Германия в ХХ веке - Александр Ватлин

Как и пролог любой революции, ноябрьские события устранили из политической жизни самые одиозные проявления старого, отжившего, ненужного. Характер новой власти должны были проявить ее созидательные действия. Пока же обстановка в Берлине после провозглашения республики напоминала немецкую поговорку о «старом вине в новых бокалах». Ключевые посты в государственном аппарате и армии сохранили беспартийные службисты имперской закалки, смирившиеся с новой властью как неизбежным следствием военного поражения, но отнюдь не симпатизировавшие ей. Напротив, рабочие и солдатские массы переполняла эйфория легкой победы и перспектив построения нового мира, которые смягчали горечь национального унижения и муки материальных лишений. Создав в лице советов институт «своей» власти, они тут же отдали ее «своим» партиям, сполна вознаградив социалдемократию за полвека своей социальной и политической эмансипации. От государственной мудрости ее вождей зависела отныне судьба первой германской республики. Но в еще большей степени она зависела от готовности социальных низов к ее защите и от способности общества в исторически кратчайший срок распрощаться со своими авторитарными устоями. Отречение Вильгельма отнюдь не лишало вторую Германскую империю, поставленную им на карту войны за мировое господство, романтического блеска для большинства его подданных. Новая власть должна была противопоставить этому блеску собственные ценности или сама исчезнуть в его тени.

Глава 2 Революция и республика

Провозглашение республики всего на два дня опередило подписание перемирия, завершившего мировую войну. Это не избавило первую германскую демократию от клейма «национального позора», которым сразу же воспользовались ее противники в генеральских мундирах и чиновничьих сюртуках. Сам Гинденбург, временно оказавшийся не у дел, освятил своим авторитетом тезис об ударе кинжалом в спину (Dolchstosslegende), который нанесли непобедимой армии коварные демократы. Последним придется оправдываться все годы своего правления, пока победа идеологии реванша, выросшей из этой и ей подобных легенд, не поставит точку в короткой истории несчастливой республики.

Первая мировая война практически не велась на территории Германии, но ее скорбную жатву почувствовала на себе каждая немецкая семья, оставшаяся без своих кормильцев или вынужденная содержать безнадежных калек. Около двух миллионов погибших на фронте, сотни тысяч умерших в тылу от голода и эпидемий, четыре с половиной миллиона инвалидов – таковы были только людские потери Германии. Сюда следует добавить последствия войны, не поддающиеся арифметическому учету – ожесточение прошедших через окопы и оставшихся в живых, их неспособность найти свое место в мирной жизни и готовность решать политические споры с оружием в руках. Уже при подписании перемирия Германия соглашалась с потерей своих колоний, практически всего флота и подвижного состава железных дорог. За четыре военных года в стране была подорвана финансовая система и сведен к нулю авторитет политической власти. В окружающем мире с Германией был связан образ безжалостного агрессора, и ставшие его жертвами народы взывали к мщению.

Тяжелые условия Компьенского перемирия, граничившие с капитуляцией, сковывали первые шаги германской демократии. И все же вопрос о мире, ставший катализатором российской революции 1917 г., был разрешен. Центристские и умеренные партии, вошедшие четыре года назад в «партию войны», теперь оказались «партией мира». Призывы к новой войне с Западом, способные объединить крайне левые и крайне правые силы в политическом спектре Германии, на ка-кой-то отрезок времени потеряли всякий смысл. И германская, и российская революции выросли из нежелания масс нести тяготы мировой войны, но если развитие событий в России определялось продолжавшейся войной, то в Германии – свершившимся фактом поражения.

После бескровного свержения монархии Гогенцоллернов был потерян общий вектор, объединявший революционно-демократический лагерь. Последующее развитие событий определялось конфликтами уже внутри него самого. 12 ноября была опубликована «социалистическая» программа Совета народных уполномоченных. Решением новой власти отменялось военное положение и восстанавливались демократические свободы, объявлялась политическая амнистия и провозглашались скорейшие выборы в Конституционное собрание. В то же время в этом документе ничего не говорилось ни о советах, ни о социализации, т.е. переводе в государственную собственность ключевых отраслей индустрии.

