Карта времени - Феликс Пальма

— С каких пор тебя стали занимать дела империи, кузен? — послышался за его спиной насмешливый голос Чарльза. — А, ты, как я погляжу, увлекся хроникой происшествий.

— Доброе утро, Чарльз, — поздоровался Эндрю, откладывая газету с таким видом, будто взял ее исключительно от скуки.

— Подумать только, сколько шума из-за убийства проституток. — Чарльз выхватил из вазы с фруктами кисть отменного винограда и уселся напротив брата. — Хотя я, признаться, и сам заинтригован: к этому не слишком приятному делу привлекли самого Фреда Эбберлайна, лучшего сыщика Скотленд-Ярда. Похоже, наша доблестная полиция взялась за дело всерьез.

Эндрю с деланым равнодушием уставился в окно, за которым ветер подгонял большое облако, похожее на дирижабль. Стараясь не подавать виду, чтобы кузен ничего не заподозрил, он жадно ловил каждое слово, связанное с преступлениями, случившимися в квартале, где жила его возлюбленная. Интересно, как вытянулась бы физиономия Чарльза, узнай он, что его брат не далее как позавчера столкнулся со злодеем в темном проулке Уайтчепела? Хуже всего было то, что Эндрю не мог сказать о нем ничего определенного, за исключением того, что это был здоровенный субъект и от него за версту разило джином.

— Как бы то ни было, хоть Скотленд-Ярд и вмешался, у них до сих пор нет ничего, кроме предположений, порой довольно забавных. — Чарльз оторвал от ветки виноградину и принялся задумчиво крутить ее между пальцами. — Ты слышал, они подозревают индейцев из шоу Буффало Билла, которое показывали на прошлой неделе, и даже актера Ричарда Мэнсфилда, он в «Лицеуме» играет доктора Джекилла и мистера Хайда? Кстати, рекомендую: от сцены перевоплощения и впрямь мурашки по спине бегут.

Эндрю бросил на стол огрызок яблока и пообещал обязательно сходить на спектакль.

— Дошло до того, — продолжал Чарльз нехотя, словно эта тема успела ему наскучить, — что бедолаги из Уайтчепела стали объединяться в дружины и патрулировать улицы. Знаешь, Лондон растет слишком быстро, и полиция перестает справляться со своими обязанностями. В этот проклятый город тянется сброд со всего света. Люди тащатся сюда из своих провинциальных нор в поисках лучшей жизни, а в результате за гроши вкалывают на фабриках или идут воровать, чтобы платить за душную каморку в подвале. Удивительно, что убийства и ограбления не происходят в несколько раз чаще, особенно учитывая, что большинство из них остается безнаказанными. Попомни мои слова, Эндрю: если главари преступного мира сумеют объединиться, они без труда захватят город. Неудивительно, что королева так боится народного восстания, революции по образцу французской, которая доведет до гильотины и ее саму, и все ее семейство. Империя — всего лишь фасад, и его приходится то и дело обновлять, пока он совсем не обветшал. Наши овцы и быки пасутся в Аргентине, наш чай собирают индусы и китайцы, золото добывают в Австралии и Южной Африке, вино, которое мы пьем, завозят из Испании и Франции. Скажи, кузен, что остается нам, кроме преступлений? Уж поверь мне, будь этот сброд получше организован, он в два счета подмял бы под себя государство. На наше счастье, злодейство и здравый смысл плохо сочетаются.

Эндрю с удовольствием слушал брата, хоть и делал вид, что не принимает всерьез его дерзких суждений. Втайне он не уставал поражаться глубине и разнообразию внутреннего мира Чарльза, напоминавшего дом с множеством комнат, столь хорошо изолированных, что, находясь в одной, догадаться о существовании другой было невозможно. Купаясь в роскоши, молодой Уинслоу бесстрашно вскрывал гнойные раны общества, с которыми был знаком чисто теоретически, ибо ни разу в жизни не бывал ни на бойне, ни в инвалидном доме. Внутренний мир самого Эндрю, более походивший на раковину улитки, надежно защищал его от несчастий мира внешнего. Этим братья отличались друг от друга и прекрасно друг друга дополняли: Чарльз рассуждал, Эндрю чувствовал.

— По крайней мере, можно точно сказать, что эти кошмарные события превратили Уайтчепел в на редкость плохое место для ночных прогулок, кузен, — произнес Чарльз, внезапно приняв озабоченный вид. Он перегнулся через стол и смотрел Эндрю прямо в глаза. — Особенно в компании проститутки.

