Свитер - Бланка Бускетс

Это был «пунктик» Эдуарда. Черта, которая заставила ее в какой-то момент заколебаться и почувствовать мимолетную симпатию к этому юноше из хорошей семьи. Эдуард иногда напоминал короля, нарушающего церемониал ради того, чтобы пообщаться с простым народом. Заметив слабость Долорс к шоколаду, он атаковал ее с этой стороны. Эдуард и сам любил шоколад, но не так, как Долорс, сходившая по нему с ума. Он всегда дарил ей шоколадные конфеты, перед которыми девушка не могла устоять. Она их ела, а он смотрел на нее, смеялся и говорил, что ее можно показывать в рекламе.

С Эдуардом ее связывал шоколад.

С Антони — книги.

Долорс прекрасно понимала, какие чувства одолевают сейчас Марти, если, конечно, между двумя мужчинами существует такая же любовь, какая связывает мужчину и женщину. Но разве любовь сама по себе зависит от личности тех, кто ее испытывает? Меняются люди, но не любовь. Любовь остается любовью, и что с того, что порой она проявляется самым неожиданным образом? С другой стороны, люди часто ошибаются, думая, что любят. Что же до ее внука… Эта неожиданная привязанность, что возникла между ним и Дани, похожа на соединившую их серебряную нить… Долорс так расчувствовалась, что даже забыла про кота, в ее памяти всплыла другая серебряная нить, та, что связала ее и Антони в том убогом домишке посреди нищеты послевоенной Испании. Поцелуй, начавшийся как осторожная провокация, вдруг превратился в необходимость, Долорс чувствовала себя как в бреду, который не закончится никогда, никогда, никогда… Монахини говорили, что мужчины не должны к ним прикасаться, в противном случае произойдет что-то ужасное, однако под этим «ужасным» они, видимо, понимали что-то другое, потому что то, что сейчас происходило с ними, больше напоминало чудо, настоящее чудо, которое открывает путь на небеса и позволяет оставаться там вечно, ведь этот поцелуй не может закончиться, нет.

— Я сам не знаю, что испытываю, бабушка. Я не очень уверен. Очевидно, во мне есть какой-то ген тети Терезы…

Марти, пришедший взглянуть, как дела с котом, произнес это хоть и с некоторым удивлением, но очень спокойно. Долорс открыла глаза и обнаружила, что экран опять покрыт застывшими буквами и цифрами, а симпатяги котофея и следа не видно.

— Бабушка, почему ты меня не позвала? Ну и что, что ты не можешь говорить? Ты же могла постучать по столу, ты ведь так делаешь, когда тебе требуется помощь… Та-а-ак, дай-ка мне мышку… Отлично. Ну вот, твой кот вернулся. Будешь еще играть или хочешь пойти отдохнуть?

Жестами Долорс объяснила, что предпочитает еще посидеть за компьютером. Боже, как же все изменилось, информатика подчинила себе и мысли, и людей, и животных, по крайней мере котов.

Раньше компьютеров не было. Однако все самое лучшее, что может быть в жизни, существовало и раньше. Этот затяжной поцелуй стал прологом к новым чувствам и новым ощущениям, а она и не подозревала, что способна переживать их с такой силой.

талия

Убавлять петли — дело опасное, напортачишь — потом не исправишь, а если перестараться, свитер не сядет точно по фигуре. Понятно, что для Сандры с ее осиной талией без убавления петель не обойтись. Но не ошиблась ли она? Уж больно маленький размер. Долорс осмотрела вязанье, отодвинула его от себя и снова осмотрела, нет, должно быть, она точно ошиблась, такой крошечный размер подойдет разве что мартышке. Она вынула из пакета листок, на котором Леонор записала точные мерки дочери, и проверила свою работу. Вроде все верно. Ладно, в любом случае, прежде чем двигаться дальше, надо обсудить это с Леонор, возможно, тут все-таки закралась ошибка, потому что, конечно, Сандра худенькая, но не до такой же степени. Или до такой? Во времена юности Долорс одежда такого размера пришлась бы впору лишь самым истощенным детям, беднякам из бедняков, которые постоянно голодали. Что ж, Сандра действительно истощена, правда, теперь это называется анорексией. А ведь истощение и анорексия суть одно и то же. Разница только в том, что истощенным нечего есть, а анорексикам просто не хочется. Любой из тех голодных побирушек, что просили милостыню после войны, остолбенел бы от удивления, узнав, что спустя полвека люди, у которых достаточно денег, чтобы стол каждый день ломился от еды, добровольно закрывают рот на замок, скрещивают на груди руки и говорят: не хочу есть.

