Белград - Надя Алексеева

она опрыскивала завязь от вредителей и туманов. Дунай купоросным не был. Он был как лес за дальним полем – синим в прозелень.

Аня глубоко вздохнула. Похолодало – и горечь дыма с дебаркадеров защекотала ноздри.

Завидев будку с попкорном, вспомнила, что не завтракала. Прибавила шагу, но та была закрыта. Народу на набережной и в парке было мало: женщина с коляской, парочка с питбулем на крепкой шлейке да рыбаки. Разложив снасти на скамейке, они не то их чинили, не то продавали.

Уткнувшись в телефон, Аня пыталась сообразить, что посмотреть в округе. Не поднимая головы, свернула на тропинку, обошла какой-то шлагбаум – и едва не споткнулась о черные высокие ботинки. Перед ней стоял военный в камуфляже, удивленный, как и она сама. Распознав иностранку, протараторил что-то вроде: «Зис вей плиз, клоузд, клоузд». За его спиной высилась громада пришвартованной серой подлодки. Триколор на флагштоке (порядок цветов, обратный российским), белые будки охраны, увешанные табличками на сербском и английском: «Проход запрещен!», «Проезд закрыт!», «Съемка запрещена!», – всё это ловко пряталось за прибрежными ивами и платанами.

Аня уже зашагала прочь, – как перед подлодкой, на обнесенную рабицей территорию, вышли белые гуси. Толстые, щекастые, с морковными клювами. Сзади их подгоняла хворостиной девчонка Аниной комплекции, тоже в камуфляже и с военной выправкой. Жаль, не сфотографировать. Совершенно чеховский сюжет.

Домой вернулась за полдень: магазин с его очередями и нарезкой колбасы (а сыр ей почему-то не нарезали) отнял часа полтора.

И еще столько же потратила на стряпню. Хотелось устроить им с Русланом приятный ужин, хотя и праздновать было особенно нечего.

Она уже сомневалась, правильно ли поступила с работой. Привыкла переписываться с коллегами, с Кариной, пояснять клиентам правки, – вся эта докучливая на первый взгляд коммуникация была каркасом ее будней. А что теперь? Что ей осталось? Прогулки по пустому Белграду?

На здании суда засветилось пятнышко звезды. А может, это в луче дальних фар блеснул скол на фасаде. На стене напротив духовки дрожал желтый прямоугольник: внутри горело электричество, запекалось мясо. Руслан, хоть и фыркал на забегаловки, предлагавшие шашлык-роштиль и кебаб-чевапи, любил, когда Аня готовила мясное, основательное.

Проверила телефон – коллеги так и не вернули ее из бана.

Бродила по комнатам, включив везде свет, перекладывала вещи с места на место. В квартире было чисто. Пусто. Наверное, им бы не помешал еще комплект белья, и что-то на стену повесить. В гостиной над огромным диваном – три пустых гвоздя. Что за картины здесь были у лендлорда?

В Ялте Левитан набросал Антону Палычу этюд, чтобы легче работалось. Над камином, прямо в нише на стене, написаны стога сена. Не современные катушки, а косматые, зеленые под луной копны…

* * *

Аня оказалась в Ялте к полудню.

Пудровая сладость роз и олеандров обняла ее, едва прокрутилась дверь аэропорта. В открытые окна такси то и дело залетала мошкара, выставленную наружу руку согревало солнцем, и всего секунду, но Аня запомнила, порхала у ее пальцев черная тропическая бабочка.

В квартире, что она сняла на Свердлова, – узорный татарский балкончик с видом на горы вдали, подновленный душ, софа и скрипучая кушетка.

– Что вы хотели за такие копейки, – хозяйка сразу перешла в наступление. – Это исторический центр. Тут эта, как ее? Ну, вы знаете, артистка жила.

– Книппер, – брякнула Аня, выуживая из рюкзака ноутбук.

– Наверное… – хозяйка расстроилась.

Уходя, она всё бурчала, что ладно уж, договор дороже, все-таки Аня на месяц сняла, и она же не знала, что Книпсер… хоть бы табличку на доме повесили, сидят в своих архивах и ничего не рассказывают, а ей – сплошь убытки. У хозяйки был южный говорок, с гхэканьем и восходящей интонацией. Когда за ней, наконец, захлопнулась дверь, по лестнице словно затопала прочь целая процессия.

Аня еще раз огляделась и прикинула: допустим, на месте душа стоял умывальник (в Ялте в те времена уже был водопровод), а там, значит, была кухонька. Вот тут – Аня зажмурилась возле старой кушетки – ширма, черная, с красно-золотыми всполохами, расписанная по-восточному. На ум пришла мамина хохломская миска.

Аня наступила на горячий квадрат пола, прямо желтый на красном советском коврике, постояла-погрелась после московских затянувшихся дождей. Где тогда жили эти две артистки, не так уж важно, да и редактор в издательстве сказала: «Не знаешь – выдумывай, но посочнее».

Ялта плавилась под солнцем, липы по улице Кирова точно макнули верхушками в теплый, слегка загустевший желток. Завтракать было некогда. Аня торопилась, шлепая по пяткам задниками сланцев, – скорее на Белую дачу, в дом-музей Чехова, присмотреться к обстановке и саду, а уж потом засесть в кафешке на набережной, заказать глазунью с кофе – и вперед. Сделать зачин истории.

Кирова – самая длинная улица в Ялте. Идешь, идешь, и вот уже тротуар ныряет куда-то вниз, а машины шоркают покрышками словно у тебя по плечам. На тенистой стороне Аня огибала магазины, выставившие наружу коробки с трусами («распродажа»), палатки с квасом и бродячих собак, от жары спавших вповалку. Аню обогнал самокат и протренькали пару раз велики за спиной, но в целом улица была пустынна. Конечно, все на море. В витринах красовались надувные кислотно-розовые фламинго.

А потом она висела на заборе. Ни дать ни взять – «антоновка». Эти фанатки столетней давности не давали Чехову прохода. Аня полезла на витые, в облупленной белой краске прутья от того, что в музее объявили «спецпосещение» для «этнических немцев». По аллеям кружили старухи с алыми морщинами губ из-под старомодных шляпок и два старика в рубашках с короткими рукавами. Один опирался на трость, второй, видимо, на жену. Тощие руки обоих белесо и немощно светились. Перевалившись через забор, Аня притаилась за стеблями бамбуков. Здесь темно даже днем. Вроде как Чехов насажал их, чтобы сделать удочки, но не дожил…

Рассмотрела дом: по-южному зеленая тень кедра на стене, крыша красно-коричневая, под черепицу, и входная дверь ей в тон. Подкрасться ближе мешала груша, образовавшая зонт над голубой скамейкой. Ветви, старые, корявые, кое-где качали налитые плоды. Аня занозила ладонь о бамбук, ступила в падалицу, уже начавшую подгнивать. Пригнулась. Как оказалось – вовремя. Потому что старики, видимо, те самые немцы, перебежав все мостки, растрепав розовый куст, ринулись прямо к голубой скамейке. Экскурсовод кричала им вслед: «Только ничего не рвите! Пожалуйста! На скамейку нельзя! Это скамейка Книппер!». Но старик, который только что опирался на жену, бодро подхватил свою старушку, поставил на голубое сиденье, и та сорвала грушу и с хрустом надкусила недоспелый бок. Экскурсовод,