Охота пуще неволи - Анатолий Иванович Дементьев

слушал эти песни. Неожиданно совсем близко раздались странные звуки, грубоватые и резкие. Это была тоже песня — песня любви, которую пела древняя лесная птица глухарь. Определив направление, охотник осторожно направился в ту сторону. С каждым шагом звуки доносились отчетливее. Леонид Павлович начал делать короткие перебежки. Смолкла песня — и он замирал на месте, затаив дыхание, боясь сделать резкое движение.

На высокой сухой сосне охотник разглядел вольного певца. Крупный глухарь, распустив веером хвост, опустив крылья, медленно прохаживался по длинной ветке, повернув голову к востоку, навстречу рождающейся заре. Птица трепетала, вся охваченная сильным чувством, разливая страстные призывные потоки любовной песни.

Человек невольно залюбовался могучим красавцем, его призывом к вечной жизни. На фоне полыхающей зари глухарь отливал блеском вороненой стали, от него словно струился чудесный свет. Каждое перышко на птице трепетало и искрилось. Рука охотника стала поднимать ружье, но вдруг остановилась, приклад мягко опустился на мох.

— Кыш ты! — громко сказал Леонид Павлович.

Испуганный глухарь оборвал песню, с треском сорвался с ветки. Бурцев засмеялся и достал папиросы.

А лес, окончательно пробудившись от сна, жил полной жизнью. Ее дыхание чувствовалось повсюду. Каждое живое существо вносило в этот поток жизни свою долю: пели птицы, среди сухих прошлогодних листьев ползали первые жуки, копошились блестящие черные муравьи, из набухших березовых почек готовы были брызнуть первой зеленью нежные крохотные листочки, все новые и новые ростки тянулись к солнцу.

ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ

Бывают такие дни, вы ходите с утра до вечера по лесам или болотам, десятки километров исколесите и ничего не убьете. А то еще хуже — даже не увидите дичи.

Домой возвращаетесь, увы, уже не в том радужном настроении, в каком отправлялись на охоту. Знаете, что дома вас ждут не розы и лавры, а полные презрения взгляды, ехидные вопросы и злые шутки, а в заключение одно короткое слово:

— Охотничек!

И тот, кто это слово произнесет, постарается вложить в него всю свою неприязнь к несчастливцу, забытому богиней Дианой. Только охотник поймет в такие минуты охотника, только охотник пожалеет и попробует утешить неудачливого товарища.

Мне могут возразить, скажут, что не все охотятся ради того, чтобы добыть какой-то трофей, что есть-де категория охотников, премного довольных и тем, что им довелось глотнуть чистого кислорода, видеть, как скрылось за лесом солнце, и выстрелить по вороне с единственной целью — послушать многоголосое эхо. Не верю я этому. Нет и не может быть охотника, который отказался бы принести домой зайца, пару уток и несколько жирных осенних дупелей. А если и встречаются такие, то к ним вполне применима обидная, но справедливая русская пословица: в семье не без урода…

Я сам охочусь, как говорят, не ради продовольствия, а ради удовольствия, но день, когда приходится возвращаться домой «попом», для меня — горький день. И что там ни говорите, а каждому лестно свалить красавца-глухаря, удивить знакомых огненно-рыжей «кумушкой» или приторочить к ягдташу несколько уток.

И если вы удачно постреляли краснобровых косачей на току, взяли из-под гончей одного-другого уже перелинявшего беляка, если ваша Нора или Корсар отлично работали по бекасам, вы будете считать себя счастливым человеком.

Но, к сожалению, выдаются и такие дни, когда все эти косачи, вальдшнепы, зайцы или утки остаются где-то там, в лесах и болотах, да еще, пожалуй, в ваших мечтах, и только как реальный факт существуют порядком нарезавший плечи рюкзак, ружье, ставшее вдруг неимоверно тяжелым, да два (а то и больше) десятка километров еще не пройденного пути. Во рту пересохло, пудовые сапоги хочется сбросить и пойти босиком. Как о высшем благе, мечтаешь о папиросе и ругаешь себя за то, что час назад выкурил последнюю. Но самое обидное — в сетке нет ни перышка, а висит она на самом видном месте, и вы знаете, что каждый встречный и поперечный будет на эту сетку непременно заглядываться.

— Нет уж, — говорите вы себе в таких случаях, — это в последний раз. Видно, не выйдет из меня настоящего охотника. Хватит! Время только напрасно расходуешь. Продать надо ружье, тогда и соблазна не будет. Вот Петр Иванович на днях заходил, долго любовался ружьем, видать, понравилось. Может купит?

С такими невеселыми мыслями вы упорно отмериваете километр за километром. А ноги ноют, и, наверное, на них уже образовалось несколько мозолей, потому что между большим и соседним пальцами нестерпимо жжет, а пятку при каждом шаге колет, как иголкой. Эх, закурить бы с горького охотничьего горя…

Вы останавливаетесь, шарите по всем карманам, внимательно исследуя каждый шов, каждую складочку, и, как величайшую драгоценность, собираете крупицы табаку на клочок газетной бумаги. Завертываете тощую козью ножку, с наслаждением делаете несколько жадных затяжек. Дым отдает горелым хлебом, жженым волосом и еще чем-то, но это все-таки курево. Вы блаженно улыбаетесь, и вдруг улыбка застывает на лице, превращаясь в жалкую гримасу. Вспоминаете, что именно сегодня обещали жене вернуться пораньше и сходить с нею в театр (билеты куплены еще на прошлой неделе), что через час будет третий звонок, после которого вход в зрительный зал обычно воспрещен. Делаете несколько героических торопливых шагов, но острая боль в пятках кривит ваше лицо и умеряет пыл. «Будь, что будет», — решаете вы и снова бредете со скоростью черепахи, спотыкаетесь о пни и коряги, пересчитываете все камни на дороге.

Наконец, подходите к своему дому, стараетесь принять бравый и независимый вид, бодро нажимаете кнопку звонка. Вам подозрительно долго не открывают. Потом дверь широко распахивается, и на пороге появляется молчаливая жена. По вашему лицу она безошибочно определяет финал охоты, но вы стараетесь не замечать ее хмурого лица. Легко касаясь пола носками, проходите вперед и неестественно веселым тоном говорите:

— Вот и я. Славно сегодня побродил. Хорошо в лесу. Отдохнул и даже как будто… помолодел. Чайку бы сейчас горячего.

Жена улыбается, но вам почему-то от этой улыбки не по себе. На столе, на самом видном месте, лежат билеты в театр, а часы уже показывают одиннадцать вечера. Жена ни о чем не расспрашивает, ни в чем не упрекает, но это еще хуже. Она подает вам чай и садится за прерванное вышивание. Обжигаясь, вы пьете чай, пробуете поделиться впечатлениями дня, но все ваши попытки установить дипломатические отношения с супругой ни к чему не приводят. Горько вздохнув, вы наливаете третий стакан чаю и незаметно засыпаете за столом. Из сладкого дремотного состояния вас выводит голос жены:

— Натаскай мне воды, я завтра стирать буду.