Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника - Александр П. Берзан

сдаюсь я, вцепившись в свой определитель растений, – Вот! Смотрите!

– Мы, что? Сирени не видели? – хмурится третий рабочий.

– Кстати! – вспоминает инженер Андрей, – Мы тут, у вас, дзелькву нашли! Это дерево такое, близкий родственник вяза. Ты знаешь, такое?

– Нет! – я отрицательно качаю головой.

– Вот! В списках флоры Кунашира оно вообще не указывается! А, мы – нашли! Стопроцентно дзельква! Мы её, по Приморью знаем! Мы много чего, в лицо знаем!

– А, ты нам говоришь – сирень! – говорит рабочий.

– Но, вот! – стою я, на своём, – Определитель только одно даёт! Что это – сирень!

– Ладно! – после паузы, командует народу, Андрей, – Что замерли? За работу, мать вашу!

Все расходятся, завершать обработку площади. Молча. Я тоже лезу в бамбук, на площадь. В моей душе остаётся неприятный осадок…

На самом дальнем краю площади темнеет зелёной, раскидистой кроной старый тис.

– Ка-кой тис! – прикидываю я, издалека, – Ему, наверняка, несчётное количество лет!

Раздвигая кожистые листья бамбука перед лицом, я подгребаю к дереву. Измерить диаметр ствола тиса – совершенно не понятно, чем! Стандартная, заводская мерная вилка лесоустроителей имеет шкалу шестьдесят сантиметров, она для этого тиса слишком коротка. А, мне – так хочется знать его диаметр!

– Что же делать? – озадачиваюсь я и решаю, – Измерю, пока, рулеткой длину окружности ствола, а вечером подумаю, что с этим делать…

Сегодняшняя площадь – на удивление, богата редкими растениями! Вот, уже несколько раз, в бамбуке, мне под руку попадается аризема! Это – ближайшая родственница лизихитона и каллы. На Кунашире, она – очень редкая! Почему я так думаю? Потому, что я вообще первый раз вижу это растение! А я, здесь – знаю почти всех…

А, ещё – здесь полно деревьев широколиственных пород! Особенно черёмухи…

Вот! Впереди просматривается дерево с раскидистой кроной из зонтов огромных, сложных листьев. И я прищуриваю на него свой глаз. Широкие, зелёные опахала этих листьев играют в лучах солнца, на высоте добрых десяти метров над моей головой. У этого дерева листья скучены на концах толстых ветвей. Ствол покрыт крепкой, как камень, слегка бугорчатой корой. Стоя под деревом, я долго всматриваюсь в его крону…

– Орех?! – прикидываю я, – Практически, все признаки, на лицо…

Но, что-то удерживает меня от категоричного ответа.

– Так – ничего не понять! – хмурюсь я, – Нужно бы, пальчиками потрогать.

Я подпрыгиваю и начинаю карабкаться по стволу дерева, вверх…

Метрах в пяти-шести над землёй, в средней части ствола, пальцы моих, вытянутых вверх рук натыкаются на что-то колючее!

– Тссс! – больно уколовшись, я отдергиваю руку и смотрю на это место.

Над головой, бугорки коры под моими пальцами, оканчиваются какими-то остриями! Я запрокидываю лицо вверх, к уже недалёкой кроне и ужасаюсь: «А, что творится выше! Всё – в огромных шипах!».

– Ёшкин ты, кот! – осенённый догадкой, я расслабленно зависаю в развилке ветвей, – Это же аралия высокая!

– Хм! Это дерево – аралия! Скажи кому – не поверит! – несутся мысли в моей ботанической голове, – Я карабкался по стволу аралии!.. Ну и что, что на юге Сахалина, это – высокий куст, до трёх метров высотой?!

В некотором замешательстве, я спускаюсь вниз…

Невероятно! Но вечером, в огромной землянке лесоустроителей, я рассчитал математическую формулу! По ней, измерив длину окружности ствола дерева, можно узнать его диаметр! Причём, в отличие от мерной вилки лесоустроителей – с точностью до сантиметра! Это потрясающе! У меня, по математике – всегда были только тройки…

По этой формуле, диаметр ствола сегодняшнего огромного тиса составляет семьдесят сантиметров.

