Господин с кошкой - Денис Драгунский

Муж Елены Сергеевны, Павел Павлович, сидел на корточках, по-собачьи положив стриженную ежиком седую голову на край кровати и тихонько целуя холодеющие пальцы умирающей. Она громко дышала, мутно глядя на него.

— Лена, Лена, Лена, — шептал он. — Леночка, не делай этого, не надо… Я не смогу без тебя жить. Пожалей хоть меня…

— Ты все врешь, — просипела Елена Сергеевна.

— Леночка! — Его била дрожь.

— Ты проживешь еще одну жизнь… Еще одну дуру замучаешь, как меня.

— Лена, не надо! Я тебя люблю. Я тебя не переживу. Мы умрем вместе.

— Не паясничай. — Она прикрыла глаза. — Радуйся тихо.

Он в голос заплакал, схватился за голову и выбежал из комнаты.

Спустя минуту раздался выстрел. Шум падения. Чей-то крик. Сын вскочил и выбежал прочь. Скоро он вернулся. С перекошенным лицом.

— Мама, — сказал он, кусая губы. — Мама, папы больше нет. Он застрелился. Я пойду вызову милицию, тебе позвать сиделку?

— Не надо, — проговорила она. — Уйди. Уйди.

Она осталась одна. Глубоко вздохнула и вдруг почувствовала, что с ней что-то странное происходит, непонятное и жуткое, но прекрасное, вот что ужасно. Она вдохнула еще и еще раз, ощущая забытую свободу в легких. Она пошевелила рукой — рука шевелилась легко. Она против воли улыбнулась. Правой рукой взяла с тумбочки пластырь, вытащила иглу из вены в левой руке, ловко заклеила ранку. Онемевшие пальцы левой руки ожили. Пошевелила ногами, сбросила простынку. Увидела, что ноги у нее не старушечьи, а женские. Села на кровати. Шепотом чертыхнувшись, брезгливо выдернула из себя катетер. Ей захотелось пописать, по-нормальному, по-человечески! Встала, одернула полотняную сорочку. Тапочек, конечно, не было. Она сделала два шага босиком. Ее пошатывало, голова чуть кружилась, но было как в ранней юности, когда она вставала с постели после гриппа: возвращение радостного желания жить.

Она бесшумно вышла в коридор. Ах да. Муж застрелился. Вот в этой комнате. Надо бы самой убедиться.

Елена Сергеевна толкнула дверь. Он сидел в кресле, смотрел в окно и ждал, когда она умрет.

Бог знает, что он не знает

доска и мел.

Юлия Лаптева, в девичестве Белавина, сказала своему тестю: «Вы стары, и скоро Бог призовет вас к Себе. Он не станет спрашивать, хорошо ли шли ваши дела, сколько вы купили и продали и на этом заработали. Он спросит, были ли вы добры к людям, не обижали ли тех, кто слабее вас…» (Чехов, «Три года», цитирую по памяти).

Но эта милая дама была в плену старинных предрассудков.

Мы даже предположить не можем, о чем нас спросит придирчивый старик с косматой белой бородой. Совсем не обязательно это будут сусальные вопросы о любви к ближнему и о том, ведала ли моя шуйца, что творила моя десница.

Он может спросить, например: почему я в своей диссертации пять раз сослался на Петрова и ни разу — на Сидорова? Или: зачем я ел шоколад с миндалем, а не с фундуком?

Промысел Божий тем и интересен, что абсолютно непостижим. А предопределение тем и увлекательно, что неизвестно, но — неизменно.

Это не значит, что мы должны бросить все старания и стремления. Есть такой особо противный вид безделья и равнодушия к себе: вроде как мы рабы судьбы, и поэтому надо сидеть тихо.

Это значит как раз наоборот — не надо бояться своих ошибок.

Как не боится их Бог.

Вот, рассказывают, умер Эйнштейн, попал на небеса и стал просить аудиенции у Творца. Намекая на свои особые заслуги.

Ладно. Но только пять минут, не больше. Бог спрашивает:

— Чего тебе?

— Самую малость, — говорит Эйнштейн. — Уравнение общей теории поля.

— Всего-то? Да делов-то! — говорит Бог и велит ангелам принести доску и мел.

Он пишет, пишет, пишет, и вдруг Эйнштейн говорит:

— Стоп. Вот тут ошибка!

— Я знаю, — говорит Бог. И продолжает писать.

Разговор с Господом о блинах

бывшая масленица.

У Аверченко есть рассказ про мальчика, который слышит, что завтра будут блины. Он не знает, что такое блины. Он думает, что это какое-то необычайное событие и в честь этого события — какое-то необычайное блюдо.

В самом деле: кухарка мечется, горничная бегает в магазин, мама дает указания, всё чистится и моется, накрывается стол, зажигаются свечи, приходят красиво одетые гости, конфеты-букеты, поцелуи-приветы, просто великий праздник! И вот приносят блины. «О! Блины!» — радостно кричат взрослые, они толпятся вокруг стола, накладывают, наливают, нахваливают.

