Тоска по окраинам - Сопикова Анастасия Сергеевна

Остановились в глубокой яме на дороге, под противным химическим светом чьей-то гаражной лампы. «Держи куртку», – буркнула S. Тельняшечник вдруг ухмыльнулся своим толстым ртом и притянул S к себе. «Ты что?» – она забила локтями. «Тише, а то бабку свою разбудишь. Один раз – тебе жалко, что ли?» Резиновые губы пружинили, неловко раздвигая рот S, напряженный влажный язык он пропихивал между ее зубов. S мотнула головой – он чуть отстранился, и вдруг припал к ее уху, кругами вылизывая раковину. S изо всех сил отпихнула его и побежала к калитке.

– Мы еще встретимся, крошка! – крикнул тельняшечник, усмехаясь.

И они встретились – и встречались теперь на каждой дискотеке, и после Дима провожал ее домой. О Богдане она почти не думала – ей было стыдно даже перед воспоминанием о нем за всё, за всё, что она тут делает, за мокрый язык и жирные губы, и толстую, прожаренную солнцем кожу Димы, и запах дешевого пива и почему-то вареной куры, вечно идущий у него изо рта.

Она вернулась в город – и в первый же вечер он позвонил на домашний. «Поехали в центр? Я тоже тут». S обреченно вздохнула и принялась собираться: выудила из глубины шкафа старую юбку, босоножки на каблуке, красную майку – всё то, что не носила уже второй год и думала отнести на помойку.

К Дому офицеров подъехал его красный мопед, похожий на двухколесного муравья. У руля подпрыгивал сияющий Дима в серых шлепанцах. Пальцы ног у него были короткие и грязные, с полосками коричневого загара. «Ничего, что я в сланцах? – спросил он вместо приветствия. – Жарко очень». S обреченно залезла на заднее сиденье и обхватила его неприятно твердый живот. Свернули налево, поехали мимо спуска ко Дворцу, мимо церкви, мимо зарослей камыша к набережной. У зарослей плакучих ив, почти в болотце, он заглушил мотор. «Неплохой траходромчик», – заметил он. Он опять целовал ее, и опять от него пахло вареной курой, сильнее, чем прежде, – может быть, потому, что теперь ее не заглушал запах пива.

Потом он подъезжал к ее дому на своем драндулете, останавливался на углу и писал смс. Она выскальзывала из квартиры – «я к Лене!», шла вдоль побеленной стены по осыпавшейся штукатурке и кирпичам. Они заезжали на школьный двор, шли на «паучок» за трансформаторной будкой – маленький лабиринт из сваренных труб. Он всё пытался «показать ей» что-то своими толстыми губами, лапал за спину и зад, спускался к груди, которую S закрывала острыми локоточками. «Хватит, перестань». Дима устало вздыхал и сразу терял всякий интерес, торопился домой.

– Смотри-ка, – перечислял он, – я симпатичный, я неглупый, я занимаюсь спортом, я вот недавно бросил курить. Я еще работаю с пятнадцати лет! Знаешь, как меня отец заставлял работать?

– Не знаю, – S сонно качает головой.

– А-а-а! Он меня заставлял приседать двадцать раз, и только после этого давал лавэ. Поняла?

– Поняла. Не поняла только, почему ты так себя любишь?

– А кого мне любить? – он даже слегка завис и возмущенно фыркнул. – Конечно, люблю! Я люблю себя, люблю свою жизнь… Ладно, давай, целуй меня, хватит.

Она включает «винамп», случайное перемешивание. Играет песня из плейлиста на страничке Богдана, последняя. «So go ahead and take another piece of me, now. While we all bow down to you…»

Эта песня ей нравится, она мощная, сильная, будто война, и название группы хорошее – «Red». S сметает крошки со стола, чтобы не нарваться на очередной скандал, – и, только разжав кулак над ведром, вдруг вспоминает, что ни матери, ни отца сегодня не будет: оба поехали в деревню. «Так, – думает она. – Одна дома. Какой редкий шанс».

Она останавливается у зеркала и оглядывает себя с тоской. Волосы больше не бьют по спине, а еле-еле достают до лопаток; везде разной длины. Из-под трех выбеленных прядок выглядывают тонкие брови-ниточки, которые она выщипывает каждый божий день, потом маленькие глаза, потом широкий нос и толстые губы над маслянистым, круглым, как блин, подбородком. Грудь напоминает две острые луковки, смешные и нелепые на широком туловище. Она одевается в черное, черное, черное, теперь только черное с цепями, ремнями, полосками белого металла, и с едкой усмешкой вспоминает свою красную плюшевую кофту, значки с мультяшными героями, сарафан с чемоданной ручкой. Вот как люди исчезают за какой-нибудь год.

