Остров Буян - Степан Злобин

Тогда вдруг по торгу, вскочив на дощан, закричал ко всему народу боярский мужик Антон:

— За Исуса Христа! За православный люд! За царевича русского постоим всей землей — немцев не пустим престол воевать в Москве!..

И еще он кричал:

— Братцы, народ! Пора побить изменных бояр да немцев!

Народ всегда был готов видеть изменников в богатых людях — и в боярах больше, чем в ком-либо ином. Это представление крепко было во Пскове, хранившем предание об изменнике Твердиле[61], продавшемся немецким рыцарям. Особенно укрепилось представление о боярской измене после того, как сам грозный царь Иван Васильевич объявил их своими врагами, создал опричину[62] и выводил огнем и железом корни боярской измены. Еще больше того убеждение в изменнической природе боярства подтвердили в народном сознании многие из бояр, в годы Смуты переметнувшиеся на сторону иноземцев — поляков и шведов. Вот почему призыв побивать изменных бояр и немцев разжег страстью сердца псковитян. Но бояр не было во Пскове, и толпа псковитян откликнулась на призыв Антона криками, что надо пожечь Немецкий двор…

«Кликуна» Антона по воеводскому приказу схватили и свели в съезжую избу. По городу бегала простоволосая его жена, баба Антониха, и причитала:

— За правду божью, за русских людей Антона схватили!..

Ей подавали деньги на корм для Антона[63].

Тогда воевода удвоил стрелецкие караулы у городских ворот и послал по сотням указ безъявочно не держать во дворах никаких проезжих и пришлых людей. Этот указ прочли по торгам во Пскове и слободах.

— Вот чего от твоего королевича! — попрекнул Кузя Иванку. — «Звезда-a во лбу!» — передразнил он своего пылкого друга. — Его в зятья, а он на нашего же царя!

Иванка смутился, словно именно он задумал отдать царевну за иноземного принца.

— А дядя Гаврила чего сказал: может, сдуру тот немец бякнул! — как бы себе в оправдание, напомнил Иванка Кузе.

Архиепископ в соборе и попы по церквам в проповедях разъясняли народу, что замужество царевны ведет не к войне, а к добру и миру… Народ успокоился. Иванка и Кузя снова с нетерпением стали ожидать проезда небывалого гостя…

По первым заморозкам из Москвы во Псков приехал отряд дворян во главе с боярином князем Юрием Сицким, которого царь послал для встречи на рубеже будущего своего зятя[64]. С боярином прискакала свита в две сотни человек дворян и боярских людей.

Разместившись по обывательским дворам, они забавлялись целыми днями тем, что, красуясь по городу на конях, пугали криками базарное скопище.

На третий день воевода устроил для них охотничью потеху. Ради дворянской охоты послали по лесу сотню стрельцов и сотню посадских парней колотить в жестяные ведра, чтобы выпугивать зверя.

Как же было завидно Иванке глядеть на старшего брата Первушку, за статность и красоту взятого на дворянскую охоту и в число людей, которые будут стоять у въезда в город при встрече королевича!

Со псковских горожан брали денежный сбор на постой дворян, на подводы, на корм коней. И горожане ждали, что все расходы окупятся, что на радостях для встречи принца-жениха в этот день по улицам будут поставлены бочки с вином и королевич накормит-напоит весь город.

За три дня до торжества весь простой люд из соседних деревень и посадов согнали с метлами и лопатами очищать от снега дороги вблизи Пскова.

Оборванных людей при проезде королевича не велели пускать близко к дороге, чтобы «не печаловать принцево зрение». Тем, кого выбрали стоять у дороги до городских ворот и по улицам при проезде нареченного царского зятя, дали на день надеть новое платье.

Первушка с утра перед встречей до того красовался своей одеждой, что даже в избе не хотел снимать новой волчьей шубы, крытой синим сукном, и мягкого теплого треуха. Иванке казался он почти что королевским боярином.

Когда пришел день встречи королевича, Первушка покрасовался перед девицами, выступая по церкви во всем новом, довольный и гордый собой.

После обедни весь народ устремился к городским стенам, к Великим воротам и разместился везде по дороге проезда в Кром.

Поднимая снежную пыль, пышный поезд скакал по широкому полю. Качались пестрые перья на шляпах иноземцев; играя и горячась, плясали сытые кони под свитой королевича и под дворянами, выехавшими для встречи.

Над всей толпой поднимался пар, сверкающий серебром под солнцем. Пестрые значки на копьях трепал ветер, блистали лезвия бердышей[65] и стволы пищалей.

Ребята, чтобы лучше видеть, забрались на городские стены, на крыши домов, на заборы и на деревья.

