Приключения 1977 - Михаил Божаткин

— Княжна! — процедила сквозь зубы Лобанова-Ростовская. — Дворняжка, а не княжна. Поманили — и побежала.

— Ну зачем так! Не одна она осталась у н-н… у красных.

— Знаю. Наши хорошие друзья и родственники князья Мещерские стали обыкновенными гражданами Мещерскими и работают в советских учреждениях. Князь Мещерский при расставании говорил моему отцу: «Большевики мне чужды, но идти против них, значит, идти против своего народа, против России. Нет, я этого не смогу». Согласиться с ним трудно, этак выходит, что народ России — это только рабочие, крестьяне и даже иудеи, но только не мы: пусть он заблуждается, но у него есть убеждения, и он достоин уважения. А эта… Нашла себе здорового мужика, имеет кусок хлеба, вот и служит душой и телом. Впрочем, душой вряд ли, такие готовы родную мать продать и предать.

Вера даже задохнулась от такой гневной тирады, но сразу же взяла себя в руки:

— Так как же вы сюда попали? Ведь вы…

— Что я? Скиталец морей, альбатрос…

— Если мне память не изменяет, вы там числились на хорошем счету. В большевиках, кажется, ходили… И вполне логично предположить, что вы сюда прибыли с определенными целями. Вы вон даже внешность изменили.

— Это просто погоня за модой, барышням больше нравятся усатые… — пошутил Федор и, вздохнув, продолжал: — Эх, ваше сиятельство, ваше сиятельство!..

— Да зовите уж просто Вера. Можно — Владимировна. А то, вижу, это «сиятельство» вам даже язык крутит….

«Ничего не скажешь, догадлива», — отметил про себя Федор и продолжал:

— Как говорится в романсе: «Судьба играет человеком…» Вот так и со мной. Был я анархистом, это значит — против всякой власти. «Дух разрушающий, в то же время созидающий» — как говорили наши учителя. Когда царя — высшую власть — того, это нас устраивало. Ну а потом началась война, чтобы, значит, опять кого-то на престол. Мы против, большевики тоже. Значит, я с большевиками. Вроде все нормально, да только… Я вам, кажется, говорил: мать моя при немецкой оккупации погибла, отца деникинцы повесили. А недавно с братишкой несчастье приключилось. Служил он на береговом посту, и как раз на этом месте группа белых высадилась, прорвалась в тыл…

Как хорошо, что Фомин рассказал все о его семье! Ну, то, что мать погибла во время обстрела города немцами, об этом Федор уже слыхал. И подтвердилось. Соседи похоронили ее вместе со всеми погибшими в братской могиле. Об отце пока ничего не известно, говорили, что вроде его, как участника восстания, германские власти приговорили к смертной казни, но среди повешенных его не оказалось. А вот брат Тимошка нашелся. Правда, Фомин сообщил, что его будто бы за участие в кулацком восстании отдали под суд революционного трибунала, но тут же добавил:

— Обвинение не подтвердилось. Оказывается, он выполнял задание наших товарищей из Одессы и помог раскрыть подготовку к этому восстанию, — и затем рассказал все, что знал о Тимофее, в том числе и о службе на береговом посту.

Что ж, теперь это пригодилось, как ни говори, а преступление брата и на него тень кладет.

— Все прорвались? — взволнованно воскликнула Вера, но тут же придала лицу спокойный, даже безразличный вид. А Федор продолжал:

— В перестрелке братишка был ранен, но все равно виноват. В госпитале лежал в арестантской палате, а вместе с ним — два офицера. Так вот, офицеры убежали.

Вера даже вздрогнула, подняла глаза, но тут же опустила их, чтобы Федор не заметил торжествующего взгляда. А Федор сделал вид, что не заметил.

— Ну, вы сами понимаете… В общем, трибунал. А тут вы исчезли. Все знали, какие у нас с вами были отношения… Я имею в виду, что многие подразумевали большее, чем было на самом деле. Особенно после того, как тогда, в штабе, вы подошли ко мне, поцеловали… И каждый мог подумать: если так относятся друг к другу прилюдно, то что же может быть наедине?

Федор взглянул на Веру, но лицо ее ничего не выражало, было как каменное.

— И получилось: вы белогвардейская лазутчица…

— Ну, какая я лазутчица!

— Неважно, были вы ею или нет, а объективно…

— К секретной переписке меня не допускали, ее вела ваша красная княжна.

— Да и из обычной деловой переписки немало можно узнать.

— Так вы, считая, что я была разведчицей у вас, решили прибыть, так сказать, с ответным визитом?

— Ваша проницательность мне льстит, но… Все гораздо проще и… страшней.

— Даже?

— Да. Волей-неволей я оказался вашим пособником. Такое даром не проходит. В общем, мной заинтересовалось ЧК. Да нашлись друзья, предупредили… Что оставалось делать? Я моряк по роду и призванию, Севастополь для меня дом родной. И вот я здесь.

— Чем же вы намереваетесь заняться?

— Вообще-то у меня специальность комендор. Служил на «Воле»…

— На кораблях, кажется, люди очень нужны, особенно специалисты.

«Если бы туда попасть!» — мелькнула мысль, но, чтобы не допустить какую-нибудь оплошность, сказал, стараясь придать своему голосу искренность:

— Откровенно говоря, снова на дредноут мне не хочется. Вот если бы на коммерческое судно или, на худой конец, на портовый буксир.

— А в армию, на фронт?

— Навоевался я. Почти пять лет… Да и не знаю за что. Пусть все установится, тогда видно будет… Была у меня мечта стать штурманом, но за войнами, революциями… В общем, пока хочу быть с морем…

— Ну а на что живете?

— Продал на базаре кожаную куртку, — на ходу придумал Федор. — Хорошая, английская. На несколько дней хватит…

— Я понимаю, я вам обязана. Вы меня спасли, поддержали… Но деньгами я вам помочь не могу. Не могу… А вот попытаться устроить… Есть у меня один знакомый… В общем, знаете что, приходите в это кафе, — она взглянула на крошечные часики на руке, — сейчас два… Ну, часов в шесть. Сядьте вот у этого окна, я приду с одним человеком… Договорились?

Федор согласно кивнул головой.

— Тогда до вечера. — И Вера быстро направилась к площади, потом свернула на Нахимовскую, а Федор отошел в сторонку, задумался.

Конечно, вряд ли она поверила тому, что он говорил. А если поверила, что из того? Несколько месяцев была машинисткой при штабе, находилась в курсе всех дел. Пусть не секретных, но что может быть не секретным в прифронтовом городе, в штабе, ведающем обороной огромного участка морского побережья? Знала же, что Федор коммунист, секретарь ячейки плавучей батареи, хотя он ей об этом и не говорил. Так почему же назначила встречу в кафе, хотя сама сказала, что деньгами не богата, и прекрасно понимала — у Федора тоже денег нет. Почему? Почему не просто на улице? Кафе — такое место, откуда невозможно ускользнуть.