– Так! Семьдесят сантиметров! – размышляю я, – Класс!.. А, может быть тис – ещё толще? А, интересно, какого диаметра, на Кунашире, достигает ель? А пихта? А какое дерево, на нашем острове – вообще самое толстое?

– Сколько вопросов… Теперь нужно будет измерять все толстые деревья! – решаю я…

Новый день. Утро выдаётся чудесное. Над нашими головами – бездонная синь небес и искрящееся солнце. Мы, вдвоём с инженером Андреем, отправляемся по прорубленному затёсками визиру лесоустроителей, вглубь острова. Нам нужно описать типы леса, которые пересекает этот визир. Прямо от лагеря, мы гребём на восток по бамбуковому морю, затопившему обширный массив клёна красивого. Плотный бамбук – по грудь.

– Кленовник! – окидываю я, взглядом, окружающий лес.

– Хм! – громко хмыкает на это, Андрей.

– А что? – не сдаюсь я, – Лес из ели – ельник, лес из пихты – пихтарник, лес из ивы – ивняк. Значит, лес из клёна – кленовник.

– Хм! – искрит глазами, инженер, – А если лес – из сосны?! Сосняк?

– Да! – задираюсь я, в процессе гребли по бамбуку.

– В геоботанике, Саня, не всё соответствует математической логике. Вот, лес из дуба называют не дубняком, а дубравой! А сосновый бор?!

Но, я не собираюсь сдаваться! У меня в голове – железная логика.

– Вот и плохо, что так называют! – упрямо закипаю я, – Всё должно быть по одним правилам!.. Вот, скажи мне, почему в определителе латинское название «ель иезская» соответствует русскому названию «ель иезская», а латинское «герань иезская» имеет русское название «герань хоккайдинская»?! Где логика? А латинское «земляника иезская»? Почему бы её не назвать хоккайдинской, как герань? Так нет же! Она по-русски называется «земляника иезская»!

– Ха-ха-ха! – искренне смеётся надо мной, инженер, – Это всё – твоя молодость! Покоя она, тебе не даёт!

Все клёны – примерно одного возраста, около двадцати четырёх сантиметров диаметром стволов…

Но, ведь, я ещё веду и фенологию! Чтобы узнать, какую фенофазу поставить клёну, я, наученный вчерашней историей с аралией, не ограничиваюсь созерцанием кленовой листвы с земли и карабкаюсь по стволу одного из клёнов вверх, в крону. Едва моя голова показывается над плоской, словно гнездо орлана, зелёной кроной клёна, как я понимаю, что уже опоздал.

– Опоздал! – громко злюсь я, с дерева, – Вот, так – всегда! Пока догадаюсь – всё! Уже поздно!

– Ха-ха-ха! – смеётся внизу, над моими эмоциями, инженер Андрей.

В фенологии клёна красивого, я все эти дни добросовестно ставил фазу распускания листьев. Кто же мог знать?! Оказывается, у этого клёна цветки имеют зелёную окраску и на фоне зелёных листьев кроны дерева абсолютно не выделяются! И вот сейчас, вокруг моего лица, всё пестрит от множества щитков полностью раскрытых зелёных цветков… Я досадливо морщусь: «Блин!.. Нужно менять все записи за предыдущие дни!».

Во второй половине дня, во всё также затопленном бамбуком лиственном лесу, мы наталкиваемся на дерево ботрокариума!

– Ботрокариум спорный! – «визжу» я под деревом, от счастья, – Высшая категория редкости! Высшая!

Ботрокариум – крайне редкое дерево! Он – ближайший родственник той самой свидины, что в массе создаёт зелёные бордюры на улицах наших городов. Я подпрыгиваю вдоль ствола и вцепляюсь руками в нижнюю ветку.

– Ты куда?! – изумляется инженер.

– На дерево! – бурчу я и карабкаюсь по стволу вверх, в крону ботрокариума, – Теперь уж – меня не проведёшь!

И – не