Ляля, Наташа, Тома (сборник) - Ирина Муравьева

– Ты дрыхнешь, Мишаня?

Мой Федор пришел. Я сразу проснулся: так Федором пахнет!

– Вставай, дело есть.

Мы с ним сразу пошли.

Мне весело стало. Мы с Федором вместе.

На нашем дворе стоял маленький автобус, меньше, чем у Ван Ваныча, а за рулем сидела баба с черной шерстью на голове.

Она забрехала:

– Ну, брат, ты даешь! Я думала, шутишь, а ты! Ну, прикольчик! Медведя привел! Ну, давай! Прокачу! Люблю я зверей, они лучше, чем люди.

Федор втолкнул меня, сам сел рядом с ней, и мы поехали. И баба всё знала: куда мы хотим. Мы быстро катили.

– И долго мне ждать тебя там, у ворот? – ревет она Федору. – Ты уж быстрее!

– Ну, ясно: быстрее! Р-раз, два – и вперед!

– А Миша зачем там?

– А Миша – для смеху. Подарочек сунет.

– А где твой подарочек? – баба ревет.

– А здесь, – отвечает мой Федор, – здесь, в сумке.

Сумка у нас толстая, как подушка, он держит костюм в ней, мои рукавицы и много еще всяких тряпок и дел.

– Ну, ты! – баба брешет. – А как тебя звать?

– А Мишей, – он брешет. – Я Миша Иваныч.

– Ты – Миша? А миша? Он что, тоже – Миша?

– И он тоже Миша. Михайла Иваныч.

Она так брехала, чуть дом не снесли.

– Дела! – брешет баба. – Я Шура. Лады? Считай: познакомились. Очень приятно.

Тут вдруг полетела какая-то пена. Густая, как будто вверху кто-то кашлял. Я знаю, как это: так кашляет Федор, когда мы работаем. Кашлянет – плюнет. Густой белой пеной, горячей, как эта.

Она становилась все гуще и гуще, и я стал дрожать от какого-то страха.

А баба ревет:

– Ты гляди! Вот это подарок! Чтоб снег в это время!

А, снег! Это было тогда. В лесу тогда было, как маму убили.

– Зима, – отвечает мой Федор. – Пора.

Он вытащил меня из автобуса, и мы сразу лапами – в белую пену. Тут я испугался. Не снег это! Нет. Снег был весь горячим, а этот холодный.

Оставили бабу в автобусе.

Увидели клетку, в которой был парень. Надутый, как шар в нашем цирке, и вонь.

– Здорово, омон, – брешет Федор. – Давай скорей пропускай: мы по делу, не просто.

– Ты что? – брешет парень. – Все спят, отдыхают. Приказано не было. Поздно для дел.

– Давай пропускай! – Федор мой заревел. – Я правила знаю! Сказал: я по делу!

– А я говорю: давай шлепай отсюда! – И мордой так двинул, и щеки раздул.

– Наставили вас, мудаков! – брешет Федор.

Тут парень достал пистолет. Это что? Пугалка такая, я знаю. Она как хлопушка, но только погромче.

Вот Неля возьмет пистолет и пугнет. А бурый ложится в песок помирать. Тогда Неля плачет, а бурый – ни с места. Она опять плачет, и бурый встает. Встает, весь в опилках, и пляшет кадриль.

– Считаю до трех! – этот парень ревет. – Пеняй на себя: уложу вас, и всё!

Ух, мне горячо стало в брюхе! Ух, стало! Сейчас обоссусь на всю улицу! Ух! Задрать его надо, задрать – и с концами!

Но я не успел. Баба эта пришла.

– Сдурел! – она брешет. – Не видишь, он шутит?

– Шутник заявился! – тот, в клетке, ревет.

– Пошли, – брешет баба, – пошли поскорей! Сынок, извини! Видишь: шутит ведь он!

– Шутки в жопе у Мишутки! – ревет этот, в клетке.

Баба схватила Федора за лапу, мы сразу полезли в автобус тогда.

А пена летела. Вверху кто-то кашлял.

Я хотел согреть Федора, тыкался ему в плечо намордником, но Федор мой был как железный, и всё. Я ткнулся тогда даже к Шуре.

– Гляди, – она брешет, – и зверь наш струхнул! Тебя, значит, любит!

– Да я без него… – ревет Федор мой и к морде моей прижимается мордой. – Да я без него как без рук. Он не зверь. Он брат мне, вот так! И вообще: лучше брата!

А Шура ему говорит:

– Расскажи!

Она ничего ведь про жизнь-то не знала! Оксану не знала, Аркадия тоже, и Дашу с Настеной, и как мы все жили! Тут я заревел. Как сказать? Не могу.

– Мишаня! – мой Федор тогда забрехал. – Кончай ты реветь! Ты нас очень пугаешь!

А Шура ему говорит:

– Не, ты что? Совсем не пугает! Он мне – объясняет!

Какая она, значит, умница – Шура!

– Пойдем, – говорит она Федору. – Хочешь? Чайку хоть попьешь.

– А Мишаню куда?

– Да как же? Он с нами! Ведь он тебе брат!

В подъезде у них было грязно и мокро. И пахло, как будто не чистили клетки. За дверью висели какие-то шкуры. Одна была лошадь, другая собака, а третья – не знаю, но пахла железом.