Тренькает телефон – клубный ремикс на «Нирвану». Этот идиот попросил поставить ее – чтобы S всегда знала, что звонит именно он. «Можешь еще переименовать меня в “секс-машину”», – толстый рот расплылся в ухмылке.

– Алло, ага! – S облокачивается на шкаф и рассматривает картину, точнее, фотографию с глупыми рыбами над своим креслом.

– Привет, малыш, – бездарное придыхание. – Что ты там делаешь? Думаешь обо мне?

– Не поверишь, но да.

Одна рыба, с желтыми полосками, будто бы раскрыла рот в изумлении.

– Мое ты солнышко, – с готовностью отвечают на том конце. – Ты знаешь, что у меня два солнышка? Одно светит в окно, а другое…

– Мама с папой уехали, – перебивает S. – За город.

Его тон сразу становится деловитым, речь – быстрой.

– И как долго ты будешь одна?

S прикидывает. Родители вернутся завтра к вечеру, но так долго он не может быть здесь. Пусть сразу уходит. Или ладно, пусть ночует тут – как-то совсем не по-человечески его выгонять сразу… Кто знает, вдруг ей даже понравится? И будет совсем не больно.

– До утра, – отвечает она. – До завтра.

– Понял. Буду через двадцать минут. Жди.

Длинные гудки.

S кладет телефон на полку и возвращается к зеркалу. Что-то еще надо предпринять? Что? Сходить в душ? Одеться по-другому, наверное, да? Она в тупом оцепенении смотрит то в зеркало, то на фотографию. В самом углу сверху плывет в водорослях рыбка – золотая, но кажущаяся в синем свете совсем серой, невзрачной, блеклой. Выцветшей от долгой борьбы.

S вспоминает, что нужно еще найти чистое постельное белье, и, наверное, сделать чаю, и накраситься, и найти приличную одежду.

Сток забивают черные волосы. S борется с ними – уже одетая в платье, ставшее домашним после злополучного прошлогоднего августа. Оно ей уже немного коротко, Диме должно понравиться. Волосы не уходят, и снова липнут к решетке, и выходят наружу, как грязь. Раздается дверной звонок, на пороге стоит Дима – в знакомой тельняшке, за версту пахнет шипром. S глядит на него и держит паузу – в руках у него ни цветочка, даже шоколадки не принес. О боже. О боже. Она неловко чмокает его в щеку и впускает в коридорчик, озираясь по сторонам.

Кого ждешь – не приходит. S понимает, что всё правильно. Ждала-то она не его. Все-таки, до последнего мгновения, где-то на самом дне души шевелилась надежда, что за дверью стоит кто-нибудь другой. Главное, что не этот, – а этот сдохнет, попадет в аварию, заблудится, пропадет…

S садится рядом с ним на диван. Ей нервно. Она обхватывает розовую подушку-буханку и дергает туда-сюда бегунок застежки на наволочке.

– А что это у тебя там? Гитара, что ли? Твоя?

– Моя, – кивает S. – Ты чай пей, наверное.

– Сыграй что-нибудь. Умеешь лабать?

S кивает и раздевает гитару, достает ее холодное лакированное тело из чехла. Она перебирает струны, играет какие-то гаммы – держи, держи, держи.

– А что же, говнарского ты ничего не умеешь? – толстые губы сложились в усмешке.

S поднимает глаза – и в этот самый момент он целует ее, набрасываясь, насильно раскрывая ей рот широко-широко, запихивая свой язык в гланды, хватаясь сразу двумя руками за грудь.

Гитара падает, на прощание звеня струнами, звук короткий, металлический.

– Покрывало, надо расстелить покрывало, – спохватывается S.

Он покорно запихивает под нее вафельный, похожий на огромное полотенце выцветший плед. Сарафан летит за батарею. Он наклоняется над ней, елозит губами по животу – и по бедрам ее ездит его металлическая цепочка без крестика. Она ежится и сдвигает колени, но он просовывает локоть.

– Расслабься, – командует он. – Расслабляйся давай.