Тщета-2 (неоконченный роман) - Лев Клочков

И читают.

Крысолов не стал восстанавливать справедливость, зная, что после драки кулаками не машут, что история уже создана, и ничего кроме никому не нужных опровержений в прессе он не добьётся. И вот теперь он снова прибывал в наш город, и никто не догадывался, зачем.

Между тем все звёзды уже погасли, и туманные облака затянули почти всё небо, оставив только узенькую полоску там, где красная гамма заката давно уже сменилась тёмной-тёмной синевой. Зажглись фонари на улицах и вдоль набережной реки. В домах огни горели уже давно. На другом берегу, где была меньшая и беднейшая часть города, огни были тусклее и желтее, электричеством там пользовались немногие, и уличного освещения было там маловато. Зато чем ближе к центру города, тем ярче горели фонари, и жёлтый свет простых лампочек сменялся зеленоватым светом ртутных ламп, а на центральной площади сияли жёлтые солнца новейших светильников. Город наш и сейчас небольшой, а тогда-то он и весь состоял из десятка кварталов, так что эти переходы освещения были очень заметны. И площадь перед ратушей, выходившая на высокий берег реки, была видна отовсюду.

Справка: [БСЭ т. 28] Хамельн (Hameln) – город в ФРГ, в земле Нижняя Саксония, на р. Везер. 62, 6 тыс. жит. (1974). Транспортный узел. Металлообработка, машиностроение, химическая, кожевенная и текстильная (гл. обр. ковры) пром-сть; крупное мельничное х-во.

И вот теперь, когда небо полностью стало чёрным от низко висящих облаков рваного тумана, чёрных, но не грозных, а, скорее, как бы грязных, по ярко освещённой, но пустой в этот час площади бойким шагом шёл молодой, в яркой весёлой одежде и лихо заломленной шляпе, Крысолов. Он нёс небольшую корзинку, укрытую клетчатым платком, надетую на палку странника, вскинутую на плечо, а в другой руке он нёс такую знакомую всем дудочку. Мы следили за ним из тени деревьев, росших вдоль набережной.

Слегка насвистывая, он подошёл к дверям ратуши и громко постучал. Естественно, никто не откликнулся, потому что рабочий день был давно закончен, все дела свёрнуты и убраны в шкафы и сейфы, а сторож, которого по традиции содержали при ратуше, по той же традиции спал беспробудным сном и обязан был проснуться самым последним в городе, если бы его (то ли город, то ли сторожа, не важно) стали будить. Крысолов постучал ещё раз, но, поняв, что сегодня уже никаких дел совершить не удастся, отошёл на середину площади и стал выжидающе оглядываться, как бы раздумывая, что предпринять дальше. И тут мы вышли из тени и предложили ему ночлег.

Он согласился.

Мы жили недалеко. Впрочем, в нашем городе всё было недалеко, и через несколько минут Крысолов уже отряхивал пыль с усталых подошв. В нашем бедном домике было тесновато, но помещений хватало, их количество с успехом возмещало их небольшие размеры, поэтому каждому гостю всегда доставалось по комнате, тем более такому значительному, как Крысолов.

Устроившись и приведя себя в порядок, на что ушло не много времени, как у всех, кто много путешествует, Крысолов спустился в большую комнату, служившую и как столовая, и как гостиная для приёма гостей, и общих трапез и бесед.

Стол был уже накрыт, мы всегда были рады гостям, а сегодня день был особенный, мы это поняли, как только село солнце, и поэтому пироги удались вполне, и чай был густой и наваристый, и варенье многих сортов стояло на столе в вазочках разных фасонов. Мы все уже сидели за столом кружком, благо стол был круглым и большим, и Крысолов занял соё место последним. Хозяйка разливала чай, всё остальное брали сами. Обстановка не способствовала поспешности, и не скоро беседа направилась на интересующие всех вопросы. Сначала отдельные реплики вертелись вокруг того, что было на столе и слегка о тех, кто сидел за столом, потому что мы ещё не были знакомы с Крысоловом, точнее, мы-то его знали, его знали все, но он, естественно, больше общался в нашем городе с крысами, чем с людьми, и нас, естественно, не знал. Но за столом, особенно таким, знакомятся быстро, и скоро все мы были похожи на большую дружную семью, каких уже почти не осталось в этом развивающемся мире. Возрастает ценность личности, и неизбежно падает роль рода – семьи, и умирают традиции собираться вместе за столом, и делиться своей жизнью, потому что разрыв между поколениями всё увеличивается, да и времени, такого ценного нынче, это отнимает немало. Но сейчас мы как будто вернулись во времена нашего детства, даже не нашего, а детства нашего современного общества, которое начиналось беседами за столами и в кухнях, и на лестницах, и кончилось одиночеством за рабочим столом, но с компьютером для связи с миром.

Крысолов охотно рассказал свою историю. Он был потомственным Крысоловом из цеха работающих с животными. Гораздо больше, чем крысы, ему нравились мелкие хищники, но крыс он тоже любил, и мышей, и прочих грызунов, ведь работать можно только с теми, кого любишь. Ещё в позапрошлом веке, когда засилье грызунов не компенсировалось производством огромного количества ядовитых, но малоэффективных химических соединений, а ловля производилась в основном механическими приспособлениями, он, посмотрев однажды мультфильм про Нильса, решил для себя, что никогда не будет убивать этих врагов человечества, так стало жалко ему этих тонущих крыс, пусть злобных и воинственных, но всё-таки гораздо более слабых, чем человек, и берущих только своей численностью. Тогда и изобрёл он способ не уничтожать крыс, а уводить их неизвестно куда – это было его секретом, и никто не знал, куда они деваются, но не возвращались они никогда. На вопросы Крысолов отделывался шутками, говоря, что правильно-то он не Крысолов, а Крысовод, но уж больно пристало к нему его имя. И он не уставал доказывать, что вред от грызунов сильно преувеличен, что в хорошем, хорошо налаженном хозяйстве, где всё хранится в нужных местах и в нужном порядке, крысы и мыши заводятся в оптимальных количествах, с которыми справляются хорошо подготовленные кошки. И обильный, щедрый дом будет мёртвым без выглядывающих из углов чёрных точек крысиных глаз.

Мы очень хотели узнать, что же привело его в наш город на этот раз, но он так ничего и не сказал, как и по поводу увода, мы, однако, поняли, что на этот раз приглашения он не получил, а пришёл по своей воле с какой-то новой идеей, и хочет предложить её нашему городу, и в таких случаях преждевременное разглашение чревато. Поэтому, посидев за столом чуть больше положенного, мы отправились спать.

Не знаем, как Крысолов, но мы выспались, а он на следующее утро казался немного более взволнованным, чем необходимо, хотя был весел и остроумен, как всегда. Мы опять долго сидели за столом, объяснив, что к начальству рано идти нет смысла, оно всегда приступает к работе, когда солнце уже высоко, потому что не так уж много работы у него в нашем городе. Чем он и был хорош – никто никому не мешал жить, особенно мы начальству, и оно было счастливо, а когда начальство счастливо и процветает, процветает и город. Так и было, и возвратятся ли когда-нибудь нынешние блаженные времена?

Что есть истина? – спросил Пилат. А мог бы и не спрашивать, так как как начальствующее лицо, сам обладал истиной.

Всё очень просто. Бог сказал – Я есть Путь, и Истина, и Жизнь. Начальство поставлено над нами Богом, и оно отвечает перед Богом за всё, что доносит до нас. Посему оно обязано изрекать только то, что согласовано с Божественной волей. Следовательно, тот, кто постиг мнение начальства, тот познал истину.

Сие может быть подтверждено случаем, описанным незабвенным вечным учителем нашим, Козьмой Петровичем, который рассказал, как один начальник плюнул подчинённому в глаза, и тот прозрел.

Начальстволюбие на Руси всегда было развито. А уж у нас, законопослушнейших, и того более. И все должны жить в мире со своим начальством, это одна из прописных житейских истин.

О начале рабочего дня мы узнали по лёгкому оживлению на улицах. Город наш в основном торговый и деловой, поэтому на улицах появляются только те, кому уж совсем необходимо получить резолюцию, а практически все реально необходимые дела делаются за закрытыми дверями контор и квартир.

Вышли и мы, и через минуту были уже перед ратушей. Светило солнце, и было оно довольно высоко. Крысолов вошёл, мы остались. Он пробыл там долго, гораздо дольше, чем кто-либо из входивших когда-либо в нашу ратушу. Солнце перевалило за полдень, потом немного снизилось, опять стали набегать облака. Крысолов ладно, Бог с ним, но наши-то отцы города? Что могло заставить их пренебречь обедом, послеобеденным отдыхом, наконец, приятным завершением трудового дня? И только ближе к закату, когда наше казавшееся бесконечным терпение начало истощаться, из ратуши вышли все. Крысолов со снятой шляпой шёл не впереди, но как бы первым, и отдельно от группы отцов города. Они же редко выходили так кучно, разве только после очень удачного, либо после очень тревожного дня, ибо в такие дни они, как правило, были единогласны – благополучие города прежде всего. Сегодня на их лицах читалась озабоченность – значит, Крысолов принёс какие-то вести, заставившие их может быть даже и побеспокоиться. Ну что ж, такая у них должность – заботиться о нас, грешных. Крысолов тоже не был весел, как бывают иногда веселы те, кому удалось переложить заботы мира на чужие плечи. Нет, на его лице тоже была озабоченность, о чём он и рассказал нам, когда мы соединились и пошли на набережную, чтобы сидеть и разговаривать с видом на реку и закат. И опять облака не дали разгореться ранним звёздочкам, и не было вида звёздного неба, которое так настраивает на мысли о мире, если смотреть на него достаточно долго и видеть не только золотые гвоздики и ангелочков с молоточками, но и как устроена Вселенная.