Побег к смерти - Патрик Квентин

Его поведение было совершенно нормально. Он довольно неуклюже забился в угол дивана и издредка поддразнивал миссис Снуд, которая читала Дебории детективный роман и рассказывала длинные скучные истории относительно своих скучных родственников, проживающих в Огайо.

Не являлась ли таинственность, окружавшая его, лишь плодом моего воображения, или она действительно существовала, но он мне ужасно надоел, я устал от него. Мне также начали надоедать и мысли о бледном призраке бедняжки Деборы Бранд. Собственно говоря, почему я должен о ней беспокоиться? Ведь она не доверила мне свою тайну. Я был для нее просто некто с машиной, чтобы довезти ее до Чичен, и некто со спальней, чтобы защитить ее… от чего?

Моим единственным желанием было как можно скорее добраться до Мехико-сити и отделаться от них от всех, особенно от Холлидея.

Но когда мы приземлились, оказалось, что Холлидей еще больше, чем я, горит желанием избавиться от нашего общества. Едва показались наши чемоданы, он подхватил свой и быстро исчез в толпе.

Миссис Снуд хлопотала вокруг своего багажа и бормотала:

— Славный мужчина. Однако какой-то странный. Вы заметили? Он так и не сказал нам, чем он занимается. И, подумайте только, даже не дал нам своего адреса в этом городе. Может быть, он вам его дал?

— Нет, — сказал я.

Она наконец собрала весь свой багаж и теперь присматривала за носильщиком.

— Между прочим, — она приветливо улыбнулась мне, — я надеюсь, мы с вами не потеряем контакт. Верно ведь? Я хочу сказать, что, когда мы вернемся в Штаты, вы не будете считать себя слишком важным и высокопоставленным, чтобы приехать ко мне в Ньюарк?

— Конечно, нет. Я обязательно приеду.

Мимо нас прошли молодожены. Он помахал нам рукой. Миссис Снуд ответила ему тем же.

— Я дам вам адрес сейчас же, пока не забыла.

Она порылась в сумочке.

— Черт возьми, вечно теряю карандаш.

— У меня в саквояже есть.

Я нагнулся и расстегнул «молнию» габардинового саквояжа, стоявшего у моих ног. Когда я его открыл, там оказался наспех засунутый туда спортивный пиджак. Я приподнял его. Под ним лежали серые фланелевые брюки, грязная желтая рубашка и пара ботинок. Я догадался, что это был не мой саквояж. Это был саквояж Холлидея.

Не тратя времени на то, чтобы снова запереть его, я схватил саквояж и, пробормотав миссис Снуд: «Я сейчас вернусь», пустился бегом к выходу из аэропорта. За воротами на гравиевой площадке стояли такси. Я прибежал как раз вовремя: Холлидей уже залезал в одно из них.

Я подскочил к такси и просунул голову в окно.

— Эй, Холлидей, вы взяли мой саквояж.

Он глупо улыбнулся в ответ.

— Да что вы говорите? Это правда?

Я открыл дверцу такси и показал ему саквояж. Он взглянул на его содержимое.

— Вы правы. Как хорошо, что вы вовремя спохватились. — Он взял саквояж, лежащий рядом с ним на сиденье, и передал его мне. — Я еще утром заметил, что у нас с вами одинаковые саквояжи. Чертовски невнимательные носильщики.

— Да, пожалуй.

У меня нет никаких оснований утверждать, что он нарочно убежал с моим саквояжем. У меня нет ни малейшего представления, зачем ему понадобился этот обман. Он в свою очередь смотрел на меня. Потом улыбнулся своей бессмысленной улыбочкой:

— Ну что ж, до свиданья, Питер. До свиданья.

— До свиданья.

Он назвал шоферу адрес, и такси тронулось с места.

А я стоял, смотрел ему вслед и… думал…

Часть 2

МЕХИКО

Глава 7

Я подъехал на такси к дому с меблированными квартирами на калле Лондрс, где мы с Айрис прожили эту осень. Вид этого дома, с величавыми европейскими домами, расположенными по соседству, с тенистыми деревьями вокруг, подействовал на меня благотворно.

Меня ожидало письмо от жены, в котором она написала, что Голливуд приводит ее в уныние, картина, которая почти закончена, получилась ужасно глупая и она очень скучает обо мне. Она спрашивала, смогу ли приехать в Нью-Йорк к ее возвращению, то есть ровно через три дня. Она с энтузиазмом отозвалась о моей новой пьесе. Вид ее почерка и мысль о том, что я увижусь с ней даже скорей, чем я предполагал, наполнили меня теплотой. Образ Деборы Бранд стал блекнуть. И миссис Снуд тоже. И Холлидея тоже.

