Письма (1832) - Федор Достоевский

Теперь о Корнеле? Послушай, брат. Я не знаю, как говорить с тобою; кажется, а la Иван Никифорыч: "гороху наевшись". Нет, не поверю, брат! Ты не читал его и оттого так промахнулся. Да знаешь ли, что он по гигантским характерам, духу романтизма - почти Шекспир. Бедный! У тебя на всё один отпор: "классическая форма". Бедняк, да знаешь ли, что Корнель появился только 50 лет после жалкого, бесталанного горемыки Jodel'я, (с его пасквильною "Клеопатрою", после Тредьяковского Ronsarda и после холодного рифмача Malherba, почти его современника. Где же ему было выдумать форму плана? Хорошо, что он ее взял хоть у Сенеки. Да читал ли ты его "Cinna". Пред этим божественным очерком Октавия, пред которым <...> (9) Карл Мор, Фиеско, Тель, Дон Карлос. Шекспир<у> честь принесло бы это. Бедняк. Ежели ты не читал этого, то прочти, особенно разговор Августа с Cinna, где он прощает ему измену (но как прощает (?)). Увидишь, что так только говорят оскорбленные ангелы. Особенно там, где Август говорил: "Soyons amis, Cinna". Да читал ли ты "Horace". Разве у Гомера найдешь такие характеры. Старый Horace - это Диомед. Молодой Horace - Аякс Теламонид, но с духом Ахилла, а Куриас - это Патрокл, это Ахилл, это всё, что только может выразить грусть любви и долга. Как это велико всё. Читал ли ты "Le Cid". Прочти, жалкий человек, прочти и пади в прах пред Корнелем. Ты оскорбил его! Прочти, прочти его. Чего же требует романтизм, ежели высшие идеи его не развиты в "Cid'e". Каков характер Don Rodrigue'a, молодого сына его и его любовницы! А каков конец!

Впрочем, не сердись, милый, за обидные выраженья, не будь Иваном Ивановичем Перерепенко.

Нынешнее письмо заставило меня пролить несколько слез от воспоминаний о прошлом.

Сюжет твоей драмы прелестен, видна верная мысль, и особенно то нравится мне, что твой герой, как Фауст, ища беспредельного, необъятного, делается сумасшедшим именно тогда, когда он нашел это беспредельное и необъятное - когда он любим. Это прекрасно! Я рад, что тебя чему-нибудь научил Шекспир.

Сердишься, зачем не отвечаю на все вопросы. Рад бы, да нельзя! ни бумаги, ни времени нет. Впрочем, ежели на всё отвечать, (10) наприм<ер>, и на такие вопросы: "Есть ли у тебя усы?" - то ведь никогда не найдешь места написать что-нибудь лучшего. Прощай, мой милый, добрый брат. Прощай еще. Пиши.

(1) было начато: не в то<м>

(2) далее было: им

(3) было: о своей славе

(4) далее было: которое

(5) далее было: то

(6) было: в своем

(7) далее было: Да читал

(8) уголок страницы срезан

(9) уголок страницы срезан

(10) далее было: одинаково

29. А. А. и А. Ф. КУМАНИНЫМ

28 января 1840. Петербург

С.-Петербург. Генваря 28-го дня 1840 года.

Милостивый государь любезнейший дяденька

и милостивая государыня любезнейшая тетенька!

Никогда никакое радостное известие не производило столь приятного и сладостного впечатленья в душе моей, как то, которое ощутил я при чтенье письма сестры. Ожидал ли я и, судя по вине моей, мог ли я ожидать подобной благосклонности и расположенья со стороны Вашей, любезнейшие дяденька и тетенька. Не могу дать отчета в тех чувствованьях, которые волновались во мне при полученье письма Вашего. Вся тяжесть моей вины, всё справедливое негодованье Ваше, любезнейшие дяденька и тетенька, живо представились предо мною! Но какая перемена! Вы возвращаете мне Ваше благорасположенье охотно, с любовью, мне, нисколько не заслужившему этого. Но я не знал, и не могу сказать, что происходило тогда в сердце моем? Я должен был радоваться, я не знал, как радоваться письму этому; ибо ничто в мире не могло меня сделать более счастливым, как прощенье Ваше; но досада на себя, стыд, Ваша беспримерная снисходительность ко мне, так долго во зло употреблявшему благорасположенье Ваше, всё это налегло на сердце мое тягостнейшим бременем. Наказанье собственной совести - сильнейшее, я несу на себе всю тягость этого наказанья... Я в долгу у Вас, любезнейшие дяденька и тетенька, в долгу, превышающем силы мои, и если исправленье вины моей, раскаянье и привязанность моя к Вам будут иметь хотя малейшую цену в глазах Ваших, то я почту еще себя счастливым: ибо весьма облегчу совесть мою.

Но что меня восхитило больше всего, что напомнило душе моей так много милого в прошедшем, что заставило мое сердце забиться еще пламеннее к Вам, то это собственноручные строки Ваши, любезнейшая тетенька. Такого снисхожденья и добродушия не мог ожидать я... Тем более были приятны для меня эти строки, что уже давно, единственно по собственной вине и ошибке своей, не слыхал я таких сладких серд<ц>у слов, и выраженья Вашей любви ко мне, любезнейшая тетенька, которые напомнили мне покойную мать мою... С каким жаром целовал я строки эти; с каким жаром 1000 раз целую ручки Ваши, любезнейшая тетенька!

Но нет и счастья без горести. Это письмо глубоко растравило в сердце моем едва зажившие раны. Смерть дяденьки заставила меня пролить несколько искренних слез в память его. Отец, мать, дяденька, и всё это в 2 года! Ужасные годы!

