Бесогон. Россия между прошлым и будущим - Никита Михалков

Потеря Родины…

Таким образом заканчивается стихотворный цикл– воспоминание Туроверова о детской жизни, и начинаются стихи, связанные с Гражданской войной.

Не выдаст моя кобылица,Не лопнет подпруга седла.Дымится в Задоньи, куритсяСедая февральская мгла.Встаёт за могилой могила,Темнеет калмыцкая твердьИ где-то правее – Корнилов,В метелях идущий на смерть.Запомним, запомним до гробаЖестокую юность свою,Дымящийся гребень сугроба,Победу и гибель в бою,Тоску безысходного гона,Тревоги в морозных ночах,Да блеск тускловатый погонаНа хрупких, на детских плечах.Мы отдали всё, что имели,Тебе восемнадцатый год,Твоей азиатской метелиСтепной – за Россию – поход.

1931

1918 год. Туроверову девятнадцать лет. По нашим сегодняшним понятиям он ещё мальчишка. Но сколько боли уже прошло через его сердце!

Мы шли в сухой и пыльной мглеПо раскалённой крымской глине.Бахчисарай, как хан в седле,Дремал в глубокой котловине.И в этот день в Чуфут-Кале,Сорвав бессмертники сухие, я выцарапал на скале:Двадцатый год – прощай, Россия!

1920

Уходили мы из КрымаСреди дыма и огня.Я с кормы всё время мимоВ своего стрелял коня.А он плыл, изнемогая,За высокою кормой,Всё не веря, всё не зная,Что прощается со мной.Сколько раз одной могилыОжидали мы в бою.Конь всё плыл, теряя силы,Веря в преданность мою.Мой денщик стрелял не мимо —Покраснела чуть вода…Уходящий берег КрымаЯ запомнил навсегда.

1940

Исход…

Это было страшно, больно и унизительно. Вот так вот – на переполненных кораблях вместе с гражданскими, штатскими, чиновниками – плечом к плечу, спина к спине, лицом к лицу… На кренящихся на бок посудинах уходить куда глаза глядят, забрав с собой: «две рубашки и носовой платок». Такой исход – для офицера, для казака – насколько это мучительно, унизительно, страшно…

Именно это ощущение возникает, когда читаешь потрясающие стихи Туроверова.

Помню горечь солёного ветра,Перегруженный крен корабля;Полосою синего фетраУходила в тумане земля;Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,Ни протянутых к берегу рук, —Тишина переполненных палубНапряглась, как натянутый лук,Напряглась и такою осталасьТетива наших душ навсегда.Чёрной пропастью мне показаласьЗа бортом голубая вода.И, прощаясь с Россией навеки,Я постиг, я запомнил навекНеподвижность толпы на спардеке,Эти слёзы у дрогнувших век.

1926

«Тишина переполненных палуб»…

Сравните это с лёгкими, бегущими волнами за белым пароходом на Волге в мирное время: солнечный день, дети, матроски, лёгкие платья, кружевные зонтики, блаженная праздность; лицо, подставленное солнцу… А здесь – гнетущая тишина, люди, стоящие не шевелясь на накренившихся кораблях и пароходах…

Тишина – как натянутый лук. Какой гениальный и страшный образ!..

Снимая «Солнечный удар», мы пытались эту страшную тишину, этот натянутый лук, эту растерянность передать в кадре, когда белые офицеры, казаки ждут, застыли перед гнетущей неизвестностью, пытаются сохранить собственное достоинство. Хотя достоинство уже потеряно – ведь они срезали свои погоны… Унизительное и страшное ощущение: может быть, будут помилованы теми, с кем они недавно дрались и кого они презирали…

Вспомните туроверовское же – «Блеск тусклых погон на детских плечах». Другая тональность, другое восприятие…

«Не выдаст моя кобылица». Этот горячий, заинтересованный и полный азарта, очень заинтересованный голос. Ты отстаиваешь свои идеалы, свою Родину, так как ты её понимаешь, и дерёшься со своими братьями, с теми, кто понимает всё по-другому. Это самое страшное, что может быть вообще. Страшное и неизбывное, чему нет конца и срока давности, что не зарастает и не затягивается, и болит десятилетиями… Эта пропасть если не навсегда, то на очень долгие годы. Самая кровопролитная и жестокая война – это война Гражданская.