Раньше все было по-другому, совсем по-другому. Когда миновала пора сбора каштанов, она стала находить другие предлоги, вроде того, что ей нравится гулять за городом и дышать свежим морозным воздухом. С Антони они виделись примерно раз в неделю. Когда девушка узнавала, что Антони готов к встрече с ней, она вешала за окно платок, который он мог увидеть из окна своего дома. Белый платок означал сегодня, голубой — завтра. Красный — наберись терпения, я тебя предупрежу. Долорс жила словно в постоянной горячке, забыв все уроки и наставления интернатских монахинь. В первый день был лишь поцелуй, знаменовавший собой начало того, что не должно иметь конца. Долорс покинула этот скромный дом с пылающим лицом и бешено бьющимся сердцем, даже не попрощавшись с Антони, потому что не могла найти нужных слов…

На следующий день они начали целоваться сразу, как только за Долорс захлопнулась дверь, — ничего не сказав друг другу, ничего не объяснив, молча, — Антони странно на нее посмотрел и прямо там, прижав спиной к входной двери, принялся покрывать ее поцелуями, ее всю, а она уже знала, что может подарить ему нечто большее, чем поцелуй, и ничего так не желала, как отдать ему все свое тело целиком, без остатка. Потом он подвел ее к своей кровати, такой мягкой и такой теплой. Все было чудесно до того момента, как он сделал ей больно, и она сразу вспомнила слова монахинь — возможно, они не так уж заблуждались. У нее из глаз полились слезы, она вскочила, оделась и бросилась вон из комнаты, не слушая, что он говорит, Долорс, не плачь, это нормально, так всегда бывает в первый раз, не переживай, больше не будет больно, успокойся, Долорс, успокойся!

Леонор вернулась домой и вошла в столовую. Теперь надо обсудить размер талии Сандры — жестами, конечно, поскольку иным способом она общаться не может. Дочь подошла ближе, и старуха заметила, что у нее заплаканные глаза. В самом деле, она плакала. Долорс испугалась: да, ее дочь, безусловно, размазня, но плачет она не часто, а раз глаза у нее на мокром месте, значит, на то есть серьезная причина. Отложив вязанье, она вопросительно посмотрела на дочь. В ответ та снова заревела. Долорс растерялась, попыталась подняться с кресла и подойти к Леонор, но та, заметив попытку, замахала руками — не надо, сейчас сама все расскажу. Она пододвинула стул и, чуть помолчав, сообщила:

— Меня повысили. С сегодняшнего дня я — начальник административного отдела нашего предприятия.

Сказав это, дочь заплакала еще горше. Долорс ничего не поняла. Может, это слезы радости? Вообще-то не похоже. Леонор смахнула соленую влагу и продолжала, не глядя матери в глаза:

— Я сделала ужасную вещь, мама. Ужасную. Поэтому меня и повысили.

Пресвятая Богородица, что она такого натворила? Украла? Убила? Леонор медленно встала, взяла пачку бумажных носовых платков, вытянула из нее один и, всхлипывая, объяснила:

— Директор, он же одновременно и владелец нашего предприятия, помешался на мне, понимаешь? В конце концов он сказал, что если я не пойду ему навстречу… сама понимаешь, что он имел в виду… то меня уволят. Я знаю, знаю, что не должна была уступать… Но я представила, как мне придется объяснять Жофре, почему меня уволили, а он так ревнив, он способен натворить таких дел, и я вообще не хотела его расстраивать. В моем возрасте трудно получить другую работу, я же не такая умная, как Жофре, вряд ли я бы хоть что-то нашла.

Больше всего Долорс поразило не то, что ее дочь оказалась способной доставить плотские радости хозяину предприятия, а то, насколько слепо та верит в собственного мужа, этого идиота Жофре, который хоть сам и развлекается в обществе Моники Я Тоже, но при этом не забывает регулярно пользоваться тем обстоятельством, что ее дочь ценит себя так низко, еще бы, ведь это позволяет ему самоутверждаться и доминировать, и — ни больше ни меньше — толкает Леонор в постель к хозяину-шантажисту, который уверен, что до сих пор живет при феодальном праве. Да, вот уж сейчас Долорс особенно жалко, что она не в состоянии говорить, а то бы произнесла целую речь (из тех, что обычно произносят матери) и отвесила доченьке пару-тройку увесистых затрещин, чтобы та наконец поняла, что, хоть она и размазня, но стоит гораздо больше, чем этот прыщ на ровном месте — Жофре. Она сказала бы ей: посмотри на себя в зеркало, дочка, внимательно посмотри, огляди себя с ног до головы, как твой муж и Сандра, а не так, на скаку, на бегу, словно боишься себя и собственного отражения. Встань, вглядись как следует, подумай о себе самой, и ты поймешь, что, коли захочешь, можешь быть очень привлекательной, несмотря на возраст, из-за которого тебя якобы никуда не возьмут на работу. Она сказала бы: выше голову, Леонор, докажи самой себе, что ты кое-чего стоишь!