Синее и белое - Борис Андреевич Лавренёв

— директор гимназии? А!.. Знаю. Я с ним имел дело на муке для гимназического пансиона.

Пол зашатался под Глебом. Проклятие!.. Что такое? Какой он молодой человек, он, завтрашний офицер?! Какая, черт подери, мука? При чем мука? Что он — мукой торговать собирается, что ли? Что делать?

Но Г. М. Нейман не заметил судороги, исковеркавшей лицо будущего мичмана.

Так же катясь на коротких ножках, он очутился у рояля и с ласковой деловитостью похлопал ладошкой по его сверкающей поверхности.

— Хороший инструмент!.. «Эрар». Что вы думаете? Купил в Одессе у княгини Трубецкой. Княгиня немножко промахнулась на виноградниках. Зачем князьям заниматься виноградниками, когда банк не дает ссуды? Я купил для Миррочки. Разве жаль?

Глеб остолбенело смотрел на Г. М. Неймана, как кролик на внезапно свалившегося с ветки огромного удава. Что он, с ума сошел, этот маклеришка? Как он смеет таи говорить об одной из лучших фамилий России?!

Не находя слов для ответа, Глеб резко повернулся и схватил с рояля лежавшую на крышке книгу в красном переплете, раскрыл ее.

«Спросить о чем-нибудь у Мирры, перевести разговор, иначе…»

Но Г. М. Нейман, увидев книжку в руках гардемарина (это был Киплинг на английском языке), с открытым сердцем доброго отца, обожающего свое дитя, выпалил!

— Это Миррочкина… Когда учился Сема, так я еще не мог ему устроить. Я еще бился как рыба об лед. Что вы думаете? А Миррочка живет, как королева. Хочет музыку — на тебе профессора консерватории. Хочет английский — пожалуйста… Разве жаль для ребенка?

«Куда бы провалиться?»

Глеб взглянул под ноги на отличный багряный йомуд, застилавший пол, но плотная ткань ковра не хотела расступаться. Из полумглы комнаты, дико распухая и щерясь скверными зубами, на Глеба поползла хохочущая образина Бантыш-Каменского.

«Ужас!.. Кошмар!.. — Глеб мучительно затоптался на месте. — Немедленно бежать! Но как?»

После Бетховена, после переполнивших его восторгом глаз, незабываемых и пьянящих, как весенняя гроза, — это чудовище! Глеб терял способность соображать.

— Папа, не болтай… Ты помешал Глебу Николаевичу играть.

Голос Мирры как будто дошел издалека, ломкий, жалкий, умоляющий о пощаде.

— Ой, прости, Миррочка! Что вы думаете? Я так забежал, по дороге… До свиданья, молодой человек. Кланяйтесь папаше.

Г. М. Нейман исчез с той же уверенной быстротой, с которой вкатился к дочери. Глеб мотнул головой, как оглушенный обухом бык, стряхивая страшный сон.

— Мне пора домой, Мирра Григорьевна.

Он взял похолодевшую руку девушки и пожал, не целуя. Встретил затаившийся, сухой, замкнутый взгляд. Ясно было — она все поняла. Что-то дрогнуло в груди Глеба, но он сдержался. Нужно было уходить. Все равно нужно было уходить.

— Я провожу вас, — сухо сказала Мирра.

В передней она остановилась у двери. Глеб заметил, как трудно и часто она дышит, — ей не хватало воздуха. Глеб замялся, открыл рот.

— Не говорите ничего, Глеб Николаевич… — Это было почти приказание.

— До свиданья. Завтра в десять у Лихачевых сбор, — сказал Глеб, чтобы что-нибудь сказать.

С коротким кивком она гулко захлопнула дверь перед Глебом.

Дома к обеду Глеб вышел злой, напитанный ядом. За столом отпустил матери несколько совершенно беспричинных колкостей. Это было настолько необычно для него, что Николай Сергеевич беспокойно взглянул на сына и покачал головой.

— Глеб! С мамой можно разговаривать приличней. Что с тобой?

Тогда Глеб сорвался, не доев сладкого, и, злобно хлопнув дверью комнаты, заперся на ключ. Там он лег ничком на диван и пролежал, упорно глядя в стенку, до вечера. Разлетайки бровей сходились и расходились, странные и непривычные думы морщили безмятежный юношеский лоб.

* * *

В половине десятого утра Глеб уже был на пристани. Вплавленный в золотую воду реки катер слепил глаза отшлифованной медью трубы. Глеб сел на скамью набережной, от нечего делать перебрасываясь словами с машинистом, копавшимся в топке… Полчаса… три четверти — никто не появлялся со стороны спуска.

«Пойду навстречу… Что же они опаздывают?»

Но едва Глеб поднялся, из-за деревьев появились подъезжающие экипажи с молодежью.

— Почтенные джентльмены и прекрасные леди! — встретил Глеб подходящих. — Аккуратность не входит в число ваших добродетелей. Я испекся на солнце, как картофель в мундире.

И, еще не получив ответа, заметил, что среди приехавших нет Кати Лихачевой и Мирры. Стало не по себе.

— А где же Катя?

Нарочно — только о Кате. Не нужно показывать, что тревожит отсутствие Мирры.

Ответили сразу несколько голосов:

— Катя с Бартельсом пошли вытащить Мирру.

— Она не хотела ехать.

— Ей нездоровится…

Матрос катера принимал принесенные лихачевской прислугой корзинки с продовольствием. Девушки, подбирая платья, ахая, прыгали вниз, подхватываемые Глебом, рассаживались.

— Прикажете отваливать, господин ардимарин? — высунул голову из люка машинист.

— Погоди, братец. Еще не все.

Глеб искоса наблюдал за набережной. «Неужели это вчерашнее? Но стоило ли обращать внимание?» Позлившись у себя в комнате, больше всего на самого себя, Глеб к вечеру совсем развеселился. В конце концов, не виновата же Мирра в том, что у нее такой чудовищный родитель. А вот он вел себя, как дурак. Неужели нельзя было сохранить выдержку и уйти так, чтобы не обидеть девушку? А у него был, очевидно, такой идиотски растерянный вид, что она все поняла. Зачем? Просто он не пошел бы больше в дом, вот и все. А теперь как неприятно.

— Идут.

Глеб вскинулся. По краю набережной шли обе девушки и за ними Бартельс в широчайших кремовых брюках и панаме. Значит, все же Мирра едет. Глеб дружелюбно встретил даже кладбищенского стихоплета, потому что он пришел с Миррой.

— Понимаете, — тараторила еще издали Лихачева, — приходим, а она лежит с компрессом… Ни в какую!.. «Не поеду…» — Да что с тобой?.. — «Малярия, мигрень…» Только подумайте. Смешно! Что же, на воздухе хуже? Такая дивная прогулка — и капризы. Только тем и уломали, что Бартельс пригрозил остаться и стихи читать. Привели на веревочке…

Глеб подал руку Лихачевой, помогая сойти, и услышал, как рядом легко спрыгнула Мирра, отказавшись от помощи.

«Не хочет… Значит,