А мальчик громко плачет. Его окружают, гладят, утешают, спрашивают, в чем дело. «Они круглые! — рыдает мальчик. — И тестяные!»

Проще говоря, оладушки. И все. И фунт дыма.

Грандиозная в своей банальности (или банальная в своей грандиозности) проблема. Волшебные блины оказываются простыми оладушками. Ну, не совсем простыми. Чуть больше размером. Чуть пористей. И шуму вокруг больше. Можно сказать пошлость: один видит в праздничных блинах будничные оладьи, другой и в будничных оладьях может рассмотреть праздничные блины. Но как все это скучно… Господи, почему такая тоска?

— Господи, слышишь ли?

— Слышу, слышу, — психотерапевтичным голосом отвечает Господь.

Не сам, конечно, а его голос, записанный на автоответчик. Ибо подобных стенаний возносится к небу столь великое множество, что у Господа Бога нет физической возможности ответить лично каждому.

— Слышу, слышу, — отвечает Господь. — Оставьте ваше подробное сообщение, и с вами обязательно свяжутся.

Когда? Когда в глазах померкнет свет и дух покинет плоть? Или все-таки раньше, когда блины не будут превращаться в кусочки сыроватого горячего дрожжевого теста, а останутся праздником, который хоть и не всегда, но все же с тобой?

Сплошные вопросы.

— Если у вас есть дополнительные вопросы, нажмите единицу в тоновом наборе или дождитесь ответа оператора.

Но оператор — тоже запись. Он тоже предложит оставить свои вопросы и пообещает связаться. Во благовремении.

В старинной Большой Советской Выездной Анкете был замечательный финальный пассаж: «Если у вас есть ответы на вопросы, которые здесь не заданы, напишите их на отдельном листе (листах) и вложите в данную Анкету».

Список вопросов — не заданных, но бьющих в точку! — тут же сам собою складывается в испуганной голове. И уже не до блинов.

Тезки давно не виделись

рассказ моего приятеля…

Он резал колбасу и говорил:

— А я тут с Ленкой повидался. Двадцать лет прошло, обалдеть можно. Помнишь Ленку?

— Редкое имя, — сказал я.

— Привет тебе! — сказал он. — Из третьего подъезда. А ты что, к ней не кадрился?

— Нет.

— А я подкадрился, — вздохнул он. — Классная была девочка. И сейчас ничего. Давно замужем, сын — студент… Я говорю: «Как сына-то звать?» Она говорит: «В честь отца». Я говорю: «Ну и как мужа твоего звать?» Она говорит: «Муж у меня Олег Андреевич, а сына я назвала Димой. В честь отца». И на меня смотрит, прямо в глаза.

— Ничего себе! — Я даже присвистнул.

— Вот то-то и оно, — сказал он.

— Хоть на парня поглядел? — сказал я.

— Нет. А зачем?

— Ну, просто, — сказал я. — Взрослый сын, обалдеть. И вообще родная кровь.

— Зачем зря расстраиваться? — сказал он, сгружая колбасу на тарелку и принимаясь за помидоры. — Зачем парня расстраивать? Вообще я не верю в голос крови.

— Правильно не веришь, — сказал я. — Врет она. Мне она то же самое говорила.

— Что? — спросил он.

— То, — сказал я. — Такими же словами. Сына в честь отца, Димой. И в глаза смотрит. Мы же тезки с тобой, ты что, забыл? Классная была девочка, верно. И сейчас тип-топ.

— Ты же сказал, — он развалил помидор надвое, — что к ней не кадрился…

— Я не кадрился, — сказал я. — А она подкадрилась. Ты чего надулся? Она всем врала, тебе и мне тоже.

Он двинулся на меня. Столик уронил, колбаса на пол. У него сносило крышу, прямо на глазах. Здоровый такой бык, накачанный. И нож в руках. Что я должен был делать? Что? Хорошо, там на полу гантели лежали. Едва извернулся, тюкнул и ушел.

Через годик не стерпел, позвонил Ленке. То да се, как муж, как сын, как вообще. И кстати, как наш общий друг Димочка, если, конечно, помнишь.

— Помню, — говорит.

— Давно, — говорю, — его не видел. Лет двадцать, наверное. Как мы со старого двора разъехались, не видел. Жив или как?

— Или как, — говорит. — К сожалению.

— Ничего себе! — Я даже присвистнул. — А такой вроде здоровяк был.

— Да при чем тут? Убили твоего тезку. Нашли на квартире. Криминальные разборки.

— А что, он бандитом стал? — говорю.

— Да нет. Это у ментов отмазка такая. Чтобы не искать.

— Понятно. Сыну рассказала? — ляпнул, сам не знаю зачем.