Монте Верита - Дафна дю Морье

Она обладала особой утонченностью и сдержанностью, а он, Виктор, уважал ее внутренний мир и не вторгался в него.

Я поинтересовался, хорошо ли он знал ее до женитьбы. Оказалось, что совсем немного. Ее родители умерли, когда она была еще совсем маленькой, и в Уэльсе ее воспитывала тетка. В семье не было никаких странностей, как говорят, никаких скелетов в шкафу, а воспитание она получила самое заурядное во всех отношениях.

— Бесполезно стараться, — наконец подытожил Виктор. — Анну объяснить невозможно. Это Анна, она единственная. Как объяснить, почему у обыкновенных родителей рождаются музыканты, поэты, святые? Это непостижимо, они просто появляются. А я нашел ее. Это было моим счастьем, даром Божьим, но теперь она потеряна, и я обрел свой ад. Я буду как-нибудь жить — она просила меня об этом — и каждый год возвращаться к ней на Монте Вериту.

Он смирился с тем, что его жизнь разбита, и это поразило меня. Я чувствовал, что сам бы не смог побороть отчаяния, если бы такое случилось со мной. Мне казалось чудовищным, что какая-то секта, живущая на склоне горы, сумела настолько подчинить себе умную женщину с сильным характером. Я даже допускал, что можно обмануть чувства неграмотных крестьянских девушек, в то время как их родные, ослепленные суевериями, продолжали бездействовать. Я поделился своими мыслями с Виктором, предложил ему связаться через посольство с правительством той страны, потребовать национального расследования, подключить прессу, заручиться поддержкой официальных кругов.

В конце концов, мы жили в двадцатом веке, а не в средневековье. Такие общины, как на Монте Верите, следовало запретить. Я собирался поднять на ноги всю страну, мой рассказ вызвал бы широкое движение протеста…

— Но к чему? — тихо спросил Виктор.

— Вернуть Анну и освободить остальных, — ответил я. — Не позволить разбить жизнь другим людям.

— Но мы же не собираемся уничтожать монастыри, — возразил Виктор. — А их в мире сотни.

— Но это совсем другое, — сказал я. — Там религиозные общины людей, и они существуют веками.

— Мне кажется, и Монте Верита тоже.

— Но как они живут там? Что едят? Что происходит, когда они болеют и умирают?

— Не знаю. Я стараюсь об этом не думать. Мне достаточно того, что сказала Анна — она нашла все, что искала, и теперь счастлива. Я не хочу разрушать ее счастье.

Он недоуменно посмотрел на меня, но по его глазам я понял, что он постиг некую истину.

— Мне странно от тебя это слышать. Ты ведь должен понимать Анну лучше меня. Это тебя охватывала лихорадка в горах и ты, глядя в облака, декламировал мне:

Велик наш мир, но рано или поздно,Приобретая, тратим все дотла…

Я поднялся, подошел к окну и посмотрел на туманную улицу, ничего не ответив. Его слова взволновали меня, ведь в глубине души я знал, почему мне так хотелось разрушить это место и почему я возненавидел Монте Вериту. Это было потому, что Анна нашла свою Истину, а я не сумел…

Тот разговор не то чтобы разбил нашу дружбу, но был определенным рубежом. Мы оба тогда уже достигли середины жизни. Виктор решил вернуться в Шропшир и через некоторое время написал мне, что хочет завещать имение племяннику. Мальчик еще учился в школе, и Виктор планировал приглашать его в ближайшие годы на каникулы, чтобы познакомить с делами. Далее он планов уже не строил. А я был вынужден уехать по делам в Америку и провел там два года.

А потом весь мир раскололся, потому что следующий год был 1914. Виктор вступил в армию одним из первых. Наверное, он видел в этом решение мучивших его вопросов, а может, надеялся, что будет убит. Я не мог последовать его примеру до окончания работы за океаном и, конечно, не считал, что военная служба избавит меня от моих проблем. Я переносил с отвращением каждый день армейской жизни. Во время войны мы так ни разу и не встретились, сражались на разных фронтах и даже не виделись в отпуске. Только однажды я получил от него письмо.

«Несмотря ни на что, — писал он, — я приезжаю к Монте Верите каждый год, как обещал. Я останавливаюсь у старика в деревне и на следующий день поднимаюсь на вершину. Там все так же мертво и тихо. Под стеной я оставляю письмо для Анны и провожу на горе целый день, разглядывая монастырь, чувствуя рядом ее присутствие. Я знаю, что она не выйдет ко мне. На следующий день я поднимаюсь опять и с радостью нахожу ее ответное письмо.

Если это можно назвать письмом. Оно вырезано на плоском камне, и мне кажется, что это у них единственный способ переписки. Она сообщает, что у нее все нормально, что она здорова и очень счастлива, что она благословляет меня и тебя и просит не беспокоиться. И ничего больше. Все это, как я тебе говорил в лечебнице, очень походит на послания из мира мертвых, но этим я должен довольствоваться, и я довольствуюсь. Если я уцелею на войне, я хочу перебраться в ту страну и поселиться неподалеку от нее, даже если я ее больше никогда не увижу и не услышу ее голоса. Пусть будут только нацарапанные письма в несколько слов раз в году. Счастливо тебе, старина.

Где ты? Виктор».

Когда закончилась война, я демобилизовался и занялся обустройством своей жизни. Первое, что я сделал — справился о Викторе. Я написал в Шропшир и получил вежливый ответ от его племянника, жившего в имении. Виктор был ранен, но не тяжело. Он уехал из Англии и обосновался где-то в Италии или Испании, на этот счет племянник не был уверен. Но он знал, что дядя решил поселиться там навсегда, и обещал сообщить, если получит от него весть. Что же до меня, то я не мог привыкнуть к послевоенному Лондону, мне не нравились его обитатели. Освободившись от всех обязательств, связывавших меня с домом, я тоже покинул страну и уехал в Америку.

Я не видел Виктора почти двадцать лет.

Уверен, что не случай свел нас снова. Такие встречи предопределены. У меня есть теория, что человеческая жизнь подобна карточной колоде. Нас сдают, сбрасывают, с нас ходят. Игра идет, и вот уже в руке Судьбы подбираются карты одной масти. Какая цепь событий привела меня, пятидесятипятилетнего, в Европу за два-три года до Второй мировой войны, совсем не важно. Но случилось так, что я приехал туда.

Я летел из одной столицы в другую (их названия несущественны), и наш самолет совершил вынужденную посадку, к счастью, удачную, в отдаленном горном районе. Два дня у нас не было связи с миром. Экипаж и пассажиры устроились в покореженной машине и ожидали помощи. Тогда сообщение об этой катастрофе пронеслось по первым страницам многих газет мира, оттеснив на время даже репортажи из бурлящей Европы.