Дом Инкаламу (сборник рассказов) - Надин Гордимер

Но мальчики пропустили его издевку мимо ушей, а может, просто не поняли, что он над ними потешается. Не то Клайв, вероятно, улыбнулся бы, смущенно и вместе с тем горделиво — ведь блеск журнальной рекламы, которую высмеивал брат, чтобы поддеть его друга американца, падал отраженным светом и на него, Клайва. А Мэтт как ни в чем не бывало продолжал рассказывать дальше, с простодушием человека, считающего свою историю столь же обыкновенной и привычной, как привычны были для него когда-то материнские колени.

С того дня, когда новая пластинка биттлов впервые была прослушана на его проигрывателе, он зачастил на виллу. Пока родители спали после обеда, молодежи делать было нечего — только ждать. На площади, где Дженни любила прогуливаться по вечерам, ловя безмолвные взгляды местных мальчиков, не знающих английского, в эту пору была тощища, и они снова и снова ставили пластинку в просторной беседке на заднем дворе (до того, как крестьянский домик, где они остановились, стал «виллой», беседка была свинарником). Когда же пластинка надоела, Мэтт записал их голоса.

— Наговорите мне чего-нибудь по-африкански!— попросил он.

И Марк выдал ему какую-то дикую мешанину: несколько застрявших у него в памяти зулусских слов и боевой клич, каким воины приветствуют вождя; всякие предупреждения с дорожных знаков и ругательства — на африкаанс. Когда Мэтт запустил ленту, оба брата и сестра в полном упоении откину-

дись на спинки своих шатких стульев, едва удержавшихся на двух задних ножках, но Мэтт слушал очень серьезно, напряженно сощурил глаза, прижал кончик языка к зубам — совсем как орнитолог, которому удалось записать пение редких птиц.

— Ух сила! Вот спасибо! Фан-тастика! Войдет в мой документальный фильм. Кое-что сниму отцовской кинокамерой — думаю, он даст, а кое-что нащелкаю скрытой камерой. Сейчас пишу сценарий. Это у нас, знаете ли, семейное.

Он уже успел им рассказать, что отец его пишет книгу (точней говоря, серию книг — отдельно про каждую страну, где они побывали), а мать ему помогает.

— Работают строго по графику — начинают около полудня и сидят до часу ночи. Поэтому мне велят сматываться из дому рано утром и не показываться, пока они не встанут к ленчу. Потому же самому надо уходить из дому и под вечер: им нужно, чтоб было спокойно и тихо. Чтоб им не мешали спать и работать.

■

Дженни сказала отцу:

— А видел ты, какие у него шорты? Из того самого мадрасского ситца, который так рекламируют. При стирке получаются потеки. Купил бы ты нам здесь такие!

— Пап, а транзистор у него — чудо!

Марк сидел босой, он упер большие плоские ступни в каменные плиты дворика и задрал подбородок, подставляя лицо солнцу — словно там, дома, оно не светило ему круглый год; впрочем, купался он не в солнечных лучах, а в лучах Франции.

— Н-да, ох и портят же они своих детей, ужас! Вот вам яркий пример: фотоаппарат за пятьдесят фунтов — для него игрушка. А когда они вырастают, им уже нечего больше желать.

Клайву хотелось, чтобы говорили о Мэтте, только о Мэтте, без конца.

— Дома, в Америке, у них «мазерати», ну то есть был раньше, теперь они его продали, ведь они ездят по всему свету,— сообщил он.

— Несчастный мальчишка,— сказала мать.— Из дому его

гонят, шатается по улицам, обвешанный всеми этими жалкими цацками.

— Ну уж прямо жалкие цацки!— Клайв вздернул плечи, с подчеркнутым возмущением развел руками.— За эти аппараты сотни долларов плачены — но это же так, пустячки, жалкие цацки!

— А позвольте вас спросить, мистер, сколько это — доллар?

Дженни еще в самолете выучила наизусть табличку с обменным курсом, их давали пассажирам в туристском агентстве.

— Не знаю, сколько это на наши деньги, я про Америку говорю...

— Клайв, из деревни я никуда тебе с ним отлучаться не разрешаю, слышишь? Гуляйте только по деревне,— изо дня в день повторял ему отец.

Впрочем, Клайв не отлучался из деревни и вместе с семьей — не поехал ни в музей на Антибском мысу, ни в керамические мастерские Валлори, не захотел посмотреть даже дворец, казино и аквариум в Монте-Карло.