Окруженный всадниками, показался золоченый возок королевича с коронами и гербами. Даже кони были покрыты бархатными чепраками, шитыми золотом и серебром.

Народ кланялся, кричал и махал шапками.

В толпе при въезде в город, у самых ворот, задние давили передних, и передние поневоле сгрудились и преградили путь. Тогда пристав и боярские холопы, чтобы показать будущему царскому зятю свое усердие, бросились на толпу с плетьми и без милости потоптали конями многих людей. Иванка вместе со своими сверстниками видел, как боярские холопы больно хлестнули плетью по шее Первушку, который скорчился, закричал и, не помня себя, кинулся на дорогу, но тут подскакал второй боярский слуга и сбил его с ног конем. Иванка не видел, что делалось дальше. Он с криком и плачем бросился вниз и рвался в тесноте к брату. Первушку вынесли из толпы только тогда, когда поезд скрылся за поворотом по пути в Кром.

Посеченный плетью до крови на шее и на щеке, помятый конем, Первушка лежал на печи и охал. Бабка Ариша клала ему припарки…

— Приехать еще не поспел, а велел народ конями топтать да плетьми сечь! — воскликнула бабка. — Быть беде!

И многие из народа были повергнуты снова в смущенье.

Дядя Гаврила взял с собой Иванку и Кузю в город. Они гуляли по широким улицам Пскова, глазея по сторонам, ожидая встретить королевича среди пышно одетого городского люда… Вечером они глядели, как в Кроме у Княжого двора в честь королевича жгли на плошках смолу.

Княжой двор охраняли стрельцы с бердышами. От пылающих плошек шел густой, темный дым, и тяжелая копоть садилась на снег. Зеваки толкались по улице. Иные еще почему-то ждали, что королевич станет из окон кидать деньги народу.

Иванка и Кузя ухитрились проникнуть в самый двор. Во дворе кучки челяди у костров черпали ковшами вино из бочек. Королевские у одного костра и боярские слуги у другого — немцы и русские — все были в хмелю, громко кричали, и нескладные их тени на сугробах снега, как вороны крыльями, широко махали длинными руками.

В доме шел пир, и окна его были освещены до самой глубокой ночи…

Королевич утром собрался ехать. Воевода, дворяне, богатые купцы вышли его провожать. Подали принцев возок. Гордо подняв голову, королевич важно сошел с крыльца. Конные слуги окружили возок, и один торжественно и широко распахнул дверцу…

Улыбка сбежала разом со всех лиц — удивительный небесный бархат с вышитыми серебряными звездами и цветами был оборван внутри возка, и по стенкам, как и на сиденье, повисли лохмотья рогожи и войлок…

Королевич обиделся и хотел уже так и уехать, но воевода, дворяне и большие посадские люди Пскова бросились уговаривать королевича, чтобы не уезжал и не бесчестил города, а дождался часа два, пока починят его возок.

Воевода был распален гневом: еще до приезда принца он посылал разведать в других городах, лежавших на пути, — в Новгороде и Твери, как там будут встречать нареченного царского зятя, чтобы самому устроить встречу радушней, пышней и богаче. Для этого богатые торговые люди Пскова сложились вместе с дворянами и духовенством и поднесли королевичу драгоценный кубок с гербом города[66], полный золотых червонцев разных земель — индейских, испанских, голландских, французских, английских, греческих и персидских — старинных и новых. Теперь, после такой жестокой обиды, подарок пошел прахом, и, чтобы уладить беду, воеводе и псковским богачам пришлось потратиться вдвое, обив возок изнутри соболями да пустив на полог к саням голубых лисиц с бобровою оторочкой…

Взглянув на обнову, королевич смиловался и обещал умолчать об обиде и в Москве и в иных землях. Однако воевода, боясь, что огласка пройдет от недругов стороной, не посмел умолчать о дерзостной выходке псковитян и послал в Москву в Посольский приказ грамоту со своим объяснением, что «по лихому умыслу, ради посрамления града Пскова перед нареченным государевым зятем, новгородцы или тверяне, а точно неведомо кто, учинили нелепое дело: с королевича Вольмарова возка схитили бархат с шитьем золотным. И в том псковских людей никакой вины нет, а соделано иногородними лихими заводчиками воровски, а с поличным вора поймать не довелось, и гневаться королевичу не на что, бо псковские всяких чинов люди сторицей за ту обиду воздали, наместо золотного бархата изукрасив тот Вольмаров королевичев возок собольми двусороками, голубой лисицей да бобром, а такого богатства у немцев, ниже у государей и анператоров иноземных невиданно. И на том бы государева гнева на псковитян не пало, а на иногородних воров затейщиков, новгородцев да тверячей, что глум учинили».