Еще ранее поспешил бы я письмом моим, если бы не экзамены, задержавшие меня. Теперь они кончились, и я не теряю ни минуты. Но чувствую, что уже я утомляю Вас письмом моим. - Итак, позвольте искренно любящему и почитающему Вас племяннику Вашему пребыть навсегда покорным и послушным Вам

Ф. Достоевский.

30. В. М. ДОСТОЕВСКОЙ

28 января 1840. Петербург

Любезнейшая сестра Варенька! Твое письмо обрадовало меня несказанно: в нем ты объявила мне прощенье дяденьки и тетеньки. Но как ты подумать могла, любезнейшая сестра моя, что я забыл тебя; о ком же помнить мне более, если не об родственниках - благодетелях наших, и вас, мои милые братья и сестры. Нет! я никогда не забывал этого; верь всегда, Варенька, что у тебя есть братья, которые любят тебя более жизни своей. Старший брат твой, любезнейшая сестра моя, любит тебя также пылко, несказанно: умей почитать и, ежели можешь, столько же любить его. Вспомни, сколько несчастий перенес он бедный, чтобы успокоить отца своего при жизни; поэтому можешь судить и о любви его к родным своим. Самая теснейшая дружба связывает меня с ним.

Милая сестра! Ты написала мне столь много приятных известий о семействе нашем... Но о сестре Верочке еще ни слова... Она как будто забытая. Напиши мне о них всех и больше, как можно больше. Что они? выросли ли малютки наши, изменились ли? Всех их целую от души, так же как и тебя, милая сестра моя. Скажи Андрюше, что я бы весьма желал получить несколько собственных строчек в письме твоем. Научи его быть благодарным благодетелям нашим. Передай ему это от меня.

Прощай, милая сестра моя.

Твой друг и брат Ф. Достоевский

31. О. Я. НЕЧАЕВОЙ

28 января 1840. Петербург

Любезнейшая бабушка! Как сладко отозвались в сердце моем слова сестры моей, упоминавшей о том, что Вы не забыли меня. Ежели бы я имел право просить любезнейшего дяденьку в прошлом письме моем о передаче Вам моего нижайшего почтенья, любви и уваженья, то я бы, к несказанному для меня удовольствию, мог бы предупредить Вас. Теперь мне ничего более не остается, как нижайше благодарить Вас об этом. Верьте, что никогда не забуду я того уважения и преданности, с которыми честь имею пребыть теперь Вас любящим и преданным Вам

Ф. Достоевский.

Любезнейшей тетеньке, Катерине Федоровне, свидетельствую мое нижайшее уваженье.

32. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

19 июля 1840. Петергоф

Петергоф. 19 июля 1840 г.

Снова беру перо, милый, хотя и неумолимый, брат мой, и снова должен начинать письмо просьбою о незлопамятности, просьбою тем сильнейшею, чем ты будешь более упорствовать и сердиться. Нет, мой милый, добрый брат! я от тебя не отстану, пока ты не протянешь, по-прежнему, ко мне руки своей. И не знаю, милый мой! ты всегда был справедлив ко мне (бывали хотя и исключенья), всегда извинял меня в случае долгого молчанья, а теперь, когда я представляю причину, причину неопровержимую, сам знаешь, ты как будто глух к словам моим; извини эти упреки, добрый друг мой; (1) я не скрою от тебя, что они вышли прямо из сердца; я люблю тебя, милый мой, и мне больно видеть твое равнодушие. На твоем месте я бы давно забыл всё, чтобы только скорее извинить друга своего, чем заставить его еще долее выпрашивать извиненье! По крайней мере я с моей стороны, видя себя теперь в порядочных обстоятельствах, то есть при деньгах (опекун уже прислал мне), хотя не при больших, непременно обещаюсь писать решительно каждую неделю. Теперь же пишу наскоро, потому что не смею распространиться большим письмом; поминутно ожидаем тревоги и маневров, которые будут продолжаться дня 3.

Ax, милый брат, пиши мне ради бога хоть что-нибудь. Ежели бы ты только знал, как я беспокоюсь о твоей участи, о твоих решеньях, намереньях, о твоем экзамене, милый мой; потому что вот уже и он и на дворе. Бог знает, (2) застанет ли это письмо тебя еще (3) в Ревеле; дай-то бог тебе, милый друг; ах! ежели мы еще далее будем продолжать эти несогласия, это расстройство в нашей неразрывной дружбе, то я и не знаю, что за мученье испытаю я через твое молчанье. - Ведь вот уже наступает эта глупая и между тем эта решительная развязка в судьбе твоей, развязка, которой я ожидал всегда с каким-то трепетом. В самом деле: что от этого зависит? вспомни-ка. Твоя жизнь, твой досуг, твое счастье, милый мой, да, твое счастье; потому что, ежели ты не переменился сам или не переменилась судьба твоя с тех пор, когда ты с таким восторгом писал мне о своих надеждах, о своей Эмилии, то, разумеется, можешь сам рассудить, какую перемену может произвести удачный (4) экзамен в судьбе твоей. Ну вот хоть и это обстоятельство в судьбе твоей, добрый брат мой! Неужели ты думаешь, что это было бы не слишком уж жестоко лишать доверенности брата своего, когда, может быть, я бы мог (5) своею дружбою разделить с тобой или счастье или горе, милый друг; ах! добрый мой! бог тебе судья за то, что ты оставляешь меня в такой неизвестности, в такой тяжкой неизвестности.