Медвежий угол - Виктор Пронин

— Мы все нравились себе в семнадцать лет, — заметил Заветный.

— А ты бы выгнал его? Зная, что он окончательно погибнет, сопьется, подохнет под забором?

— Да! Да, Николай Петрович! Зная, что он подохнет под забором к вечеру того дня, когда я подпишу приказ о его увольнении. Я бы выгнал его даже в том случае, если бы какие-то высшие силы подсказали, что со мной в свое время поступят так же.

— Жесткий ты человек, Володя. — Панюшкин некоторое время шел молча, и только хруст ледяной крошки под ногами нарушал тишину. — Но я не уверен, что сила заключается в жесткости, безжалостности... Безжалостность — это признак слабости. Сила в доброжелательности к людям.

— Совершенно согласен! — сказал Заветный. — Снисходительность и благожелательность — это прекрасно. Это здорово, Николай Петрович, это возвышенно и гуманно. Но! Когда речь идет не о преступнике. Когда есть силы, есть возможности, которые позволяли бы вам быть доброжелательным. Может быть, я был бы не совсем прав по отношению к Горецкому, но я был бы тысячу раз прав перед сотней человек, которые третий год трудятся здесь.

— О людях можно заботиться и не уничтожая Горецкого. Когда начнешь уничтожать, трудно бывает остановиться, — потеряв интерес к спору, Панюшкин отгородился высоким воротником.

Колчанов любил работать в таких условиях, — он был полностью предоставлен самому себе, никто не поторапливал его, не подкидывал новых дел, не навязывал своей точки зрения. Шаповалов уже начал было подумывать, что Колчанов не столько расследует обстоятельства преступления, сколько попросту шатается по Поселку да болтает с людьми ради собственного удовольствия. А когда они направились еще и к телефонисту, участковый не выдержал.

— Ты меня, конечно, прости, Валентин Сергеевич, но... скажи откровенно... Тебе интересно это расследование? Насколько я понимаю, надо потом доложить начальству и... и прочее такое!

— Доложу, не беспокойся.

— А будет что доложить-то? Я смотрю, ты все кругами, кругами, все вокруг да около. А преступник...

— Найдем преступника. Куда ему деваться? Вот все надеюсь, что он сам придет, а он тянет... Ты, Михалыч, не беспокойся, самолет будет через два дня, вот через два дня и преступник найдется.

— Как найдется?! А Горецкий? Или у тебя еще кто на примете?

— Ох, Михалыч!

— Сдается мне, что ты и в следователи подался, чтоб с людьми всласть поболтать!

— Ну вот ты и нашел главного преступника! — расхохотался Колчанов.

День был солнечный, по единственной улице Поселка они шли не торопясь, щурясь от ослепительного снега.

— Вона наша телефонная станция, — Шаповалов ткнул рукавицей вдоль дороги. — Ждет нас Жорка. Только вот что он нам скажет... Кто кому позвонил, кто кому встречу назначил...

— О! Это не так уж мало, — опять засмеялся Колчанов. — Не будем торопиться, Михалыч!

Телефонная станция располагалась в маленькой избенке, такой же черной, как все в Поселке. Участковый поднялся по ступенькам, с силой толкнул примерзшую дверь. Колчанов последовал за ним. После слепящего дня они оказались почти в полной темноте и некоторое время стояли неподвижно. Телефонист, невысокий парень со свернутым носом и жиденькими усиками, молча наблюдал за ними. Когда он увидел, что вошедшие заметили его, не торопясь поднялся и поставил посреди комнаты два табурета.

— Прошу! — значительным жестом указал он на табуретки. Потом протянул руку и представился: — Полыхалов.

— Знакомься, Жора, — заговорил участковый. — Это следователь, он занимается тем самым делом, которое случилось у нас неделю назад. Вопросы к тебе имеет. Отвечай прямо, не юли, философия твоя ему ни к чему, можешь сегодня о ней и помолчать.

— Зачем же молчать? — удивился Колчанов. — О философии нельзя молчать.

Полыхалов пытливо глянул на следователя маленькими красноватыми глазками, криво усмехнулся. И сел, ожидая, пока следователь разложит на столе бумаги.

— Как продвигается следствие? — спросил он у Шаповалова.

— Успешно, — коротко ответил тот.

— К концу, значит, дело идет? Кто же злодей?

— Злодей обычно появляется на последней странице, — ответил Колчанов. — Не будем нарушать традицию. Нарушение традиций не всегда во благо. Верно?

— Ну что ж, — Полыхалов опять недоверчиво усмехнулся, будто кто-то приятными словами пытался погасить его бдительность. — Слушаю вас.

— Насколько я понял, Георгий Петрович, — начал Колчанов, — вся телефонная связь в Поселке проходит через вас?

