Точка опоры — точка невозврата - Лев Альтмарк

— И здесь вам стало лучше? — не по теме вклинивается наш коп.

— По крайней мере, обе наши дочери пошли в приличную школу, и теперь старшая служит уже в армии. А он… Не знаю, об этом нужно спрашивать у него самого. Лично для меня ничего не изменилось. — Таня вздыхает и лезет в карман за новой сигаретой. — Думаю, и для него ничего не изменилось. Для него по-прежнему на свете существует только танго и, более того, он отыскал себе очередное божество, на которое сегодня чуть ли не молится.

— И кто же это?

— Был в Аргентине в начале двадцатого века человек по имени Макс Глюксманн, который выпускал первые грампластинки в стране и пропагандировал, а потом записывал танго. Гершон повсюду выискивал информацию о нём и всё время приговаривал, мол, вот человеку повезло — у истоков нового стиля стоял, ему бы, Гершону, в то время попасть, так вместе с этим Глюксманном таких дел бы наворотил. А сегодня жизнь скучная и меркантильная…

— Это всё понятно, — прерывает её Лёха, — многие из репатриантов, кто устроиться на новом месте пока не могут, мечтают о каких-то несбыточных вещах. Нас интересует, что с вашим мужем произошло перед тем, как он исчез.

— Ничего с ним не произошло. Всё, как всегда. Утром был дома, а потом, когда я его к обеду хватилась, его уже не стало. Ни его, ни аккордеона, с которым он никогда не расстаётся.

— И аккордеон, значит, исчез… — эхом повторяет Лёха и вопросительно поглядывает на меня.

— Ничего необычного или странного в тот день вы не заметили? — на всякий случай спрашиваю я, уже догадываясь, что Таня мне ответит.

— Ничего. Совершенно ничего…

В этот день мы ещё заехали на квартиру Наомы Адари, предварительно заскочив в полицию за ордером, но прежний энтузиазм потихоньку иссякал. Мы почти стопроцентно знали, что ничего интересного в этой опечатанной квартире не будет. Ни следов, ни каких-нибудь намёков. Квартира как квартира, в которой живёт немолодая женщина среднего достатка. Одна из трёх комнат, видимо, была детской, в которой обитал внук Наомы.

На всякий случай, мы прихватили ноутбук хозяйки, который был покрыт изрядным слоем пыли.

— Наверное, его давно не включали, — используя всю свою проницательность, выдаёт Лёха.

— Не уверен, — опровергаю я, — смотри, он стоит у открытого окна. Оттуда пыли могло нанести — мама не горюй.

Больше делать тут было нечего.

— Завтра с утра устраиваем мозговой штурм, — говорю на прощание Штруделю. — Пускай в нём непременно поучаствует и господин лейтенант, это он заварил кашу с пропажами. Да ещё потруси компьютерщиков, чтобы посмотрели ноутбуки Давида Лифшица и этот, что мы сегодня изъяли.

— Надо будет позвать и капитана Дрора, — вспоминает Лёха, — ты его помнишь. Он в самом начале за тобой приезжал.

— А что он за птица?

— Дрор курирует наш отдел. В случае неудачи самые большие шишки получит он, а Винтерман отделается лёгким испугом.

— Иерархия, блин, как на бывшей родине. Словно никуда не уезжал…

Но Лёха меня уже не слышит, а врубает по газам и поскорее удирает ужинать и готовиться к завтрашнему мозговому штурму.

6

Ровно в девять утра мы стройными рядами рассаживаемся для мозгового штурма в кабинете капитана Дрора. Помимо хозяина кабинета, меня, Лёхи и лейтенанта Винтермана присутствует моложавый лысый паренёк в джинсах и серой полицейской майке — местный компьютерный гений, как я и просил вчера.

— Итак, — начинает капитан Дрор, — это у нас первое совещание по исчезновениям людей, поэтому попрошу лейтенанта Винтермана для начала ввести всех в курс дела. Потом Даниэль и Алекс доложат о первых результатах, а Ави, — он любовно поглядывает на компьютерщика, — расскажет, что ему удалось вытащить из ноутбуков потенциальных жертв…

Хоть это, по сути дела, и рутинное мероприятие, каковых за мою полицейскую практику я прошёл не один десяток, но для Виктора Винтермана оно оказывается почему-то страшным и неподъёмно тяжёлым. Он моментально покрывается потом, начинает судорожно вытирать лоб, щёки и шею полосками бумаги из рулончика, лежащего перед ним, и, конечно же, вместо продуманной и чёткой речи заикается и несёт полную околесицу. Это стало ясно даже мне, хоть я и понимаю иврит через слово.

Всё это время Дрор невозмутимо сидит на своём месте и крутит в пальцах остро заточенный карандаш. Потом в какой-то момент ему это, видимо, надоедает, и он нетерпеливо стучит карандашом по столу:

— Сядь, Виктор. Всё это мы знаем по документам. Сейчас я хочу послушать Даниэля. — Он глядит на меня строгим начальственным взглядом и, мне кажется, что тайком даже подмигнул. Впрочем, я давно уже усвоил, что от милостей и расположения начальства лучше держаться подальше.

Я неспеша иду к небольшой белой доске, висящей на стене за спиной Дрора, беру фломастер и быстро рисую кружок, внутри которого ставлю вопросительный знак. Все удивлённо разглядывают его, но никто ничего пока не спрашивает.

— Это задача, которая стоит перед нами, — указываю пальцем на кружок и терпеливо жду, пока Лёха переведёт начало моей торжественной речи. — Теперь пририсуем то, что нам известно, то есть исходные данные. Первая стрелка, выходящая из круга, и слова под ней — «Юрий Вайс». Вторая — «Иехизкиель Хадад», третья — «Давид Лифшиц», четвёртая — «Ицхак Левинштейн», и пятая — «Гершон Дубин».

Я победно оглядываю следящую за моими художествами публику, и Дрор веско замечает:

— У тебя тут пять стрелок, а пропало, насколько я знаю, шесть человек. Ты кого-то забыл?

— Нет. Но стрелку с названием «Наома Адари» я хотел бы провести от надписи «Ицхак Левинштейн».

— Поясни, почему…

— Дело в том, что все пропавшие никак не связаны друг с другом. Более того, это люди разных профессий, возрастов, образования и даже из разных социальных групп. За исключением Ицхака и Наомы. Они брат и сестра, поэтому между их исчезновениями может существовать какая-то связь, о которой мы пока не знаем…

Некоторое время присутствующие переваривают информацию, потом Дрор нарушает тишину:

— Ну, и что нам даёт твоя схема?

— Я её ещё не закончил. Попробуем под именами приписать то, что нам бросилось в глаза в квартирах каждого из пропавших. Первый — Юрий Вайс. Среди его вещей мы нашли раскрытую книгу русского писателя-эмигранта Ивана Бунина «Окаянные дни» с очерченным фломастером фрагментом о еврейских погромах в период Гражданской войны в России. Кроме того, там была ещё одна книга — «Конармия» Исаака Бабеля…

— Какие книги?! О чём ты… Даниэль?! — вставляет свои пять копеек Винтерман. — Книжки-то остались на месте, а их хозяин исчез… Ты ничего не путаешь?