Всколыхнувший мир - Глеб Голубев

Позднее, как бы подводя итоги, он скажет в одном из писем: «Во время пяти лет моего путешествия, бывших... можно оказать, началом моей настоящей жизни, все мое удовольствие происходило от того, что творилось в моей душе: восхищение видами, блуждание среди диких пустынь и великолепных лесов, шагание по палубе бедного маленького «Бигля» ночью.., построение теорий и собирание фактов в молчании и одиночестве...» Это запомнилось больше всего.

Наконец из теснин Магелланова пролива они вышли в Тихий океан и поплыли вдоль берега на север, к экватору. Теплело с каждым днем.

Но тут путешествие едва не закончилось преждевременно. Все устали, стали вспыльчивыми, раздражительными. А больше всех капитан. Фиц-Рой неожиданно заявил, что больше не может командовать, устал, болен, подает в отставку! Оставалось одно: прервать путешествие и возвращаться домой. А Дарвин только вошел во вкус научных исследований. К счастью, офицеры уговорили капитана продолжать плаванье.

Природа словно хотела показать все свое грозное могущество. Однажды ночью Дарвин с замирающим сердцем наблюдал в подзорную трубу, как полыхал, извергая лаву, вулкан Осорно в Чили. А неподалеку, в Вальдивии, ему довелось испытать довольно сильное землетрясение, когда они осматривали город. Трещали и рушились деревянные дома. Люди в панике метались по улицам. Земля так сильно дрогнула у Чарлза под ногами, что у него закружилась голова.

В дневник и записные книжечки он заносил не только научные сведения и описания природы. Его интересовала жизнь людей в каждой стране, труд простых крестьян, огородников, рыбаков, пастухов.

Рядом с точными научными наблюдениями он записывает услышанный от кого-то проникновенный рассказ о старой негритянке, убежавшей от своих мучителей-плантаторов. Когда ее догнали и хотели вернуть обратно, она предпочла рабству смерть - бросилась с высокой скалы. («В римской матроне такую черту признали бы благородной любовью к свободе, а бедную негритянку обвинили в грубом упрямстве...»)

Чарлз уже начинал уставать от затянувшегося плаванья и переполнявших его впечатлений. «В далеком будущем, - писал он сестре Каролине, - я неизменно вижу уединенный домик сельского священника, он чудится мне даже за стволами пальмовой рощи...»

Домик священника? Это при тех коренных переменах мировоззрения, что происходят в нем?! А впрочем, ведь его судьба оставалась по-прежнему неустроенной. Формально он возвращался из плаванья тем же, кем и отправился в путь: священником, пока не получившим сана. Вполне возможно, что ему придется провести свою жизнь в таком домике... Может, он привлекал его как раз своей уединенностью, так необходимой для научной работы? Нередко сокровенные мечты и желания, в которых мы не отдаем себе отчета, прорываются между строк наших писем и даже научных трудов...

Порой его начинали терзать муки совести перед отцом: ему приходится оплачивать все счета, пока Чарлз увлекается наукой. («Мне кажется, что я способен тратить деньги даже на Луне!»)

С каждой оказией он отправлял на родину собранные коллекции и подробные описания своих наблюдений. Рассказывая о растениях или животных, которых видел, он становился поэтом.

А во всех крупных городах первым делом спешил на почту, мечтая получить весточку из дома. С удивлением и восторгом он узнал, что, оказывается, его письма вызывают у Генсло большой интерес. Профессор читает отрывки из них своим ученым собратьям, а некоторые даже издал отдельной брошюрой! Может быть, из Дарвина и в самом деле получится ученый? Но в какой области? Он еще не очень представлял себе. Пока его одинаково увлекали и геология, и энтомология, пожалуй, и ботаника...

Он еще на распутье. Нелегко установить, когда осенили Дарвина первые проблески гениальных идей, сделавших его имя бессмертным. Во всех записях, которые он вел во время плаванья, дотошным его биографам удалось найти всего одну-единственную фразу, в которой он недвусмысленно и определенно высказывает возникшие у него сомнения в неизменности видов.

Один из английских биографов Дарвина хорошо сказал, что великий ученый был наделен особым типом мышления: «В таком мозгу мысль созревает до того медленно, что поначалу кажется, будто ее почти нет, а потом начинает казаться, что она была там всегда...»

Он повидал немало. Но, пожалуй, самое большое впечатление произвели на него Галапагосы - архипелаг затерянных в океане диких островов.

Для натуралиста тут был настоящий рай. Среди раскаленных скал бродили гигантские черепахи и чудовищные ящерицы, словно сохранившиеся от первых дней творения. Из моря на скалы вылезали усатые морские львы. Выглядывали из воды любопытные тюлени. Белыми тучами кружили над скалами чайки.

Животные и птицы тут были непуганые. Они совершенно не боялись людей. Матросы забавлялись, устраивая гонки на исполинских черепахах. Однажды, когда Чарлз отдыхал у родничка, держа в руках чашу из черепашьего панциря, на край ее преспокойно уселся дрозд-пересмешник.

Дарвин насчитал на островах двадцать шесть различных видов птиц. Половина из них были вьюрки - тринадцать разных видов! Они отличались клювами, хвостами, оперением, даже своими повадками, хотя явно произошли когда-то от одного предка. И черепахи были разные на каждом острове.

Галапагосы напомнили Дарвину острова Зеленого Мыса у берегов Африки. По своим природным условиям они были схожи. А растительность и животный мир их разительно отличались. На те острова предки всех заселивших их животных и растений попали из Африки, тут - из Америки.

И самое поразительное, на каждом островке архипелага жизнь стала развиваться по-своему! А как же рассуждения Ляйелля о неизменности видов, якобы созданных Творцом так, что «уже были предвидены все обстоятельства, в которых было назначено жить их потомству»?

«Я и не помышлял, чтобы острова, отстоящие миль на пятьдесят-шестьдесят один от другого и по большей части находящиеся в виду друг у друга, образованные в точности одинаковыми породами, лежащие в совершенно одинаковом климате, поднимающиеся почти на одну и ту же высоту, могли иметь различное население... Я, быть может, должен быть благодарен судьбе за то, что собрал материалы, достаточные для установления этого наиболее удивительного факта в распределении органических существ», - напишет Дарвин в отчете о путешествии. А в черновом рабочем дневнике он выскажется еще решительнее: «...зоология архипелагов вполне заслуживает исследования, ибо такого рода факты подорвали бы неизменность видов».

Вот оно - первое свидетельство новых взглядов Дарвина! (Эта запись долгое время была неизвестна. Ее обнаружили среди бумаг и опубликовали только в 1935 году!)