Я пошел в контору аэролинии и перенес заказ на билет в Нью-Йорк на понедельник. Это значит, что в Мексике я пробуду еще два с половиной дня, и этого более чем достаточно для меня. Я послал Айрис восторженную телеграмму, вернулся домой, позвонил в бюро по найму квартир — я через них арендовал эту квартиру — и попросил их найти подсъемщика на оставшиеся два месяца.

Остаток дня я с удовольствием провел в одиночестве. Мысль о Холлидее вернулась ко мне, когда я распаковывал чемодан. Я разложил его содержимое на кровати и решил, что если только моя одежда не нравится ему больше, чем его собственная, нет никакой видимой причины к тому, чтобы умышленно перепутать чемоданы.

Теперь, когда его не было перед моими глазами, зловещая атмосфера, которой я его наделил, рассеялась. Он просто был очень скучный, нудный человек, а Дебора — девушка со склонностями к драматизму. И она умерла. Я лег спать и начал думать о проблемах, связанных с постановкой моей пьесы. Когда я проснулся на следующий день, Юкатан был уже для меня пройденным этапом. Без Айрис мне не хотелось возиться с едой дома. Около десяти утра я вышел из дома позавтракать. Яркие лучи солнца разрисовывали тротуары причудливыми узорами. В конце улицы стоял красивый новенький автомобиль. С рынка возвращалась женщина с огромным букетом лилий. Две огромные бабочки летели вслед за ней, наткнулись на движущиеся желтые лилии, слегка отстали от женщины, а потом с новой силой пустились ее догонять. Босоногий индеец ходил от двери к двери, предлагая перовые щетки на длинной ручке. Было обычное мексиканское утро.

На другой стороне улицы, прислонившись к дереву, стоял мальчишка в комбинезоне из грубой хлопчатобумажной ткани. Через плечо был перекинут холщовый мешок, а под мышкой — газета. Когда я проходил мимо, он равнодушно взглянул на меня своими огромными карими, как растопленный шоколад, глазами. Хотя я отлично знал, что никогда в жизни не видал его, его лицо показалось мне как будто знакомым. Я знал эти глаза, и пухлую нижнюю губу, и темную пассивную красоту линий. Красивый, как юный цветок.

Я попытался мысленно проследить, откуда мне может быть знакомо подобное лицо. Вероятно, оно является как бы прототипом лица индейца, загадочного и ожидающего. Или, может быть, оно ассоциируется с картиной Коварубиаси? Эта проблема некоторое время занимала мои мысли, так бывает иногда с полувоспоминаниями, а затем — потому что я был голоден — она выскользнула из головы.

Я следовал здесь мексиканской привычке брать на завтрак кофе со сладкими булочками. В двух кварталах от моей квартиры было маленькое кафе, которое я и избрал для своего завтрака.

Когда я подошел ближе, я увидел, что на оконных стеклах были нарисованы желтые стилизованные скелеты. Под костлявой рукой одного из них было написано: «Нау pan de los muertos».

Сам «хлеб для усопших» грудой лежал на окне, а рядом аккуратная пирамида маленьких, сделанных из карамели черепов с глазами из красной глянцевой бумаги. Розовые причудливые завитушки из сахара венчиком украшали черепа. Там были черепа и больших размеров. На них сахаром написаны различные имена: Карлос, Атртуро, Кармен…

Я совсем забыл, что в этот день мексиканцы справляют свою ежегодную фиесту по усопшим. Когда я входил в дверь кафе, оттуда вышел маленький мальчик. Он с аппетитом слизывал правую скулу черепа. Сзади него шла женщина с плетеной корзинкой, наполненной «хлебами для усопших». Эти круглые булочки, как кофейные, с сахарной помадкой.

В День Всех Святых американцы напиваются и до хрипоты поют, в то время как дети играют тыквенными головами. Мексиканцы же проводят день в том, что едят карамельные черепа и маленькие карамельные трупы в карамельных гробиках и отвозят на кладбище огромные сладкие булки для своих покойных родственников. Их обычай, хотя и более жуткий, все же отличается большой фантазией. Но в тот день смешение сардонического юмора с безнадежным отрицанием жизни произвело на меня удручающее впечатление. Меня охватило уныние. Даже солнечный свет показался каким-то пустым. И я начал сомневаться, действительно ли моя пьеса так хороша, как об этом пишет Айрис.

Я оглянулся. Мальчишка с холщовым мешком и пустыми, невыразительными глазами плелся сзади меня.

Я вошел в кафе, выпил стакан кофе с горячим молоком и съел два кусочка хлеба для усопших. Вкусный хлеб, сладкий. Я представил себе мексиканцев по всей стране, возлагающих сейчас этот хлеб на усыпанные цветами могилы своих «дорогих покойников». Этот обычай свидетельствует о трогательной учтивости к незабвенным друзьям и родственникам. И это также довольно практичный обычай, потому что позже, когда покойники выказывали абсолютное безразличие к творениям искусных рук кондитеров, семьи возвращались домой и съедали весь хлеб сами.