Мичман Хорнблоуэр. Лейтенант Хорнблоуэр - Сесил Скотт Форестер

Так что когда фор-марса-рей подвесили на место, пленных загнали в носовую каюту и Мэтьюз вопросительно посмотрел на Хорнблауэра, ожидая дальнейших приказаний, тот был готов их отдать.

– Мы пойдем на фордевинд, – сказал он. – Мэтьюз, поставьте кого-нибудь к рулю.

Сам он стал к брасам. Ветер был умеренный, и Хорнблауэр чувствовал, что под этими парусами его люди смогут вести корабль.

– Какой курс, сэр? – спросил рулевой, и Хорнблауэр полез в карман за листком бумаги.

– Норд-ост-тень-норд, – прочел он.

– Есть норд-ост-тень-норд, сэр, – отвечал рулевой, и «Мари Галант» устремилась к Англии.

Спускалась ночь, и по всему горизонту не было видно ни одного корабля. Хорнблауэр знал, что они сразу за горизонтом, но мысль эта не скрашивала его одиночества. Столько надо делать, столько помнить, и вся ответственность ложиться на его неокрепшие плечи. Пленных надо задраить в носовой каюте, поставить вахту, даже простая задача найти кремень и огниво, чтобы зажечь нактоузный фонарь, требовала внимания. Поставить на носу впередсмотрящего – пусть заодно присматривает за пленными; другой матрос у руля. Двое пусть поспят, сколько смогут – ставить и убирать любой парус придется авралом. Скудный ужин – вода из бачка и сухари из кладовой. Постоянно следить за погодой. Хорнблауэр в темноте мерил шагами палубу.

– А вы почему не спите, сэр? – спросил рулевой.

– Я лягу позже, Хантер, – отвечал Хорнблауэр, стараясь не подать виду, что это просто не пришло ему в голову.

Он понимал, что совет разумный и попытался ему последовать. Спустившись вниз, он бросился на капитанскую койку, но заснуть, конечно, не смог. Когда он услышал, как впередсмотрящий орет в люк, чтобы двое других матросов (они спали в соседней каюте) сменили первых на вахте, то не удержался, встал и вышел на палубу посмотреть, все ли в порядке. Убедившись, что на Мэтьюза можно положиться, Хорнблауэр заставил себя спуститься вниз, но не успел лечь, как новая мысль бросила его в дрожь. Он вскочил на ноги, все его самодовольство улетучилось, сменившись крайней озабоченностью. Он бросился на палубу и направился к Мэтьюзу, сидевшему на корточках у недгедсов.

– Ничего не сделано, чтобы проверить, не набирает ли корабль воды, – он быстро подбирал слова, чтобы не обвинить Мэтьюза, и, одновременно, в целях поддержания дисциплины, не брать вину на себя.

– Верно, сэр, – отвечал Мэтьюз.

– Один из выстрелов «Неустанного» попал в бриг, продолжал Хорнблауэр. – Насколько он повредил судно?

– Точно не знаю, сэр, – отвечал Мэтьюз. – Я был тогда на тендере.

– Надо будет посмотреть, как только рассветет, – сказал Хорнблауэр. – А сейчас хорошо бы замерить уровень воды в льяле.

Сказано было смело. В течение краткого обучения на «Неустанном» Хорнблауэр узнал обо всем понемногу, поработав по очереди с начальником каждого подразделения. Однажды он вместе с плотником замерял высоту воды в льяле – вопрос, сможет ли он найти его на чужом корабле и прозондировать.

– Есть, сэр, – без колебаний отвечал Мэтьюз и зашагал к кормовой помпе. – Вам понадобится свет, сэр. Я сейчас принесу.

Он принес фонарь и осветил лотлинь, висевший возле помпы, так что Хорнблауэр сразу его признал. Сняв лотлинь, Хорнблауэр вставил тяжелый трехфутовый стержень в отверстие льяла и вовремя вспомнил вынуть его и убедиться, что он сухой. Потом он спустил линь, вытравливая понемногу, пока стержень ни стукнул глухо о днище корабля. Он вытащил линь, Мэтьюз приподнял фонарь. Хорнблауэр с замиранием сердца поднес к свету стержень.

– Ни капли, сэр, – сказал Мэтьюз, – сухой, как вчерашняя кружка.

Хорнблауэр был приятно удивлен. Всякий корабль немного да течет – даже на «Неустанном» помпы работали ежедневно. Он не знал, следует ли считать эту сухость явлением удивительным или из ряда вон выходящим. Ему хотелось выглядеть многозначительным и непроницаемым.

– Гм, – само пришло нужное слово. – Очень хорошо, Мэтьюз. Сверните линь обратно.

Мысль, что «Мари Галант» не набирает воды, помогла бы ему заснуть, если бы ветер резко не переменился и не усилился сразу же по его возвращении в каюту. Неприятные новости принес Мэтьюз, спустившийся вниз и забарабанивший в дверь.

– Мы не сможем держать этот курс, сэр, – заключил он свой рассказ. – И ветер становится порывистым.

– Очень хорошо, сейчас поднимусь. Зовите всех наверх, – сказал Хорнблауэр с резкостью, которую можно было бы объяснить внезапным пробуждением, если бы она не была попыткой скрыть внутреннее волнение.

С такой маленькой командой Хорнблауэр не решался и в малой мере позволить погоде застать себя врасплох. Он вскоре убедился, что все надо делать загодя. Ему пришлось встать к рулю, пока четыре матроса взяли марсели в рифы и все надежно принайтовили. Это заняло полночи, и к концу работы стало окончательно ясно, что ветер дует с севера и «Мари Галант» не может больше идти на норд-норд-ост. Хорнблауэр оставил руль и спустился к картам. Те лишь подтвердили его пессимистические расчеты: этим галсом они не пройдут Уэссан на ветре. При такой нехватке матросов он не мог идти вперед в надежде, что ветер переменится: все, что он читал и слышал, предупреждало об опасности подветренного берега. Оставалось поворачивать. С тяжелым сердцем он вернулся на палубу.

– Поворот через фордевинд! – Он старался подражать голосу мистера Болтона, третьего лейтенанта на «Неустанном».

Они благополучно повернули бриг и пошли правым галсом, держась круто к ветру. Теперь они без сомнения удалялись от опасных берегов Франции, но при этом уходили и от родных берегов. Никакой надежды за два дня добраться до Англии. Никакой надежды Хорнблауэру поспать этой ночью.

За год до поступления на флот Хорнблауэр брал уроки у нищего французского эмигранта: французский язык, музыка, танцы.

Вскоре несчастный эмигрант обнаружил у своего питомца полное отсутствие слуха и полную неспособность к танцам. Чтобы оправдать свою плату, он решил сосредоточиться на языке. Большая часть пройденного накрепко осела в цепкой памяти Хорнблауэра. Он никогда не думал, что это ему когда-нибудь пригодится, однако, оказалось совсем наоборот. На заре французский капитан потребовал разговора. Он немного говорил по-английски, но Хорнблауэр (стоило ему преодолеть робость и выдавить несколько неуверенных слов) к приятному изумлению обнаружил, что по-французски они могут объясняться лучше.

Капитан жадно попил из бачка. Он был, естественно, не брит и после двенадцати часов в задраенной носовой каюте, куда его втолкнули мертвецки пьяным, выглядел плачевно.