Вошли к Шуре в клетку. Паршивая клетка. Стол, стулья, на стенах афиши. Едой и не пахнет. Наверное, нету.

– Одна? – говорит ей мой Федор. – Без мужа?

– С ребенком живу, – брешет Шура, – с сыночком.

– А муж где?

– Да он нам зачем! – она брешет. – Ребеночка сделал, большое спасибо.

– А ты молодая, – ревет ей мой Федор, – годам к сорока подвалило, не больше?

– А что? К сорока! Всё при мне! – она брешет.

– Да как же ты тянешь? Одна и с ребенком?

– Ну, как? А другие? Все тянем, не плачем. Ты выпить-то хочешь?

– Хорошее дело, – ревет ей мой Федор, – но я не алкаш, ты об этом не думай.

– А я алкашей не боюсь, – брешет Шура, – по мне хоть алкаш, был бы сердцем не сволочь.

– Ну, ладно, раз так, – отвечает мой Федор. – Пошли с тобой, Миша, в сортир, погуляем.

Вернулись. Еда! И хорошая! Хлеб, к нему много масла, и много селедки. Еще огурцы и варенье из яблок.

– Вчера наварила. Антоновка. Ешьте! – ревет эта Шура. – Остыть не успело. Медведь, поди, любит? Они, говорят, сладкоежки, медведи!

– Мы все сладкоежки, – ревет ей мой Федор.

Схватил две бутылки. Циркач! Разливает.

Она мне дала хлеба с маслом, с вареньем. Такая еда – что такой не бывает!

– Ну, будем здоровы! – ревет эта Шура. – Чего нам грустить? Ты согласен, Мишаня?

– А то! – говорит ей мой Федор. – Согласен!

– Так ты, – говорит она, – в цирке артистом?

– Я в цирке, – он брешет, – я в цирке – артистом.

– А платят тебе? – говорит эта Шура. – На жизнь-то хватает?

– На жизнь нам хватает. Еще как хватает!

– А я челноком была, бросила. Не с кем ребенка оставить.

– А! – Федор мой брешет. – Хорошее дело! Куда ж ты челночила?

– В Польшу, в Варшаву. Везла золотишко в обмен на помаду.

– И как? – брешет Федор, а сам наливает.

– Да что? – говорит ему Шура и брешет: – Берешь пять колечек. Вставляешь поглубже. Куда – догадайся. Обратно помаду. Такой вроде обруч. В нем тюбиков тридцать. Нацепишь на лоб, волосами прикроешь.

– Ну, бабы! – мой Федор ревет. Подливает.

– Да, бабы – что надо! Прикрыли нам бизнес. Давай, говорят, раздевайтесь, подружки. Вас ждет гинеколог. Ну, что было делать?

– Дела! – брешет Федор.

– Ну, взяли мы вату, макаем в печенку. Вставляем туда же, колечек не видно! У всех, значит, это. Ну, недомоганье…

А он подливает.

– И всё, – брешет Шура. – Пришлось мне всё бросить. Теперь на маршрутке, но платят прилично.

– Откуда автобус-то? – брешет мой Федор.

– Автобус дружок мне дает подработать. Доверенность сделал, ну, я и колымлю.

– Ребенок-то где твой? – ревет ей мой Федор.

– А в комнате, рядом. Квартира большая. Сперва коммуналка была, со старухой. Старуха потом померла. Нужно сунуть, чтоб комнату эту мне тоже отдали. Ну, сунула я, всё по чести, красиво. Отдали мне комнату. Тут мы зажили!

– А «мы» – это кто? – говорит ей мой Федор.

– Как кто? Мы с Федоркой, с ребенком.

Они пошли в другую комнату, и я повалился за ними. Он спал там. Ребенок – такой же, как Даша.

– Хороший пацан, – говорит ей мой Федор. – И ты неплохая. Хорошая, в общем.

Она трется мордой о морду ребенка, а он спит как Даша. Сопит вроде Даши.

Вернулись туда, где осталось варенье.

– Давай вчистоту, – говорит тогда Шура. – Какая беда? Что с тобой приключилось?

– Со мной? – брешет Федор. – Что? Полный порядок. Тебе мужика, может, надо? Так вот я!

Вонючее что-то сбрехал! Я уж знаю!

– Дурак ты! – она говорит. – Эх, дурак ты! Картошечки хочешь? Картошка сварилась.

А Федор ей брешет:

– Прости! Не подумал! Ей-богу: прости. На душе очень плохо.

Она уже дверь открывает, не смотрит. Вонючее что-то сбрехал. Ух ты, Федор!

– Ну, что? Доберешься? – ревет ему Шура. А в морду не смотрит. Глаза опустила.

Тут Федор мой – раз! И стоит на макушке. Ведь мы циркачи, мы всё это умеем. Все наши умеют.

Она говорит:

– Да проехали, ладно! Постой так немножко, Федорке покажем. Мы в цирк с ним еще не ходили, пора уж…

Вернулась с ребенком.Ребенок проснулся, увидел, что я там сижу, испугался.

А Шура ему говорит:

– Это Миша. Сейчас представление будет. Гляди-ка!

Тогда мы устроили им представление. Ребенок смеялся и хлопал в ладоши.

Потом его Шура качала и пела.

Потом говорит:

– Расскажи-ка мне, Миша. Наверное, ты с бабой своей не поладил?

И Федор ей всё рассказал про Оксану. Потом про Аркадия всё и про Настю.