Программа СНУ отражала взгляды «умеренных» социал-демократов, которые в рыхлом лагере революционных сил находились на крайне правом фланге.

Отдавая дань марксистской терминологии, они опирались на либерально-демократические традиции 1848 г. – будущее государственное устройство должно быть определено не «классово-ограниченными» советами, а демократическим волеизъявлением всех немцев. Парламентское большинство оказывалось необходимым и достаточным условием движения к социализму. Последний превращался из «естественно-исторической необходимости» в этический императив, способный обеспечить избирательные успехи социал-демократов. Бесспорно, подобная умеренность находила отклик в рядах не только организованного пролетариата, но и средних слоев, творческой и служилой интеллигенции. СДПГ была школой политической социализации для нескольких поколений рабочих, некоторым из которых удалось «выбиться в люди», стать частью партийного или государственного аппарата. На эти кадры партия могла положиться. Абстрагируясь от социальных утопий, реальной альтернативой западноевропейской политической модели выступала только теория и практика большевизма. Гражданская война, бушевавшая на территории бывшей Российской империи уже целый год, не добавляла ей привлекательности.

Отношение к опыту большевиков НСДПГ, находившейся в центре революционного лагеря, не было столь прямолинейным. Провозглашая те же конечные цели, что и большевики, партия не принимала их «азиатские методы». В полемике с Лениным ведущий теоретик НСДПГ Карл Каутский предложил концепцию «третьего пути» к социализму, пытавшуюся соединить социализм в экономике и демократию в политике. Привлекательность «независимцев» вытекала из самого факта революции – это была партия социального творчества, нацеленная на светлое будущее и неспособная к длительному существованию в условиях стабильной политической системы. «Демократия – это немного, социализм – вот наша дорога» – скандировали на митингах ее сторонники.

С точки зрения лидеров НСДПГ революция создала благоприятные условия для дальнейших общественных преобразований, прежде всего социализации ключевых отраслей производства. Таким образом можно было решить вопрос о наказании тех виновников войны, которым она принесла огромные прибыли, и обеспечить справедливое перераспределение национального дохода. Проводить социализацию следовало немедленно, опираясь на советы рабочих и солдатских депутатов, чтобы затем поставить Конституционное собрание перед свершившимися фактами. Доводы оппонентов, что «социализация развалин» лишь оттолкнет трудящихся от социалистической программы, затрагивали скорее эмоциональную сторону вопроса. В годы мировой войны государство доказало свою способность контролировать экономический процесс, даже вопреки корпоративным интересам предпринимателей. Более действенным оказывался другой аргумент – перевод тяжелой индустрии в государственную собственность даст странам Антанты удобный шанс отобрать ее в качестве военной добычи. В итоге дискуссия о социализации тихо скончалась, предопределив дальнейшее угасание НСДПГ и концепции «третьего пути к социализму» в целом.

Наконец, на крайне левом фланге революционного лагеря располагались группы «интернационалистов», требовавших использовать энергию масс для решающего штурма как экономических, так и политических устоев капитализма. Карл Либкнехт так сформулировал отношение этой группы к происходившим в Германии событиям: «Политической формой революции является пролетарское действие, но социальным содержанием – буржуазная реформа». Формирование советов рабочих и солдатских депутатов в крупнейших немецких городах рассматривалось левыми радикалами в качестве подтверждения универсальности опыта русской революции, выборы в Конституционное собрание отвергались ими ввиду неизбежной победы на них антипролетарских сил. Моральная и материальная поддержка большевиков способствовала сплочению этих групп и отдельных революционеров-одиночек в некое подобие партии, центром кристаллизации которой стал «Союз Спартака». Именно скорейший приход этой партии к власти отождествлялся радикально настроенными участниками германской революции с диктатурой пролетариата.