Эндрю не сумел скрыть изумления.

— Ты знаешь? — проговорил он.

Его кузен усмехнулся.

— Слуги много болтают, Эндрю. Если, прохаживаясь по своему шикарному особняку, услышишь смех, доносящийся из-под пола, знай: это обсуждают твои интимные секреты. — Чарльз многозначительно потопал ногой по ковру.

Эндрю вздохнул. Кузен не случайно оставил на столе газету. Скорее всего, он вовсе не спал. Чарльз затеял очередную игру. Предвкушая торжество, он наверняка прятался за одной из многочисленных ширм, украшавших столовую, и поджидал, пока его гость проглотит наживку, что тот благополучно и проделал.

— Чарльз, отец ничего не должен знать! — взмолился Эндрю.

— Не беспокойся, братец. Я представляю, что тогда начнется. Но скажи, ты влюблен в эту девушку или просто развлекаешься?

Эндрю хранил молчание. А что он мог сказать?

— Не хочешь — не отвечай, — смиренно заключил Чарльз. — Боюсь, мне в обоих случаях будет трудно тебя понять. Остается уповать на то, что ты знаешь, что делаешь.

Эндрю, несомненно, сам не мог разобраться в том, что делает, но не мог и остановиться. Каждую ночь он, словно мотылек, спешил в Миллерс-корт, в тесную, убогую каморку, к жаркому, опасному пламени, разожженному Мэри Келли. Они предавались любви до рассвета, не в силах насытиться, словно в их жилы проник яд и они не знали, сколько им осталось жить, словно за стенами их убежища свирепствовала чума. Но, прежде чем без оглядки бросаться в пучину страсти, надлежало оставить на столе горсть монет для Джо, незадачливого супруга Мэри, о котором переодетый простолюдином Эндрю, шагая домой по грязным улочкам Уайтчепела, старался не думать. В общем и целом это были приятные прогулки, несмотря на то что на пути то и дело попадались товарки его возлюбленной, изможденная пехота необъявленной войны, и угрюмый люд, только что поднявшийся с постелей, чтобы, подобно диким зверям, бороться за выживание во враждебном мире; со временем Харрингтон стал находить в этих существах известное очарование, как в диковинных экзотических цветах. В нем росла уверенность, что настоящая, простая и понятная жизнь протекает не в устеленных дорогими коврами владениях богачей, а на этих улицах.

Порой Эндрю приходилось нахлобучивать шапку по самые брови, чтобы не быть узнанным компанией молодых джентльменов, вздумавших наведаться в опасный квартал. Они приезжали в шикарных экипажах и передвигались по улицам стаями, чванливые и надменные, словно завоеватели, в поисках какого-нибудь дешевого борделя, в стенах которого можно было безнаказанно воплотить самые низменные желания и дать волю отвратительным инстинктам, ибо, как Эндрю не раз приходилось слышать в курительных комнатах Вест-Энда, со шлюхами из Уайтчепела можно было творить все, что только позволяли воображение и деньги. При виде этих заносчивых молодых самцов Харрингтона посещало странное чувство, будто Уайтчепел — его территория, которую он призван охранять от чужаков. Однако пресечь вторжение варваров было не в его силах, оставалось лишь смириться и искать забвения в поцелуях любимой, которая с каждым днем становилась все прекрасней, словно новые чувства постепенно возвращали ей украденную жизнью прелесть. И все же в каждом раю затаился змей, и на губах Эндрю Харрингтона все чаще оставался привкус горечи. Его запретной любви не было места за пределами Уайтчепела, ей суждено было оставаться пленницей квартала, призрачной и безнадежной. И пока толпа на улице требовала расправы над сапожником-иудеем по прозвищу Кожаный Фартук, Эндрю спасался от гнева и страха в объятиях Мэри, гадая, отчего она так спокойна: то ли предпочитает наслаждаться ароматом розы, не обращая внимания на колючие шипы, то ли твердо знает, что станет бороться за свое обреченное чувство, даже если для этого придется перевернуть вселенную. Но если так, хватит ли ему самому веры и решимости, чтобы выйти на поле заранее проигранного сражения? Сколько Эндрю ни старался, ему не удавалось представить Мэри среди утонченных леди его круга, смыслом жизни которых было исправно рожать детей и развлекать гостей мужа бренчанием на фортепиано. Справится ли она с этой ролью, сможет ли пережить ледяной прием, который, несомненно, окажет ей общество, или погибнет, словно экзотический цветок за стенами оранжереи?