Последние дни Российской империи. Том 1 - Василий Криворотов

   — Я поддерживаю вполне то же самое мнение, — сказал Карсавин и продолжал оживлённо дальше, — исторический жизненный путь народа не всегда бывает гладок. На этом пути попадаются кочки и рытвины, а иногда пересекают его даже глубокие пропасти. Ни один народ на нашей земле не прошёл своего исторического пути без больших и малых потрясений. Быть может, судьба готовит и нам одно из таких потрясений... Виновны в этом потрясении будут, конечно, те, которые держат в данное время в своих руках кормило и команду русского корабля. За его повреждение или крушение они понесут историческую ответственность. Я не верю, чтобы наша молодая нация потерпела непоправимое крушение. Россия располагает безграничными моральными силами, и случись что-нибудь плохое, она переболеет и переживёт его. Я думаю, что бесконтрольному пессимизму мы предаваться не должны.

   — Очень хорошо сказано, Павел Константинович. Душа у нашего народа огромная и богато одарённая Богом. Оплакав жертвы людского недомыслия, она воспрянет снова и зашагает, обновлённая, по всему пути дальше, — сказал отец Алексей, держа крест, висевший на его груди, в руке.

Некоторое время царило молчание. Казалось, что каждый передумывал прозвучавшие тут слова и переживал их по-своему. Рамсин, шагавший вокруг по беседке, подошёл к своему месту и, усевшись, посмотрел на своих слушателей.

   — Смущены, господа? Есть перед чем смущаться Я расскажу вам дальше об известной вам всем афере банкира Рубинштейна, которая, я думаю, произведёт на нас ещё одно удручающее впечатление. Государыне понадобился банкир для особенно важной денежной операции. Она имела в Германии бедных родственников, которые во время войны особенно нуждались в её помощи, которую она до войны оказывала им постоянно. Она обратилась за советом через Вырубову к Распутину и просила его найти честного и заслуживающего доверия банкира. Старец обратился по установившемуся заколдованному кругу за советом к своему секретарю. Тот очень даже охотно предложил своего сородича банкира Рубинштейна, преступного проходимца самых низких качеств. Распутин пригласил Рубинштейна к себе, как я могу себе представить, и объяснил ему, что царице нужен для деликатной денежной операции банкир, заслуживающий полного доверия и способный хранить абсолютную тайну. Рубинштейн поклялся, что исполнит желание царицы достойнейшим образом и будет хранить её поручение в тайне. Он стал её банкиром и первое её поручение — пересылку денег бедным родственникам в Германию — исполнил аккуратно и в полной тайне. Государыня отдавала себе отчёт, конечно, насколько это её предприятие было опасным для неё во время войны, и заботилась поэтому, чтобы оно сохранилось в тайне. Но, доверяя слишком много Распутину, она не подумала о том, что выдала свою опасную тайну бесчестному и вероломному Рубинштейну. Она поставила себя и своё высокое имя в зависимость от бесчестного проходимца. Рубинштейн вошёл в доверие старца. И через него получил связи в придворных кругах. Распутин посылал к нему своих «страждущих и обременённых», а тот, дабы заслужить полное доверие, ни одному из них не отказывал. Он открыл даже ненужную ему большую контору, в которой нечего было делать, но зато находили тут место просители старца и получали какие-то гроши. Распутин возымел симпатию к «мудрому банкиру», дав ему эту кличку. Следующим шагом Рубинштейна было пожертвование двухсот тысяч рублей на постройку военного лазарета, главной надзирательницей которого он поставил свою жену. Этим он тронул сердца петроградской общественности и особенно сердце царицы, самопожертвованно работавшей для раненых воинов.

Это была показная сторона «мудрого банкира». Свой настоящий лик он начал показывать очень скоро. Он распространял в скрытой форме слух о том, что состоит банкиром царской пары. Манасевич-Мануйлов прилежно помогал ему в этом, заботясь о доходности «гешефта» своего сородича и делая ему рекламу. Богатство Рубинштейна быстро росло. Его аппетит к собиранию золота рос вместе с ростом его богатства. Во время войны он занялся валютной спекуляцией в больших размерах, что повлияло на быстрое падение рубля. Банкир был арестован и провёл несколько месяцев в заключении. Его вина равнялась в военное время измене Родине. Распутин спас его от виселицы, но мнение о нём изменил. Он называл его теперь шарлатаном.