— Правильно поняли, — ответил Полыхалов низким басом. Чувствовалось, что истинный его голос малость потоньше, басом он не всегда говорит.

— Когда была поднята тревога?

— Вот Шаповалов, наш участковый, позвонил Панюшкину около двадцати двух. Тогда все и завертелось. Отличная была ночка! — Полыхалов улыбнулся так, будто это он организовал и ночку, и буран, и все спасательные работы, и даже само происшествие.

— Я слышал, что Колю нашли вы?

— Да. Я сдал смену напарнице и ушел с отрядом вдоль Пролива. Колю мы нашли недалеко от берега. Он уже замерзал. Ему еще повезло — мороз был небольшой. Но это всегда так — в большие бураны не бывает сильных морозов.

— Он был далеко от того места, где нашли Горецкого?

— Порядочно, — Полыхалов в раздумье солидно погладил усы, — километрах в пяти.

— Георгий Петрович, как по-вашему, Коля и Горецкий могли потерять друг друга случайно?

— Случайно? — Полыхалов откашлялся, посмотрел на участкового, как бы советуясь. — Знаете, дело темное. Буран. Коля мог испугаться и повернуть обратно. Горецкий мог бросить его. Хотя... Вряд ли. В такие моменты в самом отпетом богодуле просыпается что-то человеческое.

— А может, и звериное тоже просыпается? — следователь пристально посмотрел Полыхалову в глаза.

— Не встречал, — с нажимом произнес телефонист. — Не встречал. Вот смотрите, у Коли из родных только отец и мать, а в поисках участвовало чуть ли не сто человек. И я бы не сказал, что они ничем не рисковали. Колю нашли часа на три раньше, чем Горецкого. Так? А ведь не прекратили поисков, никому и в голову не пришло вернуться домой. Хотя кого искали? Можно сказать, преступника. Где-то рядом замерзает человек — вот о чем думали. Знаете, товарищ следователь, в такие моменты обычные мерки, представления не подходят. Не подходят, и все! — Полыхалов уже забыл говорить басом и перешел на свой обычный голос — негромкий, хрипловатый, ломающийся, как у мальчишки. — Обычные представления попросту малы, как бывает мал пиджак на широкие плечи, понимаете? Мелкие расчеты, колебания, хитрости, выгоды — все это по боку! В этот момент ты уже не тот человек, которым был час назад! Ты выше, достойнее, чище! Ты — спаситель. Потом, на следующий день все опять вернутся к своим привычкам, недостаткам, вспомнят старые счеты, но это будет потом. А сейчас все это спадает, как шелуха, как короста с Ильи Муромца...

Полыхалов закашлялся, неосторожно глотнув дыма, согнулся чуть ли не пополам, и Колчанов вдруг с болью увидел, какой это, в сущности, маленький и тщедушный человек. Он отвел глаза от телефониста, но не перестал наблюдать за ним как-то исподтишка, будто боясь оскорбить прямым взглядом, и видел его маленькие слезящиеся глазки, сиротливо дымящуюся на столе такую солидную трубку из вишневого корня и, сам не зная почему, вдруг подумал, что у того, должно быть, на Материке была не очень счастливая жизнь...

— Да, чуть не забыл, — спохватился Колчанов. — Георгий Петрович, ведь вы знаете, в каком месте, когда нашли всех троих — двух беглецов и Большакова... Скажите, мог Горецкий за два часа пройти от того места, где нашли Большакова, до того места, где нашли его самого?

— Пять километров за два часа? В принципе можно. Но в ту ночь это было на грани человеческих возможностей.

— А Коля? Коля мог встретиться с Большаковым, когда остался один, когда Горецкий ушел?

— Одну минутку... Конечно, мог! Ведь их нашли почти рядом. Сто метров!

— Еще вопрос... Когда нашли Большакова, вы ничего особенного не заметили? Какая-нибудь несуразность, след? Деталь?

— Что вы! Какая деталь! — Полыхалов безнадежно махнул рукой. — Нашли его в снегу, среди торосов, под обрывом, он пролетел метров десять. Вы Горецкого еще не допрашивали? Вот кого надо потормошить! Он над Андрюхой поработал, больше некому. Он ведь по дремучести своей небось даже не подозревал, что его, дурака, спасают. Думал, что сотня человек среди ночи поднялась, чтобы ловить его, охломона несчастного!

— Горецкий мог бы одолеть Большакова?

— В честном бою нет. Нет. Большаков недавно из армии, не пил, ходил на лыжах, в армии разряд по боксу получил, был, как говорят, в форме. Нет, в честном бою Горецкий ни за что не справился бы с ним.

Когда следователь на третий день добрался наконец до больницы, Алексей Самолетов уже поджидал его.