Горная деревушка — в чьих улочках так же легко было запутаться, как в длинной и беспорядочной хронологии Европы, как в ее бесчисленных, порою смахивающих друг на друга памятниках старины,— была в их безраздельном владении, его и Мэтта. Вместе с ними здесь хозяйничали лишь бродячие кошки; люди же что-то болтали на своем непонятном языке, и, хоть мальчики делали то, что им нужно, у всех на виду, трескотня эта как бы служила им завесой, еще надежней укрывала от взглядов взрослых, и без того занятых своими делами. Они без устали ходили по деревне с утра до вечера с одной заветной целью: выныривать из-за угла, незаметно перебегать улицы, а под вечер, когда площадь заполнялась народом, появляться словно из-под земли то тут, то там и шнырять среди людей — но так, чтобы это не бросалось в глаза. Приходилось, например, незаметно пробираться от церквушки — старой-престарой, с проволочной сеткой вместо выпавших цветных стекол и слинявшей мозаикой, смахивающей на облупившуюся переводную картинку,— под окна школы, но так, чтобы их не увидели

ребята. Пробираться туда надо было по утрам, когда в школе '0ЛИ занятия. Ее каменное здание по виду ничем не отличалось от ДРУГИХ д°м0в — ПРИ нем даже спортивной площадки не было; доносившийся из окон хор ленивых голосов напоминал Клайву школы для черных детей у него на родине. Порой за друзьями увязывались деревенские мальчишки, они гримасничали, передразнивали Клайва и Мэтта, а не то молча шли по пятам, и отделаться от них не было никакой возможности. Доходило и до стычек; вскоре Клайв научился делать пальцами оскорбительные знаки, смысла которых не понимал, и выкрикивать единственное запомнившееся ему французское слово, ихнее ругательство: «Merde!» (*Здесь: черт нас возьми)

А у Мэтта рот не закрывался ни на минуту: то он доверительным полушепотом говорил с Клайвом по-английски, потом вдруг голос его весело взмывал — это он приветствовал кого-нибудь по-французски, а здоровался Мэтт с каждым встречным — и, прокатившись эхом меж глухих стен, вновь понижался; Мэтт опять переходил на понятный лишь им двоим английский, и снова они заговорщически сближали головы. Но даже когда голос Мэтта понижался до шепота, его круглые темные глаза с чуть опущенными наружными уголками — это от сосредоточенности морщинок, уже наметившихся над точеным носом,— так и шныряли, не упуская ни одного человека, попадавшего в их поле зрения. Здоровался он не только с местными, но и с приезжими, которых видел впервые. То подойдет к туристской паре, осматривающей здешние достопримечательности, то к водопроводчику, поднимающему крышку люка, и с каждым заводит оживленный разговор. Клайву, который молча стоял рядом, его французский казался куда более настоящим, чем тот, на котором говорили здешние мальчишки. Болтая с кем-нибудь, Мэтт то и дело пожимал плечами и выпячивал нижнюю губу; если же люди, с которыми он заговаривал, были недовольны или удивлены тем, что им без всякого видимого повода навязывается с разговорами какой-то незнакомый мальчишка, Мэтт задавал им вопросы (что это именно вопросы — Клайв улавливал по интонации) тем наигранно-

веселым тоном, каким взрослые говорят с робеющим ребенком, желая его подбодрить.

Бывало и так, что когда они подходили к кому-нибудь из местных жителей, сидящих на жестком стуле у дверей своего дома, тот вставал и захлопывал за собой дверь при первой же попытке Мэтта завязать разговор.

— Все здешние — психованные, вот что я тебе скажу,— восклицал Мэтт, снова переходя на английский.— Я их всех знаю, всех до единого, и говорю тебе точно.

Старухи в перекрученных черных чулках, длинных передниках и широкополых черных шляпах — обычно они сидели на площади и лущили бобы для летнего ресторана Ше Риан — отворачивали коричневые складчатые, словно ядра грецкого ореха, лица и начинали шипеть, как гусыни, ощеривая беззубые десны, стоило только Мэтту к ним приблизиться. Мадам Риан («Когда-то она победила в конкурсе на самую популярную женщину Парижа — нет, ты представляешь? Правда, отец говорит, это было как раз во время всемирного потопа»)— женщина с телосложением борца, которая так же походила на собственное изображение, глядящее с рекламных щитов, как окаменелый ствол на веточку в молодой листве,— при виде Мэтта что-то цедила сквозь зубы, кривя уголок подвижного рта.

— Я сделал с нее мировецкие снимки. Ну, правда, она немножко passe (*Здесь: вышла из моды (франц.)).