Старейшин, звали его Арье-основатель. Великий был человек, он и селение, где жил Доминус, поставил, и имя ему дал — Счастливая юность, но имя это Доминус не любил, никакого счастья в юности не испытал, да и не знал, бывает ли оно вообще, или это выдумка Творцов, чтобы поставить перед человеком цель. Иначе — зачем жить?

Когда в самую жару они наконец поднялись на Холмы, оба валились с ног. Здесь через каждую сотню локтей стояли навесы из сушеной коры, да и деревья росли не так далеко друг от друга, как в Долине.

Они проковыляли мимо огромного каменного жертвенника высотой в два человеческих роста, миновали длинную аллею деревьев, которые, как утверждал Верховный, были когда-то специально высажены вдоль дороги, хотя, конечно, поверить в то, что деревья кто-то мог высадить, было трудно.

В хижину Верховного их не допустили, и Доминус, передав по цепочке послание от старейшин селения, побрел было к знакомому служке — устраиваться на отдых.

— А книги? — спросил мальчик.

— Ах да, — Доминус совершенно забыл, что именно книги и были причиной путешествия. — Я не обещал, что поведу тебя в Хранилище, как только мы придем! Я устал.

— Ты обещал.

— А, чтоб тебе… — Доминус по опыту знал, что от мальчишки не отвяжешься, придется идти.

К счастью, Хранилище располагалось не очень далеко, Доминус трижды прочитал Благодарение, а они уже дошли до узкого прохода между двумя вертикально стоявшими каменными плитами. Проход, в отличие от хижины Верховного, никем не охранялся, и они нырнули в темноту и тишину, будто в царство мертвых.

Шли на ощупь, и мальчишка несколько раз наступал Доминусу на пятки. Они вышли в казавшуюся бесконечной комнату с низким потолком, под которым на коротких цепях подвешены были масляные лампады, освещавшие столы с лежавшими на них книгами.

Из темноты выступил тощий старик, единственной одеждой которого была грубая набедренная повязка. Старик выглядел едва живым, и только взгляд его, внимательный и острый, заставлял подумать о скрытой силе.

— Доминус из Счастливой юности, — сказал старик. — Последний раз ты поднимался на Холм двенадцать лет назад. А мальчика вижу впервые.

— Ты меня знаешь? — поразился Доминус.

— У меня хорошая память, — улыбнулся Хранитель. — Я запоминаю все и всех. Собственно, это моя профессия. Я записываю свои наблюдения специальными знаками, пополняя Хранилище. Так делал мой отец, а до него мой дед, сейчас я учу этому внука, потому что сына у меня нет. Итак, Доминус, как зовут этого мальчика и почему ты привел его сюда?

— Авраам, — сказал Доминус, — сын Давида. И не я его привел, а он меня.

— Авраам — редкое имя, — пробормотал старик, — а Давида я знаю, потому что он единственный с таким именем. Но мне никто не говорил, что у Давида есть сын.

— Шустрый малый, — осуждающе сказал Доминус, — но плохо чтит старших и…

— Ты сказал, — прервал его старик, — что он привел тебя сюда. Что это значит?

Мальчик вырвался наконец из цепких пальцев Доминуса и, подойдя к Хранителю, с неожиданным почтением опустился перед ним на колени.

— Ты, который помнишь все, — тихо сказал Авраам, — я хотел… я не знаю… я думаю…

— Ну-ну, — сказал Хранитель, — не настолько я мудр, чтобы падать передо мной ниц. Вставай-ка и перестань волноваться. Что ты хотел, чего ты не знаешь и о чем думаешь?

— У тебя… должна быть… книга, которая сохранилась от Первых людей…

Старик заставил мальчишку подняться с колен и, обняв за плечи, повел к низкой скамье.

— Кто рассказал тебе о Первых людях? — спросил он, усадив Авраама рядом с собой. О присутствии Доминуса он, казалось, забыл, и тот приблизился, чтобы слышать разговор — в конце концов, Давид, отец Авраама, именно его, Доминуса, будет расспрашивать о том, что делал его сын на Холмах.

— Никто, — сказал мальчик. — Я… не знаю. Мне снятся сны.

— Это точно, — подал голос Доминус. — Сны. Он их каждому рассказывает. Ерунда всякая.

— Помолчи, Доминус, — недовольно сказал старик.

— Снов о Первых людях я не рассказывал никому, — тихо сказал Авраам.

— Ты пришел, чтобы рассказать их мне?

— Н-нет… Просто… В одном из снов я узнал, что у тебя есть книга. Я должен найти ее и прочитать.

— Ты умеешь читать?!

— Нет, конечно, — не выдержал Доминус. — Что за глупости!

— Я не умею читать значки, — сказал мальчик. — Но мне сказали, и я пришел.

— Что ты знаешь о Первых людях? — спросил старик.

— Только то, что они жили давно. А потом все погибли. И не осталось ничего. Только камни кое-где. Глубоко под землей — остатки селений. И книга.

— Никто не знает, — сказал старик, — сколько раз рождался и погибал род людской с того дня, когда человек был сотворен впервые. Три? Пять? Сто? Когда на земле в последний раз — до нашего мира — жили люди, на этом вот месте, под нами, стояло огромное селение. Тысячи хижин. В книгах сказано, что имя ему было — Иерусалим.

— Иерусалим, — повторил Авраам. — Я знаю.

— Знаешь?!

— Я часто вижу это селение в моих снах.

— Ты не можешь…

— Я вижу его. Огромную стену с бойницами. Узкие улочки. Дома из белого камня. Огромные. Несколько домов стоят друг на друге и не проваливаются. Я иду куда-то. А за мной — люди, много людей. В разных одеждах. Черные в черном. Белые в белом. Черные в белом… — мальчишка говорил монотонно, он закрыл глаза и, казалось, отступил куда-то в свой мир, явившийся ему наяву. Доминус прикрыл рот ладонью, чтобы не закричать, а старик наклонился вперед, чтобы видеть выражение лица Авраама, не пропустить ничего, что стоило бы запомнить.