Стать человеком - Андраш Беркеши

— Чего ты боишься? Тебя здесь никто не обижает. Со мной тебе нечего бояться. Я сумею защитить тебя.

— Нет, не сумеешь. Не сумеешь уберечь ни от злой клеветы, ни от одиночества...

— С тобой Питю и я. Скажи, тебе не приходила мысль заиметь ребенка?

— Нет-нет, я не хочу никакого ребенка... — испуганно ответила она.

В этот момент в дверь позвонили. Пришлось прервать разговор, о чем Ковач очень сожалел, так как чувствовал, что сейчас они смогли бы откровенно обсудить несколько важных для них проблем.

Пришел Питю. Он раскраснелся, одежда и обувь его были мокрыми, а глаза сияли от счастья.

— Есть хочу, — заявил он.

— Может быть, сначала поздороваешься? — Ковач щелкнул мальчугана по светловолосой голове.

— Целую ручки, я есть хочу. — Питю начал раздеваться, громко рассказывая о только что происшедшем инциденте. — Я ему так дал, этому Фери, что он аж крякнул. Знаете как?

— Понятия не имею, молодой человек, — сказал Ковач, глядя влюбленными глазами на раскрасневшегося мальчика.

— Показать?

— Потом, и не здесь, а в комнате. Сначала сними ботинки. Да побыстрее, а то простудишься. И набей их газетой, чтобы не ссохлись.

— Что будешь есть? — спросила Ева. — Вон там твои тапочки. Надень их и иди мыть руки. Господи, а что стало с твоими носками? Покажи-ка!

Мальчуган обнял Еву за шею и, смеясь, поднял ногу:

— Намокли, наверное...

— Да еще как! Снимай-ка их быстро!

Мальчуган еще крепче обнял Еву:

— Можно поцеловать вас?

— Садись и сними носки.

— Но я хочу поцеловать вас, от вас так приятно пахнет!

Ковач засмеялся, а Питю, не обращая на него внимания, принялся целовать Еву в лицо, шею и при этом громко смеялся.

— Ну, хватит... Снимай скорее носки...

Мальчуган зашел в ванную, а Ева отрезала кусок хлеба и намазала его маслом. «Я люблю Петера, но даже ради этой любви я не хотела бы жертвовать своей жизнью», — подумала она и решила, что сегодня же вечером обо всем договорится с ним, а если ей это не удастся, соберет вещи и уедет к родителям.

Питю, шаркая тапочками, вошел в кухню.

— Когда мы будем наряжать елку, тетя Ева? — спросил он, усаживаясь на табурет. Жадно откусывая от куска хлеба, он размахивал руками и топал.

— Завтра утром. Ешь спокойно. Никто у тебя не отнимет твой хлеб. Сколько раз тебе говорила: ешь не торопясь.

— Я очень,проголодался.

— Когда поешь, пойдешь в комнату, возьмешь задачник и решишь десять примеров.

— Сейчас же каникулы.

— Неважно.

Мальчуган сразу погрустнел и задумался над тем, как бы ему избежать домашних занятий, но, так ничего и не придумав, загрустил еще больше. Потом он, очевидно; что-то вспомнил, потому что глаза его неожиданно заблестели.

— Тетя Ева,а кто такой боженька?

— Как «кто такой»?

— Ну так: кто он такой? Клари говорит, что елку и подарки им принес боженька, А знаете, что я ей сказал? — Он проглотил кусок, посмотрел на Еву и подождал, что скажет она.

— Ну, так что же ты сказал?

— Я сказал ей, что никакого боженьки нет и елку ей принес вовсе не он. Я сам видел, как ее папа купил елку и спрятал в подвале. А еще я сказал, что боженьку выдумали священники. Мне об этом папа говорил, когда был жив. И знаете, что ответила Клари? Что я дурак, что мой папа умер потому, что его наказал боженька, что, если я не буду верить в то, что елку приносит боженька, он и меня накажет. — Питю доел хлеб и незаметно вытер пальцы о брюки. Он шумно дышал и шмыгал носом.

— Разве у тебя нет носового платка?

Мальчуган достал платок и высморкался.

— Почему боженька наказывает людей?

— Не наказывает, — ответила Ева. — Клари просто не знает, что никакого бога нет. Ты же знаешь, вчера мы вместе с тобой купили елку. Не так ли?

— Так. И наша елка намного больше и лучше, чем у Клари. А эта Клари просто глупа.

— Правильно. А сейчас иди заниматься.

Мальчуган ушел, а Ева вышла в другую комнату. Ковач уже опустил шторы. Глубоко задумавшись, он стоял у печи. Ева присела на край кушетки, огляделась, а потом посмотрела на мужа и подумала: «Что с ним будет, если я его брошу?»

— Петер! — позвала она тихо и достала из пачки сигарету.

Петер подошел к ней, дал прикурить и сел рядом.

Она взяла в руки пепельницу и снова заговорила, с трудом подыскивая слова:

— Петер, я все еще люблю тебя, но... — Она нервно закусила губу. — Но я не хочу и не могу здесь больше жить. Добейся перевода в Будапешт.

— Каким образом?

— Это мне неизвестно.

Ковача охватило чувство горечи.

