Верь мне - Елена Тодорова

уже бросали. Я подобрала его на улице. – Ну, прости меня, – подхватывая своего пушистого питомца на руки, меняю тон на приглушенное воркование. – Я тебя люблю. И никогда тебя не оставлю. Эта поездка была вынужденной. Я тоже скучала.

Габриэль идет на контакт, удостаивая меня долгим холодным взглядом. Но я и тому рада. Насыпаю вкусняхи в отдельную мисочку и оставляю его на кухне одного. По пути в ванную на всякий случай прячу всю свою обувь в шкафчик. Знаю, что мой мелкий поганец бывает мстительным.

После душа надеваю теплый домашний костюм. Несмотря на приближающееся лето, мне отчего-то зябко в квартире. Но когда я смотрю через окно на ставший привычным лесной вид, чувствую умиротворение, которого лишилась в Одессе.

Чтобы не оставлять Габриэля, приглашаю Анжелу Эдуардовну с чаем к себе. Мы, как бывало и раньше, проводим чудесный вечер за разговорами, в которых моя трагическая любовь кажется волшебной сказкой с открытым концом.

– Все еще будет, – заявляет старушка. – Точно тебе говорю, такие чувства не умирают.

Ох, знала бы она, что притягивает! Ведь одними чувствами разбитую жизнь не склеить.

Ночью мне снится кошмарный сон, повторяющийся далеко не впервые. Сон, который является реальностью. Нашим с Георгиевым прошлым.

Я сижу на полу между его ног.

Чувствую холодное касание пистолета к центру своего лба. Чувствую учащенное и хриплое дыхание Саши. Чувствую нарастающую дрожь в теле.

Восприятие гипертрофировано.

– До смерти, малыш… До смерти, блядь… – шепчет тише и ласковее, чем я помню.

Боль, ярость, любовь, страх – меня изнутри разрывает. Все направлено на моего жестокого принца. Но я все равно вцепляюсь пальцами в его футболку настолько, чтобы и после смерти никто не оторвал. Царапаю его кожу. Врезаюсь ногтями. Могла бы, прорыла бы туннель внутрь него. Но времени мало.

Господи… Прости нас, грешных… И исцели для следующей жизни…

– Прости…

Выстрел оглушает, но не вызывает физической боли.

Лишь удивление…

В поту подрываюсь. В удушье мечусь по кровати, пока сознание не становится полностью ясным. Зная, что уснуть больше не удастся, отбрасываю одеяло и покидаю комнату. Габриэль тут же спрыгивает со своего домика и бежит следом за мной.

– Ты оттаял? – с улыбкой подхватываю его на руки. В ответ удостаиваюсь урчания. – Любимчик мой.

День сурка стартует, как и всегда, задолго до рассвета. Кормлю кота, завариваю кофе и, оставив его остывать, иду в душ.

– Почему ты отвел пистолет? Почему?! – собственный крик распиливает мозг на пульсирующие частицы.

Но надрыв, который выдает Саша, приносит урон посущественнее:

– Потому что не могу с тобой разлучиться! Даже после смерти!

– Дурак! Пускай бы она разлучила уже!

– Нет. Никогда. Ни за что.

– Дурак…

– Уходи!

– А ты?..

– Уходи и не возвращайся.

– Ты… И ты!!! – кричу не в себе. – Обещай не искать встречи. Не звонить. Не писать. Никогда не давать о себе знать.

– Обещаю. Ты для меня мертва, – припечатывает он.

– Ты для меня тоже.

Воспоминания той ужасной ночи воспаляются, как старая рана. Зудят, кровоточат и гноятся. Я не могу придумать, чем лечиться, кроме как снова довериться времени.

Начало недели проходит довольно сносно. Близится сессия. Зубрежки, несмотря на ежедневный труд в течение семестра, приваливает немало. Да и на работе, в кафе на набережной, тоже становится оживленно. Оно и понятно, потеплело, и людям приятно проводить время вне дома. Ноги, конечно, к концу смены гудят, но я стараюсь воспринимать это как позитивный фактор. Чаевые радуют. Ради них стоит улыбаться почаще.

«Видел бы меня сейчас Георгиев… Тогда бы точно понял, что никакого папика у меня нет…», – мелькает порой в голове, пока ношусь с подносом между столиками.

Я, конечно, гоню эти мысли. Не хочу думать о нем. Скорей бы снова забыть. Но… Я ведь знаю, что чудо не случится. Даже когда мы не видимся, на расстоянии в пятьсот километров связь между нами остается. Тонкая-тонкая ниточка. Но такая прочная, что ничем не разрубить.

Чувствую, что и он думает обо мне. Это ощущение настолько явное, что порой кажется, словно бы мы напрямую мыслями обмениваемся. Чертовщина, конечно. Бред, в котором я схожу с ума.

Только вот как объяснить следующее?

«Я же тебя не спрашиваю, почему ты с Владой… Любишь ли ты ее… Ревнуешь ли так же маниакально, как ревновал меня… Я не спрашиваю, Саша!»

В одну из ночей, когда я в тысячный раз прокручиваю нашу с Георгиевым ссору, от него приходит сообщение.

Мое сердце начинает бешено тарабанить еще до того, как я снимаю блокировку на телефоне и читаю содержимое.

Александр Георгиев: Привет. Мы много вопросов подняли в последнюю встречу. И даже если тебе реально неважно, я бы хотел ответить. Владу я никогда не ревновал – это ответ на твой третий вопрос. Не ревновал, потому что не люблю – это ответ на второй. Даже когда я с ней, я сам. Без тебя – остальное значения не имеет. В этом ответ на первый вопрос.

Пульс, сердцебиение, дыхание – все на пределе. Подводит меня к инфаркту. И пусть бы он уже случился, чтобы прекратить это безумие раз и навсегда. Но я лишь гоняю кровь на повышенной скорости и дурею от своих эмоций.

Александр Георгиев: Трахаюсь. Секс есть. Я им себя добиваю. Спросила бы, я бы сказал, что физической потребности в том нет. После тебя. Если бы не было так похрен на свою дальнейшую жизнь, я бы забеспокоился и обратился к специалисту, потому что по факту ты сделала меня импотентом.

Боже… Сердце у меня все-таки останавливается.

Александр Георгиев: Сейчас, когда ты сказала… Те последние слова – выстрел в грудь разрывными пулями. Я в тебя не смог вытолкнуть ни один патрон, ты же в меня выдала целую обойму! Честно? Мне хуже, чем в проклятом феврале. Как так получилось? Объясни. Просто, блядь, объясни, чтобы я смог уснуть! Попроси меня приехать, и я утром буду у тебя. Выслушаю, ничего больше. Я хочу понять… Хочу во всем разобраться!

Мое сердце срывается, принимаясь снова гонять на дикой скорости кровь и зверски долбить мне по всем критическим участкам пульсом. Плохо соображаю, но пальцы сами собой приходят в движение.

Сонечка Солнышко: Нет! Забудь обо всем. Давно неважно.

Александр Георгиев: Серьезно неважно? Поклянись!

Сонечка Солнышко: Клянусь!

Господи… Прости…

Александр Георгиев: Не простит.

Знает меня, черт возьми, настолько, что читает мысли. В