Избранное - Герман Брох

Притихли ученики, затаив дыхание. А рабби ничего больше не сказал — так и сидел недвижно, с закрытыми глазами. И тогда они тихо отправились по домам.

ПРЕДЫСТОРИИ

ГОЛОСА ИЗ 1913 ГОДА

© Перевод А. Карельский

Стихи. Год тысяча девятьсот тринадцатый.Вот так, значит, с юностью надумал прощаться ты?

Отец и сын шли бодро вперед,шагали вперед уж не первый год.Вдруг сын говорил: «Хочу отдохнуть.Гляди — все ужасней становится путь.Мне страшно: нависли хляби небес,во мгле маячат призрак и бес».Отец на это: «Отринь сомненья!Великолепно прогресса движенье!Довольно ты хныкал в страхе; теперьзакрой глаза — и слепо верь!»А сын: «Вот хладом дохнуло опять…Ужели тебе не тяжко дышать?Ужель ты не видишь, что с нами бес?Круженье на месте — вот твой прогресс.Уходит почва у нас из-под ног,и мы невесомы, как в бурю листок,и нет пространства для наших дорог».— «Всегда, когда люди вперед шагали,им открывались небесные дали!Прогрессу преграды нет и границы;тебе же бес один только и мнится».— «Прогресс, наш дар, наш девятый вал,он сам пространство вкруг нас взорвал,а без пространства беспутен наш век,и невесом без него человек.И потому я тебе скажу:на мир по-новому я гляжу —душе человека не нужен прогресс,но очень нужен новый вес».Огорченный отец пошагал один:«Какой реакционер мой сын!»

               О, дни весны осенней;               не было прекрасней весны,               чем той осенью.               Еще раз расцвело прошлое —               порода, порядок —               такой приятный покой перед бурей.               Даже Марс улыбался.

И даже если, памятуя о многообразиистраданий, причиняемых людьми друг другу,счесть войну не самым худшимиз всех зол, она в любом случаеиз них глупейшее, и от нее,матери всех вещей, унаследовалрод человеческий неискоренимуюглупость.Горе нам, горе!Ибо глупость есть отсутствие воображения;она разглагольствует об абстракциях,болтает о святынях,о родной земле и о чести страны,о каких-то женщинах и детях,нуждающихся в защите. Но стоитей столкнуться с голой конкретностью,как она умолкает, и искромсанныелица мужчин, их тела и членыдля нее непредставимы, равно каки голод, на который она обрекаетверных жен и невинных крошек.Вот она, глупость,воистину треклятая глупость,и не забыть еще глупость нашихбогоспасаемых философов и поэтов,что, брызжа суемудрием и слюною,разглагольствуют о священной войне;правда, им надо еще и опасатьсяразвевающихся знамен на баррикадах,ибо здесь их тоже подстерегаетабстрактная словесная жвачка,зловещая кроваво-бескровная безответственность.Горе нам, горе!

В пространстве, что уже и не назватьпространством, ибо места в нем хваталодля всех святых и ангелов, обитала               однажды душа, как в готическом храме:               ни плит, ни сводов, и не надо шагать               вперед — ибо шаг ее был пареньем,               вечным согласьем с творцом и твореньем               под вечно безгрешными небесами.Но тут, уже бессмертья зову внемля,был дух наш снова возвращен в земноепространство, дабы в вечном непокоеего пределы обживать —               и высь, и ширь, и глубь постигнуть, их приемля               как формы бытия, что непреложны,               и, сквозь страду и кровь ступая, где возможно,               тернистый путь прогресса вновь начать, —в путах ведовств и ересей, в кризисе веры жестоком,корчась под пыткою адской, но и ширясь небесной тоской,знанье бесстрашное, мощь и величье барокко,новую вечность провидит сквозь образ юдоли людской.               Но та ж опять игра: к порогу тайны дух               лишь чуть приблизится, взыскуя постоянства, —               порог отступит вновь в немую стынь пространства,               где меркнет всякий образ, слепнет зренье, глохнет слух;               здесь ангел не живет, здесь целей, мер и клятв не знает человек,               смешались близь и даль — разброд неимоверный,смешались огнь и лед — котел, кипящий скверной, —               и в протяженности бескрайней и безмерной               пространство здесь встает, чье имя — новый век,и вновь несет нам муки — о вещий страх крушенья! —и вновь несет нам войны — о наши прегрешенья!               дабы душе человеческой даровать возрожденье.

Се буржуазный век, се дети новой эры;любовь, успех, доход — вот все их помышленья,для них обман в любви — уже и крах творенья,и никакой другой они не знают веры;бог — реквизит для них, мотив стихотворенья,политика — старье, былых владык химерыили газетный лист, что черни врет без меры;им всякий долг — предмет насмешек и презренья.В тринадцатом году вот так оно и было:сентиментальный вздор и оперные жесты,но и печальный вздох о том, что сердцу мило:о, блеск былых балов, о, томные невесты,о, кружева и банты, корсаж и кринолин —прощальный свет барокко в преддверье злых годин!Даже давно отжившее и поблекшеев миг прощанья окутывается дымкой печали —о былое!О Европа, о даль тысячелетий,жесткая стройность Рима и Англии мудрая вольность,вы полюса бытия и оба днесь под угрозой,и еще раз встает все минувшее,обжитой порядок земных символов,в коих широко и привольно — о могущество церкви!отражается бесконечное,отражение космоса в покое трезвучья,в его плавных согласьях и разрешеньях.Твои достоинство и слава, Европа,—укрощенье порыва, предчувствие цельностив неуклонном следовании линиям музыки,той музыки, что взирает на небо, —о, христианская праведность Баха! —как здешнее око, запечатлевающее нездешность,—и восстанавливаются связи горе и долу,и вершится священное действо закона и свободы,в размеренных переходах от символа к символупростираясь до сокровеннейших солнц,—космос Европы.И вдруг обнаруживается, что все вперемешку,что бессвязны образы, их мельтешенье недвижно,всякий образ уже едва даже символ,вперемешку и конечность и бесконечность —жутковатый соблазн диссонанса.Невыносимо смешным становится трезвучье —традиция, уже непригодная для жизни:проваливаются друг в друга Элизий и Тартар,неразличимы.Прощай, Европа; прекрасная традицияпришла к концу.

               Слава, слава! Бим-бом!               Идем мы дружно в бой.               Что нас ведет — почем нам знать?               А вдруг приятно всем лежать               Вповалку под землей?               Пускай горючею слезой               Подружка изойдет,               Солдата это не проймет,               Когда солдат герой.               Его в сраженье слава ждет,               Когда врага буран сметет               Атаки огневой.               Аллилуйя, бим-бом!               Дружно в бой мы идем.

I. НА ПАРУСАХ ПОД ЛЕГКИМ БРИЗОМ

© Перевод И. Алексеева и М. Коренева

Полосатый бело-коричневый парусиновый тент и теперь, ночью, натянут над легкими плетеными столами и стульями. Между рядами домов, в молодой листве аллей, бродит слабый ночной ветерок; может даже показаться, что он дует с моря. Но это, видимо, из-за влажной мостовой; поливальная машина только что проехала по пустынной улице. За несколько кварталов отсюда — бульвар; с той стороны доносятся гудки автомобилей.

Молодой человек был уже, наверное, слегка пьян. Без шляпы, без жилета шел он по улице; руки засунул за пояс, чтобы пиджак распахивался и ветер мог проникнуть как можно дальше. Это было что-то вроде прохладной ванны. Когда тебе только-только исполнилось двадцать, жизнь почти всегда ощущается всем телом.