Этот случай не проучил Рубинштейна. Он чувствовал себя, очевидно, в безопасности как «дворцовый банкир», а больше того, как посвящённый в тайну императрицы. Он организовал новую аферу высокого стиля, которая была уже настоящей изменой, а власти усматривали в ней также и шпионаж. Рубинштейн скупил все акции страхового общества «Якорь» и продал их с большим доходом в Швецию. Вместе с акциями он переслал туда же планы разных зданий и сахарных фабрик, застрахованных «Якорем». Эти планы попали в руки русских властей. Банкир был обвинён военными властями в измене и шпионаже. Случай вызвал среди евреев большой переполох, так как о еврейском шпионаже уже давно шли разговоры по всей России. Их ужас был ещё больше, когда Распутин отказался наотрез помочь спасать двойного изменника. Что почувствовала царица, узнав о том, какому негодяю она доверила свою тайну посылки в Германию денег? Ей стало ясно, что её имя будет связано с именем изменника и шпиона, и, в самом деле, кое-что вышло наружу. Угрожал огромный скандал. Царица послала специального курьера в Ставку, но это не помогло. Рубинштейн не был освобождён из тюрьмы и ему грозило повешение. Он мог попытаться защищаться именем императрицы. Еврейское окружение Распутина пришло в большое замешательство. Его единственной надеждой спасти попавшегося сородича был секретарь старца. Симанович должен был уговорить Распутина простить Рубинштейну его преступления и ещё раз спасти его, теперь уже от виселицы. Симановича, очевидно, не нужно было много уговаривать. Он, без сомнения, был замешан в тёмные дела банкира, и, весьма возможно, сам дрожал за свою шкуру и старался помочь ему. Он напомнил Распутину, не без угрозы, очевидно, об опасности, грозящей царской паре в том случае, если Рубинштейн начнёт говорить о своих отношениях с Двором. Я помню, когда Распутин появился в сопровождении жены Рубинштейна во дворце в Царском Селе и просил встречи с царицей. Я догадывался о чём Распутин собирался умолять государыню, а та, наверное, изъявила полную готовность заступиться за «своего» банкира. Она ездила вскоре после этого лично в Ставку. По настроению евреев из окружения старца можно было думать, что великий прохвост Рубинштейн был освобождён из тюрьмы.

Военное командование было против освобождения Рубинштейна. Дворцовый комендант не дал ходу приказу царя об его освобождении, и предприятие царицы не удалось. Симанович знал, что в случае, если его сородич не будет скоро освобождён, то вся история с ним обернётся против евреев. Он добился аудиенции у царя, и банкир был освобождён. У царя, очевидно, не было другого выхода. Легкомыслие жены принудило его поступить против права и законности.

   — Это освобождение Рубинштейна вызвало большую удручённость в Москве в кругах мыслящих и наблюдательных людей, — сказал Карсавин, видя, что Рамсин сделал перерыв и принялся набивать табаком свою трубку. — Против государыни у нас поднялась такая критика, что иногда было страшно слышать. Я лично не верил тому, что ей приписывалось, но эти её заботы об освобождении банкира Рубинштейна поколебали и моё неверие. Положение государя было, в самом деле, безвыходным. Что должен был делать он, узнав от жены-царицы, что она по чисто женскому легкомыслию и незнанию связала своё высокое имя с кругом еврейских мошенников и шантажистов. Я, да и любой другой муж на его месте, освободил бы этого Рубинштейна, охраняя честь семьи. У царя же под вопросом стояло ещё больше, а именно: незапятнанность высшей государственной власти. Кошмар! Обвинять царя за это?.. Нет, это было бы очень несправедливо. Он ведь тоже человек, полагающийся на способность и добросовестность своих приближённых и охранников. По-моему, наш царь давно уже чувствует себя одиноким, жутко одиноким в кругу неуловимых заговорщиков и расползающейся морали и преступной халатности своих чиновников. Жутко, в самом деле, страшно жутко.

   — Да, это, в самом деле, страшно жутко, — промолвил Мураховский, откинувшись на спинку плетёного кресла и покрыв глаза рукой. Казалось, что он старался представить себя на месте царя, осаждённого интригами, злыми умыслами, обманом и предательством окружения, в котором он не находил ни одного человека, на которого мог бы положиться и довериться. Да, господа, страшно жутко в таком одиночестве. Фронт против внешних врагов был ощутимой реальностью, где можно было принимать уверенно те или иные решения. Невидимый же фронт скрытых заговорщиков и их русских помощников, на которых царь полагается и рассчитывает, это нечто более сложное и опасное, против чего не вынесешь благовременного решения и не нанесёшь должного удара. Заговорщики плетут свои сети, расставляют западни и готовят свои удары без помехи, скрыто и исподтишка. Они вербуют тайно своих сотрудников из бесчестных людей близкого окружения верховной власти, изолируют и закрывают рот порядочным и отстраняют их прочь с помощью клеветы и даже угроз. Они сидят за игорным столом, видимым только им, раздают карты и принуждают играть с собою тех, которые, будучи заняты чем-нибудь другим, принуждены играть в эти карты. Картёжные ходы заговорщиков были всегда заранее обдуманы, взвешены и рассчитаны на тот или иной эффект, — сказал Рамсин и продолжал: