Разум и чувства - Джоанна Троллоп

— Веселенький вид, Джонно.

Сэр Джон воззрился на свои вельветовые брюки цвета терракоты и изумрудный свитер.

— Слишком кричащий?

— Вовсе нет. Ты выглядишь великолепно. Особенно по сравнению с этой новой модой, которую так насаждают в Лондоне, — все только серое и черное. Мерзость! Как на похоронах. Джонно, дорогой, у тебя есть минутка?

Сэр Джон посмотрел на экран компьютера.

— У меня совещание по телефону с Гамбургом и Осакой через четверть часа.

— Обещаю уложиться в десять минут.

Он широко улыбнулся.

— Прошу, садитесь!

Эбигейл втиснулась в модное кресло датского дизайнера, которое Мэри выбрала для офиса, и размотала пару-тройку шарфов, после чего многозначительно произнесла:

— Видишь ли, произошло нечто из ряда вон выходящее.

— Что именно?

— Понимаешь, Джонно, я вчера была в Эксетере: угощала обедом крестницу покойного мужа. И ее сестру. Очаровательные девчушки. И очень благодарные. Люси и Нэнси Стил; их мать была…

— Эбигейл, десять минут.

— Прости, прости, дорогой! Думаю, все дело в возрасте; одна мысль цепляется за другую, а та за следующую, и так без конца…

— Эби! — снова воззвал к теще сэр Джон.

Эбигейл слегка наклонилась вперед — насколько позволяли ее объемистый живот и многочисленные подбородки.

— Джонно, у тебя есть родственники в Сассексе?

Сэр Джон в недоумении воззрился на нее.

— Нет. Да. Ах да, конечно, есть. Двоюродные, по отцу. Где-то в окрестностях Льюиса. В поместье — в таком же древнем и бестолковом, как Бартон, ну или вроде того.

Эбигейл подняла вверх пухлую руку, унизанную бриллиантовыми перстнями.

— Дэшвуды, дорогой. Это их фамилия. Люси и Нэнси прослышали о них от кого-то из своих кавалеров — уж не вспомню, от кого именно, сам знаешь, какова нынешняя молодежь! Но это жуткая история, честное слово, просто кошмар!

— Вы не могли бы рассказывать побыстрее?

— Ну конечно. — Эбигейл положила ладонь на краешек огромного, оборудованного по последнему слову рабочего стола сэра Джона — самой современной модели и из настоящего дуба. — Их четверо, мать и три дочки, две уже взрослые, а младшая еще в школе. Кто-то у них там умер, в том числе и отец, и вот, по каким-то ветхозаветным законам касательно наследования, вся семья оказалась без средств к существованию и практически на улице. Им совершенно некуда податься.

Сэр Джон нарисовал на листке бумаги, лежащем перед ним на столе, кружок, потом добавил к нему усы и улыбку. Уже понимая, что природная добросердечность все равно возьмет верх, он все же, запинаясь, пробормотал:

— Может, они могли бы снять жилье?

— Джонно, не смей рассуждать как все вокруг! — твердо заявила Эбигейл. — Четверых членов твоей семьи, еще не оправившихся от потрясения после кончины их мужа и отца, выгоняют на улицу, отлучают от того единственного жизненного уклада, который им привычен. В то время как ты, насколько мне известно, не испытываешь недостатка в недвижимости. Согласен?

Помолчав мгновение, сэр Джон сказал:

— Знаете, я, кажется, вспомнил Генри Дэшвуда. Отличный малый. Немного не от мира сего, но вполне достойный человек. Стрелять не умел ну совсем. Как-то раз приезжал поохотиться на куропаток, в январе, тысячу лет назад. Значит, это его вдова и дочки?

— Именно.

Сэр Джон пририсовал к кружку уши. Потом, с неожиданной решимостью, заявил:

— Эбигейл, вы правильно сделали, что пришли ко мне. Да, абсолютно правильно.

Он снова улыбнулся ей во весь рот.

— У меня возникла идея. Займусь ею, как только переговорю с заказчиками. Отличная идея, о да!

Первой приближающуюся машину заметила Элинор. Она специально дожидалась у окна, опасаясь, что Фанни может перехватить их гостя и увлечь к себе логово, чтобы попытаться отговорить его делать им свое загадочное предложение, ради которого он ехал из самого Девона. Хотя он был, похоже, человеком весьма волевым — по крайней мере, именно волевым, пускай и добродушным, он казался по телефону, — мало кому удавалось противостоять Фанни, если она пускала в ход весь свой арсенал убеждения.

Поэтому, когда зеленый «Рендж Ровер» сэра Джона показался на подъездной аллее, Элинор бросилась из кухни к парадной двери, чтобы лично приветствовать его и со всей искренностью поблагодарить за то, что он приехал повидаться с ними, а заодно дать понять, что новомодные переделки, затеянные нынешней хозяйкой Норленд-парка, о которых напоминали, в том числе, гигантские наклеенные на картон образцы дорогих обоев, не без умысла расставленные непосредственно при входе, ни в коем случае не говорят о вкусах, склонностях и предпочтениях остальной части семейства Дэшвудов. Элинор торопливо распахнула обе створки парадной двери, стремясь как можно скорей провести сэра Джона через холл в их собственную, сохранившуюся в неизменном виде, гостиную. Только когда он уселся у камина, в котором Белл заблаговременно развела огонь, рядом со столиком, где в вазе стояли астры, сорванные с клумбы в отсутствие Фанни, она наконец смогла вздохнуть спокойно. Сэр Джон напомнил Элинор персонажа из диккенсовских романов — определенно положительного: он оказался широкоплечим, румяным, с широкой улыбкой и в одежде жизнерадостных цветов. Он по-родственному тепло с ней расцеловался, достал из багажника машины ноутбук и бутылку шампанского и прошел за Элинор в дом, ни на минуту не прекращая говорить:

— Знаешь, а я ведь помню твоего отца. Отличный парень. Только стрелять не умел. Надо же, какая красота! Посмотрите только на этот пол! У нас в Брайтоне не так роскошно, хотя Мэри, конечно, была бы не против; правда, ваш дом не такой старинный. Тебе понравится наша библиотека. Я ею страшно горжусь. Боже праведный, вот это лестница! Наверняка вы, когда были маленькие, скатывались по перилам. Жуткое дело — особенно когда внизу мраморный пол. В Бартоне Мэри застелила холл ковром из морских водорослей, на резине, чтобы наша мелочь не свернула себе шеи. Я говорил «пускай», но она настояла на своем. Будучи с вами в родстве, смею заметить, что ты, дорогая, чудо как хороша! Честное слово! И я слышал, что обе твои сестры…

— Гораздо красивее меня, — быстро закончила Элинор.

— Не может быть! Просто не может. Мне не довелось познакомиться с твоей матерью, однако, по словам вашего отца, она была настоящей красавицей.

— И остается по сей день, — сказала Элинор. Она распахнула перед ним двери гостиной и отступила в сторону, пропуская гостя вперед. — Судите сами.