Покорители мира - Элеонора Кременская

Ленька потряс головой и кинул растерянный взгляд за окно, где на короткий миг ему показалось, он увидел карлика из сна, доброхота учившего его готовить и прибирать, а еще карлик учебники не успел изучить, вспомнил Ленька, искренне жалея, что проснулся не вовремя.

Звонок на перемену прервал его размышления.

– Ей богу! – горячился Ленька в школьном коридоре. – А зовут его Доброхотом.

– Ну, положим, это – не имя! – возразил ему одноклассник Витька Бочкин.

Тут надо заметить, что некоторые люди вполне оправдывают свои фамилии. Так и Витька Бочкин был толстячком, и голос имел гулкий, доносящийся, будто из бочки. При этом Бочкин имел вполне положительный характер, никогда не психовал, а был добродушен и оптимистичен.

– Неужели, бывают такие реалистичные сны? – недоумевал Ленька Кот.

– Однажды, – перешел на доверительный шепот Витька, – мне приснилась фея. Маленькая, с прозрачными крылышками, порхала надо мной и сыпала волшебной пыльцой.

– И что? – недоверчиво сощурился Кот.

– Я летал! – уверенно закивал Витька. – Парил над деревьями!

– Здорово! – завидовал Ленька.

– А проснулся, понял, что это всего лишь сон и нервы мои не выдержали, – сообщил Витька, – расплакался.

– Это недавно было?

– Давно, – вздохнул Витька, – но я помню до сих пор!

Кот вздохнул, тоскуя и мучаясь, поглядел в окно:

– Как жаль, что это был всего лишь сон, мне доброхот понравился! – и добавил, немного подумав. – А зато я готовить научился, сегодня же попробую сготовить ту вкусняшку!..

Рассказ ученика

Обычно дети приезжают к своим бабушкам лишь на лето, но мне пришлось переехать насовсем. Бабушка сильно заболела. На семейном совете долго не совещались, а решили, надо так надо. Мама принялась делать бабушке уколы, она обладала так называемой «легкой» рукой и работала медсестрой, а отца взяли хирургом в местную районную больницу. Все соседи тут же принялись у нас лечиться. Отец долго не мог дойти с работы до дома, его все время останавливали болящие старушки с вопросами о проблемах своих старых тел.

Таким образом, родители мои оказались востребованными и на новом месте жительства, в принципе, небольшом провинциальном городишке, слава про них, как про хороших лекарей, росла и росла. Дело оставалось за мной.

Две школы, современные, большие, но единственные средние учебные заведения на весь городок были переполнены. Дети учились в две смены, если бы можно было учиться в третью смену, то есть ночью, директрисы обеих учебных заведений так бы и сделали. Они искренне пожалели меня, но отказали.

В единственной гимназии на меня посмотрели как на сумасшедшего. Дети в этом учебном заведении ходили на цыпочках, старое здание двухсотлетней постройки осыпалось и грозило рухнуть совсем, похоронив под собой и усердных, и мало усердных учеников, не говоря уже об учителях.

Директор гимназии, встрепанный, пожилой учитель с диковатым блеском в глазах провел меня по классам и коридорам, рассказывая трагическим шепотом обо всех несчастьях вверенного ему здания. Закончилась наша экскурсия возле стены, где сверху, донизу прошла новая трещина, младшеклассники, не осознавая всю опасность своего положения, хихикали и совали в трещину кулаки. Директор взвыл, бросил меня и через несколько мину, закатав рукава, уже наводил в ведре воды цементный раствор, намереваясь со старшеклассниками и свободными от уроков учителями замазывать новую напасть многострадального здания старой гимназии.

В целом получилось, что во всем городе мне более некуда было податься, кроме как православной школы при большом женском монастыре.

Школа в два этажа с квадратными чистыми окнами, занавешенными воздушными прозрачными кружевами очень мне понравилась. В просторном вестибюле при входе сидела строгая монашка в очках. Она следила за сменой обуви и тишиной в гардеробной. Пальто, плащи, куртки ученики вешали на плечики, как это делают дома с костюмами и платьями, после плечики цепляли за крючки, протянувшиеся длинными рядами во всю гардеробную с указанием номера класса. Мой класс – восьмой, был на четвертом месте от одиннадцатого, последнего, где висели пальто строгого покроя, без подростковых фантазий и наворотов.

В школе было очень чисто, покойно и уютно. Мальчики одетые в костюмы-тройки, с жилетами и белыми рубашками, увенчанными классическими галстуками чинно беседовали, объединившись в кружки. Девочки, все как одна, с длинными волосами, перевязанными шелковыми лентами, ходили по коридорам парами или небольшими группками. Их платья удивили меня. Я все старался принять равнодушный вид, но так и тянуло взглянуть еще разок. Темного, насыщенно-синего цвета платья девочек были длинны и скрывали даже щиколотки ног. И только младшеклассницам, видимо было дано послабление. Одетые в светлые нарядные платьица они выглядели так, будто собрались на новогоднюю елку.

Директриса гимназии, она же настоятельница женского монастыря, в первый же день моей учебы, провела меня по всей школе. С большим достоинством она, обращаясь ко мне на «вы», продемонстрировала детские рисунки, висевшие по всей стене коридора первого этажа и точно также, будто великие реликвии показала дипломы и грамоты учеников бравших призы на разных творческих конкурсах православных школ, где главное предпочтение отдавалось, конечно же, песнопению. Эти цветные бумаги с печатями были заключены в рамочки и виднелись на протяжении всей длины стены второго этажа. Директриса смотрела на меня с надеждой, явно ожидая от меня новых побед для своей школы. Я постарался ободрить ее самой оптимистичной улыбкой, на какую только был способен, в душе сильно сомневаясь в своих певческих способностях.

Я был средним учеником, твердым троечником. Получить пятерку долгое время старался изо всех сил, учил, зубрил, старательно выписывал предложения и математические примеры. Но к классу пятому понял, что – не судьба, а троечники – тоже люди. Зато в школе занимался спокойно, без сдвигов, скачков, истерик и рыданий, и глядел только с удивлением на убивающихся по поводу четверки отличников, и искренне жалел двоечников, которые не хотели учиться, а учились в школе разве что ненависти к людям. Школа несла и отличникам, и двоечникам одно мучение. Для отличников надо было бы вообще отменить систему отметок, выявлять их склонности к наукам и обучать усиленно одних математике, а других не менее, усиленно, скажем, биологии. Вместо этого отличники рыдали и страшась получить низкую для себя оценку тратили время на бесполезную зубрежку в каком-нибудь предмете, где они были не очень сильны.

Двоечников, как правило, вовсе не ленивых людей, следовало бы разделить. Тупых и ограниченных в мышлении обучать грамотно писать, читать, считать. Большую информацию они не воспринимают, а начинают хулиганить, прогуливать школу, курить, пить и оказываются в исправительных колониях. Зачем? Они – работники простых профессий. Их дело – слесарить или тупо сверлить одну и ту же деталь на заводском станке. Стало быть, и обучать их по общепринятой системе образования ни к чему, они – необучаемы!

Другое дело – творческие двоечники. Это люди сложные, с непростыми характерами и судьбами. Они – взрывоопасны, в руках и за пазухой у них шипят шаровые молнии. С этими учениками трудно сладить, их надо обучать не так как всех. Они мыслят образно, их сознание – яркий мир переполненный фантазиями. Обучение таких детей – дело нешуточное, со временем из них вырастают творческие личности, способные создавать мировые шедевры музыки, живописи, скульптуры, литературы. Практически, все великие мастера прошлого созидающие нашу цивилизацию плохо учились в школе.

Однако, как говорят русские, воз и ныне там! Глупость и ограниченное мышление присущее российскому министерству образования делают свое «черное» дело. Школы отупляют, оболванивают, приводят многих к такому результату, что вчерашний выпускник забрасывает надолго книги, отравленный едва ли не навсегда ядом всевозможных изложений и сочинений. Выпускники едва умеют писать. Безграмотные, глупые идут они в мир и становятся тупыми продавцами всевозможных гипермаркетов заполонивших города России, понастроенных, где попало и как попало…

Поэтому, я с большой надеждой и даже охотой смотрел на невиданную мною православную школу, надеясь, что всеобщее оболванивание сюда не добралось. Однако, меня удивило не обучение, а сами учащиеся.

Учительница указала мне место за свободной партой. Я уселся. За мною сидел какой-то ученик, но что, же это был за ученик! Весь будто на шарнирах, ни секунды покоя!

Он вертелся, подносил к губам трубочку, чтобы плюнуть бумажными пульками то в одного школьника, то в другого. Тут же запускал самолетики в классную доску. Один приземлился на учительский стол, и учительница сразу прервав обычную перекличку принятую, наверное, во всех школах страны, загремела: