Яррик: Цепи Голгофы / Дурной Глаз - Дэвид Эннендэйл

Орк падал и выл. Акустика колодца превращала его крик в  хоровые му́ки. Звук удара был влажным, и донёсся через долгое время. Вой оборвался.

Трака протянул руку над моей головой и взял цепи в свои силовые когти. Он уже не ухмылялся. Взгляд его глаза был пронзительным, оценивающим. В нём присутствовало и что-то сообщническое, что я отвергал со всей ненавистью моего собственного взгляда. Он едва заметно кивнул. Мне? Мне это мерещилось, нет сомнений. Я взмолился Богу-Императору, чтобы я ошибался. Затем я услышал звучный, подводящий черту лязг сомкнувшихся когтей, и цепи разъединились.

Сила, так ужасно тянувшая за плечи моих рук, исчезла, и вместе со свободой пришло головокружение. Я падал во тьму, проживая свои последние секунды, погружаясь в странный покой. Я ничего не мог предпринять. Мне не с чем и не с кем было бороться. Впервые на своей памяти я был избавлен от всякой ответственности. Только в смерти можно забыть о долге, а мне было ниспослано несколько мгновений, чтобы ощутить освобождённость от него. Я вверил свою душу попечению Императора и обмяк. Я погружался в зловещие звуки. В меня бил завывающий ветер. Я видел лишь мрак и ничего более, и по прошествии первых секунд мне начало казаться, что я не падаю, а лечу.

Мне было больно от незавершённых задач. Я надеялся, что буду прощён. Мне подумалось, что бывали смерти и похуже.

Я имел роскошь нескольких долгих секунд, чтобы поразмыслить над этими вещами. И даже сейчас, в те моменты, когда я валюсь с ног от усталости, я иногда вспоминаю эту крошечную толику отдыха с чем-то вроде ностальгии, пока меня не вразумляет стыд.

В тот день не стыд напомнил мне о долге. То был жестокий, но не смертельный удар моего приземления. Я не врезался в металл. Я ударился о жидкость. Это было так больно, словно я влетел в кирпичную стену. Затем жидкость потянула меня вниз и начала душить. До этого я был обмякшим. Сейчас я бился в нечистой мгле. У меня не было ощущения верха и низа, вообще никакого представления о чём-либо, за исключением вселенской боли и перевешивавшего даже её божественного повеления возобновить мою борьбу.

Моя терзаемая болью грудь требовала, чтобы я глотнул воздуха. Вместо него в мои лёгкие полилась грязь. Я судорожно дёрнулся и пробил поверхность затхлой воды. Я выкашлял тину, попавшую в мои лёгкие, и замолотил руками, продвигаясь вперёд. Мои ноги почти сразу же ударились о дно, оскальзываясь на склизкой груде, которая могла быть камнями, а могла и черепами. Эта куча поднималась наклонно вверх. Я не успел пройти и пару-тройку метров, как выбрался из воды и присел, привалившись к изогнутой слизистой стенке колодца. Делая тяжёлые вдохи и выдохи, когтями раздиравшие мои лёгкие, я развернулся кругом, лицом к тьме.

Я почти поддался чувству полной беспомощности. Я был не один в этом месте. Я слышал, как поблизости плещутся и грызутся друг с другом какие-то туши. Но я не мог ничего видеть, я не имел оружия, и у меня была только одна рука. Я овладел собой и начал ждать. Через минуту мой глаз адаптировался, и я увидел, что фосфоресцирующая плесень на стенах испускает слабый свет. Ствол колодца сбросил меня на одном конце какого-то пространства, смахивавшего на большую пещеру. Она простиралась в глубокий мрак передо мной, с изгибом уходя за пределы видимости. Вдоль стен имелись узкие насыпи. Я чувствовал поверхность стены за своей спиной, и это был пористый камень, не металл. Я осознал, где я должен был очутиться: в нижних пределах космического скитальца.

Тот факт, что я мог дышать, служил ещё одним указанием на чудовищное могущество Траки. Космические скитальцы не были какой-то редкостью в среде орков. Как только Вааагх! достигал критической массы, скитальцы были излюбленным методом транспортировки войны из одной системы в другую. Во многих из них, хотя и не во всех, в качестве сердцевины использовался астероид, вокруг которого монтировалось разномастное скопище кораблей. Конкретно это скалистое ядро имело внутри атмосферу. Её поддержание требовало заботы и усилий далеко за пределами орочьей нормы. Даже здесь, внизу, я мог ощущать присутствие Траки и силу его воли.

Возня, которую я слышал всё это время, закончилась. Послышалось пискливое чириканье, каким-то образом передающее смертельную агонию. Какое-то мгновение стояла тишина. Затем плеск возобновился, становясь всё ближе. Ко мне приближалась чья-то огромная туша, оставляющая за собой волновой клин. Я огляделся, отчаянно выискивая оружие или способ спастись. Стена была сплошной, и на ней не было никаких зацепок для рук. Но прямо справа от меня обнаружилось полузатонувшее тело охранника. Зеленокожий приземлился на этот скалистый отросток, и ему проткнуло шею. Я встал на колени и обыскал труп. Орочий пистолет разлетелся на куски, но клинок этой твари всё ещё оставался в своих ножнах. Он представлял собой массивный секач грубой работы. Это было неудобное оружие для человека, особенно однорукого. Также это был подарок от самого Императора.

И ни от кого другого. Ни от кого.

Я продолжал пригибаться к земле, стискивая клинок, прислушиваясь к приближающемуся хищнику. Плеск перешёл в шлёпанье по мелководью, а затем раздался взрыв царапающего скрежета. Я крутнулся с выставленным оружием. Оно наткнулось на какую-то тень в два раза больше человека и по длине, и по толщине. Клинок ушёл вглубь, попав между хитиновыми пластинами. Зверюга сбила меня своим весом, впечатав в стену. Я потерял опору под ногами и соскользнул вниз. Тварь передвигалась при помощи нескольких дюжин крохотных лапок, и они начали драть меня своими когтями, разрывая в лоскуты остатки моей шинели и запутываясь в них. У моей шеи щёлкали длинные серповидные клыки. Существо пихало свою голову вниз, пытаясь дотянуться до моего горла и ещё глубже насаживаясь на секач. Мою кожу щекотали жвала. Я изо всех сил давил вверх, моя рука тряслась от напряжения. Я рассёк что-то важное, и меня окатило потоком крови и прочих мерзостных жидкостей. Чудовище рухнуло на землю. Я выполз из-под его мёртвого груза. Я изучил тварь, насколько это позволяло слабое освещение. По-видимому, это была какая-то разновидность сквигов — у неё имелись характерные для них шипы на коже и широкие челюсти, однако её длинное сегментированное тело и хитиновый панцирь скорее принадлежали членистоногому. Её хвост кончался прямым жалом длиной в половину моей ноги. Я мог слышать невдалеке других представителей её породы и уже собирался спихнуть тело ногой в воду, когда, подчиняясь внезапному импульсу, отсёк у него жало. Я предоставил труп твари заботам её товарищей и с жалом под мышкой двинулся прочь от исступлённого пиршества.

Я держался стены, которая уходила вверх в ствол колодца. Я удостоверился, что на меня никто не собирается напасть, и затем начал вбивать жало в стену где-то на высоте колена. Камень был податливым, а жало крепким. После считанных ударов его кончик выдолбил дыру глубиной в несколько сантиметров. Я удерживал жало на месте, сжимая его обрубком своей правой руки, и вколачивал его в стену плоской стороной клинка. Я не останавливался, пока не вогнал его в камень чуть больше чем наполовину. Тогда я поднялся и взобрался на жало, держась за стену левой рукой. Ногам на этой опоре было неустойчиво, но само жало казалось надёжным. Я простоял там полные пять минут — гораздо дольше, чем мне придётся, если я попытаюсь провернуть задумку, которая вырисовывалась в моём уме. И, если привалиться к стене, то я вроде бы достаточно уверенно сохранял равновесие, чтобы вбить ещё один шип.

Это можно сделать. Я способен соорудить лесенку, по которой сможет взобраться однорукий человек. Всё, что мне требуется, — это достаточное количество жал.

Я посмотрел вверх, на невидимое устье колодца. Как далеко туда добираться? Сотню метров? Больше? Этого не узнать никак. Я подумал о том, сколько жал мне может понадобиться. Сколько этих чудищ я должен буду убить. На какое нескончаемое время может растянуться моя попытка к бегству.

Как легко я могу умереть по ходу дела.

Я подумал обо всех этих вещах. Затем я сошёл обратно на землю, ещё крепче стиснул клинок и направился в сторону яростного копошения.

Не знаю, как долго я пробыл там внизу. В нескончаемой ночи и непрестанной борьбе времени не существовало даже в концепции. В этом мирке не существовало цикличности, были лишь промежутки непредсказуемой длины между конвульсиями кровопролития. Для выживания требовалась абсолютная сосредоточенность, и вскоре я уже стал существом, ведомым инстинктом и механической привычкой. Я не мог позволить себе ни единой мысли, могущей меня отвлечь. Ни надежде, ни отчаянию не осталось места. Я сражался, я убивал, я отсекал жала и я сооружал свою лесенку. Проголодавшись, я ел горчащее жирное мясо всё тех же тварей. Оно легко могло меня убить, но у меня не было выбора. Мне повезло. Оно поддерживало меня в живых, а когда рациональное мышление отключилось перед лицом животной потребности, я забыл о такой бессмысленной роскоши, как гадливость.