Тень Роксоланы - Севги Адывар

А Настенька, уплывая в спокойный сон, продолжала цепляться за руку султана, бормоча сонно и невнятно:

– Сулейман, о, Сулейман, не оставляй меня…

– Никогда, мой солнечный луч! – пообещал султан.

Горячка прошла, но вставать Настеньке еще не разрешали. Целыми днями она валялась в постели, аслужанки суетились вокруг, исполняя любую прихоть султанской любимицы. Стоило ей лишь двинуть бровью, как тут же кто-нибудь подбегал:

– Что желает Настенька Хатун?

Настеньку такое обращение смешило, и она частенько подзывала служанку просто так, чтобы еще раз услышать, как ее назовут этим смешным словом «хатун». Она знала, что Хатун – это все равно что королева в христианских землях, но здесь так обращались ко многим женщинам, кого вовсе не считали королевами. Это было лишь почтительное обращение, «госпожа», и только. А вот если бы она стала Настенька Султан…

Разомлев от жары и съеденных сладостей, Настенька задремала, мечтая о том времени, когда смешное «хатун» сменится на почтительнобоязливое «султанша», и в полудреме солнечного дня Стамбула ей вновь привиделась давняя подружка.

– Что же ты такая глупая, Настенька? – спрашивала Аленка, строго хмуря ровные светлые бровки. – Султаншей стать хочешь. Да кто ж тебе позволит-то? Подумай как следует! Если за ум не возьмешься, скоро с тобой свидимся.

Настеньке будто ледяной водой в лицо плеснули. И в самом-то деле, размечталась, разлакомилась. А ведь не зря Аленка в видениях приходит. Ой, не зря…

Аленка и Настенька дружили чуть не с пеленок – рыжая баловница-непоседа и беловолосая тихоня, которая вздрагивала от малейшего шороха. Они были совсем разные, но это лишь больше привлекало их друг к другу. Настенькин отец был деревенским священником, всеми уважаемым человеком, к которому ходили за советом, помощью и поддержкой. Отец Аленки был пьяницей. Конечно, в деревне многие потребляли хмельное, ну а тяжелые кувшины с пьяным медом хранились в каждом погребе, но по большей части знали меру и никогда не тащили в кабак последнее из дому – деревня была богобоязненной. Но отец Аленки не боялся ни Бога, ни черта. Весь мир для него сводился к кувшину зеленой отравы, что в придорожном трактире, нахально стоявшем на перекрестке трех дорог, подавал Йоська – пейсатый жиденок, которому местный пан позволил держать пьяный кабак, за что регулярно получал увесистый мешочек с деньгами.

Беда была даже не в том, что Ян был пьяницей, а в том, что пьяным он зверел, ему чудились повсюду какие-то злобные бесы, которых он нещадно уничтожал. Начиная драку в кабаке и получив там колотушек, Ян отправлялся домой колотить жену, приговаривая при этом, что изгоняет из нее дьявола, поселившегося в женском теле и не дающего ему покоя. Безответная Кшыся никогда не жаловалась, даже священнику не признавалась, что муж ее бьет. Но вся деревня об этом знала – синяки-то не спрячешь, как ни старайся. В один из вечеров Ян не рассчитал силы, и Кшыся к утру умерла – отошла тихо, с улыбкой на бледных губах, будто радовалась, что избавилась наконец от мужа-мучителя. Ян так горько плакал на похоронах, бросался на сосновый ящик, в котором лежала жена, кричал, что не может жить без нее, что его даже начали жалеть. Но, поклявшись над могилой больше никогда не брать в рот хмельного, Ян продержался ровно неделю, а затем вновь отправился к Йоське. С тех пор он колотил уже дочь, вопя в пьяном угаре, что дьявол, выбитый из Кшыси, перепрыгнул в Аленку.

Настенька подружку жалела, таскала ей из дому еду – в доме Яна было шаром покати, все добро хозяин давно сволок в кабак, и Аленка держалась лишь тем, что давали ей добрые люди за разную работу. Ян же отбирал у дочери и те крохи, которые ей удавалось добыть.

– Ян-Янка! Пьянка да гулянка! – дразнили пьяницу дети, бегая за ним по деревенским улицам. Они швыряли в Яна коровьи лепешки, терпко пахнущие, залепляющие лицо, оставляющие неотстирываемые пятна на домотканой рубахе и полосатых штанах. Ян лишь лениво отмахивался, а на комки навоза и вовсе не обращал внимания – ему не привыкать было спать в канавах, куда стекали помои со всей деревни, и вонь казалась ему нормой, в то время как цветочный аромат мог вызвать удивление. Вместо того чтобы гоняться за озорниками, как это делали другие пьяные, он прямиком шел домой, чтобы гонять дьявола из родной дочери с помощью веревки, а в последнее время и специальной палки, которую не поленился вырезать из прочной дубовой ветви.

– Батюшка, да разве ж можно так? – спрашивала Настенька у отца. – Разве ничего нельзя сделать?

Но священник лишь вздыхал да оглаживал густую бороду, ссылался на Притчи Соломона и однажды даже почитал Настеньке из Ветхого Завета то место, где сказано было: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его». Настенька не поверила, что Бог может быть таким суровым и позволять подобные вещи, сама потихоньку стащила толстую книгу, пахнущую строгим торжеством – сыростью и мышами, забралась с ней на чердак, подальше от батюшки, почитала ее, освещая желтые страницы лучиной, и вычитала по складам, что Бог бывает еще более суров и требует от Своих приверженцев такой же суровости и строгости в исполнении обрядов и повелений, и малейшее нарушение приказов и пожеланий Господа карается быстро и страшно.

– Почему же тогда Бог не покарал Яна, когда он убил жену? – задумалась Настенька. – Сказано же: «Не убий», убийство ведь смертный грех.

Порассуждав сама с собой, Настенька пришла к выводу, что Ян остался безнаказанным потому, что Кшыстина умерла не тогда, когда он ее бил, а потом, как бы своей смертью. А за побои Господь еще накажет пьяницу, но битье жены не относится к смертным грехам, поэтому наказание отложено. А значит, в спасении Аленки не приходится рассчитывать на Бога, и нужно делать что-то самой.

И однажды, когда Ян в очередной раз обламывал палку об Аленкины бока, Настенька бросилась на него с ухватом, ударила прямо в грудь, отбросила пьяницу от подруги. Но куда ей было против взрослого мужика! Ян поднялся, усмехнулся нехорошо да и начал бить Настеньку заодно с дочерью. Едва ей удалось вырваться. А когда, утирая слезы и кровь, прибежала домой, отец, выслушав о произошедшем, несколько раз вытянул Настеньку по заду хворостиной, прежде чем позволил матери смазать целебным бальзамом раны.

– Поделом тебе, дурында, – сказал батюшка, глядя на рыдающую дочь. – На все воля Господа, а ты своей подменить вздумала. Вот и получила на орехи, будешь теперь знать.

Битая Настенька запомнила, что поперек воли Господней лучше не встревать. Ну а Аленка после этого недолго на свете зажилась – забил ее Ян, и улеглась она в сыру землю рядом с матерью, а пьяница и над ее могилой горько поплакал. А сельчане, поразмыслив над судьбой Яна, собрались с кольями да и разорили кабак, убив при этом пейсатого Йоську и все его жидовское семейство, начиная от старухи-матери и заканчивая годовалым сынишкой, что еще в люльке лежал. И правильно, незачем в христианских землях хмельным торговать, от хмельного одни беды православному человеку. К тому же жиды Христа продали, и это все знают!