— Ты же знала, что меня направят в провинцию. Зачем же ты стала моей женой?

— Я и представить себе не могла, что в этой дыре придется жить долгие годы.

— Но ведь мой перевод в Будапешт не был нигде оговорен. Во всяком случае, я тебе никогда не обещал перевестись в Будапешт. Что же мне, писать рапорт министру: «Если не переведете меня в столицу, я демобилизуюсь»?

— Именно так и напиши. У тебя есть диплом педагога...

— Однако и в нем ничего не сказано о Будапеште.

Ева докурила сигарету.

— Петер, я готова на все.

— Как тебя понимать?

— Я хочу жить с тобой, но не здесь, а в Будапеште.

— Это что, ультиматум?

— Понимай как угодно. Или я, или армия.

— Ты хочешь развода?

— Я не хочу и не могу здесь жить.

— Ты не должна ставить мне таких условий.

— По-другому я не могу. Если ты скажешь, что не собираешься увольняться из армии, я завтра же утром уеду.

Ковач ничего не ответил жене. Он встал и принялся ходить по комнате. Категоричность Евы выбила его из колеи. «Нет, это не игра, — думал он. — Ее решение, как видно, созрело уже давно...»

— Ответ я должен дать сейчас?

— Да, сейчас. — Ева не хотела ни в чем уступать мужу.

— Давай отложим принятие окончательного решения до окончания праздников. Три дня ты как-нибудь выдержишь, а мне нужно подумать.

— Хорошо.

Ковач подошел к окну, отодвинул в сторону шторы и выглянул. Было темно, нигде не видно ни огонька, как на дне глубокой пещеры, А вдруг он должен будет остаться здесь навсегда?..

— Ночевать останемся здесь или сразу поедем домой? — спросил Лонтаи, вытягивая поудобнее ноги.

— Вы имеете в виду сегодняшнюю ночь?

Жока взглянула на подполковника, потом снова сосредоточила все внимание на извилистой дороге. Ей хотелось немного дать отдохнуть глазам. Снегопад был таким сильным, что дальше тридцати — сорока метров ничего не было видно. Жоке пришлось сбавить скорость. Выхваченные из темноты светом фар снежинки, словно крохотные кристаллики хрусталя, ослепительно сверкали. Ветер временами достигал ураганной силы, и, когда он дул сбоку, чувствовались его толчки в дверцы машины.

— Вы верите в бога? — спросил подполковник Лонтаи, положив левую руку на спинку сиденья. Повернувшись вполоборота, он хорошо видел и лицо девушки, и дорогу.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что неплохо было бы помолиться.

— За что или за кого?

— За нас двоих и за то, чтобы получить номер в гостинице.

— Мы не будем там ночевать.

— Если господь бог услышит мою молитву, тогда действительно не будем...

Шум мотора был почти не слышен. Тишина казалась какой-то странной, волнующей, пробуждала желания, и оба чувствовали невыразимую истому, которая все усиливалась благодаря приятному теплу; разлившемуся в машине.

— За что же вы молитесь, Миклош?

Подполковник ответил не сразу. Сначала он достал из кармана сигарету и закурил.

— Боюсь, что, если скажу, вы от страха выпустите руль из рук.

— Я не из пугливых, говорите.

— Я молю бога о том, чтобы снег шел подольше, чтобы мы остановились на ночь в гостинице и чтобы нам дали один номер на двоих.

— И что это вам сулит? Будете охранять мой сон?

— Я не дал бы вам спать.

Девушка ничего не ответила. Ей нужно было внимательно следить за дорогой, так как поворот следовал за поворотом, дворники не успевали счищать налипавший на ветровое стекло снег и сектор обзора становился все уже.

— Жока, вы разве не заметили, что нравитесь мне? — спросил подполковник после недолгого молчания.

— Уж не собирается ли товарищ подполковник объясниться мне в любви?

— Нравиться — это еще не любовь.

— Вот видите! Вы зря молите бога, ведь я вам только нравлюсь, да и вы мне тоже только нравитесь. А этого слишком мало для того, чтобы я могла дать волю чувствам. Поэтому я могу спокойно спать с вами в одном номере. Если бы я была влюблена в вас, то я бы еще подумала...

Жока сняла ногу с педали газа, чтобы сбавить скорость, а потом осторожно начала тормозить. Затем она съехала на обочину и остановила машину. Теперь тишина казалась еще более полной. Жока потянулась и сделала несколько глубоких вдохов:

— Я действительно вам нравлюсь, Миклош?

— Очень.

— Тогда будьте добры, протрите стекло вот этой тряпкой, — попросила девушка, весело рассмеявшись.

Она смотрела на фигуру высокого и стройного офицера и невольно думала о том, что бы случилось, если бы они и впрямь застряли в Сомбатхее и обстоятельства сложились так, что им пришлось бы ночевать в одном номере. Тепло разморило ее. Она собиралась было нажать кнопку радиоприемника, но раздумала. «Так приятно сидеть в тишине, — решила она, — и чувствую я себя как-то странно, будто немного выпила...» Жока попыталась думать о своем брате Эндре, но не смогла: мысли ее невольно возвращались к подполковнику.