А теперь давайте прислушаемся к совершенно иной интонации Николая Туроверова.

Князю Н. Н. Оболенскому.

Нам всё равно, в какой странеСметать народное восстанье,И нет в других, как нет во мнеНи жалости, ни состраданья.Вести учёт: в каком году, —Для нас ненужная обуза;И вот, в пустыне, как в аду,Идём на возмущённых друзов.Семнадцативековый срокПрошёл, не торопясь, по миру;Всё так же небо и песокГлядят беспечно на Пальмиру,Среди разрушенных колонн.Но уцелевшие колонны,Наш Иностранный легион —Наследник римских легионов.

1940–1945

Это уже из цикла «Легион».

Какая усталость здесь слышится. Усталость профессионального воина, «солдата удачи», того, кто сражается за… деньги. Или за зарплату. Безразлично. Он сам пишет прямо об этом: «Нам всё равно, в какой стране//Сметать народное восстанье…» Отстранение и отстранённость. Как это не похоже на те стихи, что мы читали выше, где всё дышит личностным отношением.

Умирал марокканский сирокко,Насыпая последний бурхан;Загоралась звезда одиноко,На восток уходил караван.А мы пили и больше молчалиУ костра при неверном огне,Нам казалось, что нас вспоминалиИ жалели в далёкой стране,Нам казалось: звенели монистаЗа палаткой, где было темно…И мы звали тогда гармонистаИ полней наливали вино.Он играл нам, – простой итальянец,Что теперь мы забыты судьбойИ что каждый из нас иностранец,Но навеки друг другу родной,И никто нас уже не жалеет,И родная страна далека,И тоску нашу ветер развеет,Как развеял вчера облака,И у каждого путь одинаковВ этом выжженном Богом краю:Беззаботная жизнь бивуаков,Бесшабашная гибель в бою.И мы с жизнью прощались заранееИ Господь все грехи нам прощал…Так играть, как играл Фабиани,В Легионе никто не играл.

1940–1945

А вот ещё стихотворение Николая Туроверо– ва из цикла «Легион» – много говорящее, чувственное, полное эротичности, хотя об эротике – нет ни слова.

Она стояла у колодца,Смотрела молча на меня,Ждала, пока мой конь напьётся,Потом погладила коня;Дала ему каких-то зёрен(Я видел только блеск колец),И стал послушен и покоренМой варварийский жеребец.Что мне до этой бедуинки,Её пустынной красоты?Она дала мне из корзинкиПонюхать смятые цветы.О, этот жест простой и ловкий!Я помню горечь на устах,Да синеву татуировкиНа тёмно-бронзовых ногах.

1940–1945

Всё здесь есть. Всё! И ничего – впрямую!

Мы понимаем, как и где можно увидеть «синеву татуировки на тёмно-бронзовых ногах». И это – «Дала ему каких-то зёрен//(Я видел только блеск колец)». Такой мужской, хищный и в то же время пресытившийся взгляд. Понимание того, что всё это – твоё. Тебе не нужно добиваться, не нужно завоёвывать. Это – твоё.

Абсолютно всё в поэзии Туроверова связано с состоянием души.

И ещё. О драматургии Николая Туроверова. Я не имею в виду пьесы. Он пьес не писал. Я говорю о внутренней драматургии его стихотворения. Посмотрите, как одной фразой он поднимает невероятно эмоциональный и чувственный вопрос, который тут же запечатлевает время, выражает трагедию момента. А ведь начиналось всё как обычно, как «простое» лирическое стихотворение:

Я знаю, не будет иначе.Всему свой черёд и пора.Не вскрикнет никто, не заплачет,Когда постучусь у двора.Чужая на выгоне хата,Бурьян на упавшем плетне,Да отблеск степного заката,Застывший в убогом окне.И скажет негромко и сухо,Что здесь мне нельзя ночеватьВ лохмотьях босая старуха,Меня не узнавшая мать.

1930