Сто первый (сборник) - Немышев Вячеслав

— Чего по ночи… а если б пароль сменили? У нас часто бывает.

— Заплутали, — сдержанно ответил Иван, скосился на Савву.

Савва папироску достал. Запахло коноплей. Едко — как с осенних жженых листьев. Бушлаты у костра заворочались, глаза загорелись жадно.

— Да-а… А так бы шмальнули, угробили б вас… Мои деваху местную притащили. Плечо — синяк, и дырка в руке. Она, типа, ее ранило шальной пулей. Беженка, типа! Прикинь, — лейтенант вдруг подобрался весь. — Но я глумиться не дал… сам застрелил.

Заволновалась «солдатинка». Послышалось хриплое, брошенное с обидой:

— Интеллигент.

Громко дрова трещат — сосна: стулья, столы из дворов по округе натащили и жгут.

Но услышал Иван, и лейтенант услышал.

— Попиз…те там.

Савва братанов-срочников не обижает — передал косяк по кругу.

Лейтенант фляжку достал.

— Мои водки ящик надыбали… Жрать хотите?.. Ротный забрал себе, а я вот отлил немного. Тебя как? Меня Перевезенцев Роман, — и протянул руку.

— Знамов, сержант, — чтобы не было конфузов, сразу обозначил свое звание Иван. Лейтенант, хоть и интеллигент, но простоват был.

— А-а, понятно. Контрактники? У меня тоже двое «контрабасов» во взводе были.

— Тот узкоглазый… Савва-калмык. Мы с ним на первой под Аргуном…

Не для форсу и хвастовства сказал Иван про первую войну — мельком лишь упомянул. Завтра им придется вместе с этим лейтенантом и его «сроками» идти в бой. Лейтенанту так будет спокойнее — стреляные, значит, надежные.

Лейтенант понял Иванов расклад.

Закурили.

Пухает в городе, но лениво. Вдруг, будто гороха рассыпали, защелкало, все громче и громче. Взрыв, второй… Понеслось.

— У Дома печати где-то, — предположил Перевезенцев. — Нам на завтра приказано продвинуться левее от бензоколонки, вглубь квартала. Сегодня до обеда тыкались, тыкались… а у них позиции.

Спали у костра. Вповалку. Ящиков снарядных вокруг набросано в беспорядке; длинные как гробы — те от ракет. В костер все идет, что горит — не взрывается.

Соснули и Иван с Саввой час другой до времени.

Договорились с лейтенантом Перевезенцевым, что даст он им сапера; тот проведет их через свои мины. Хорошего даст сапера. Идти решили по самым ранним сумеркам.

Утром на войне, как перед долгой дорогой — присесть нужно. Не чтоб хорошо встретили, а чтоб пуля мимо пролетела, чтоб свои не обстреляли, чтоб… да много на войне всяких «чтоб». Заворошились идти. Савва и не спит уже. Иван ботинки перешнуровал, попрыгал — не звенит нигде, не стукает. Перевезенцев у костра: фонариком водит по солдатским лицам, материться неинтеллигентно. Один поднялся, закашлялся.

— Где Ксендзов? — спрашивает лейтенант.

Солдат сквозь кашель:

— У себя… в гробу Ксендзов, — и обратно завалился.

Тут лейтенант выдал такого отборного мата, что Иван подумал: интеллигентность лейтенанту Перевезенцеву не идет, а вот так по-боцмански, хоть святых выноси, даже очень к лицу закопченному пехотному летехе.

Лейтенант стал хвататься за ящики — которые длинные от ракет; хлопал крышками, будил спящих вокруг. Наконец, открыв очередной, нашел то, что искал. Иван заглянул через лейтенантское плечо. В ящике, обхватив руками автомат и прижав грязные ладони к груди, лежал солдат. Иван сначала подумал, что это «двухсотый», так блаженно покоилось его тело в затасканном сальном бушлате — убрали, чтобы не на глазах.

Тело издавало булькающие звуки, не шевелилось. Перевезенцев пнул ногой по ящику. Безрезультатно.

— Ну, ка…

Вдвоем с лейтенантом, — Иван икал от смеха, — они снизу подхватили ящик и, поднатужившись, перевернули…

Крепок солдатский сон. Спит мальчишка безусый, — не разбудить его ни матом, ни автоматной трескотней, канонады ему, как баю, бай: переспишь с войной в обнимку ночь другую, и ничего страшней тишины не будет в твоей жизни. Ветра, ветра — бешеного, рвущего перепонки, горячего ветра, — и будь что будет!

Сколько было таких вот ночей у Ивана — не сосчитать. «Ну, здравствуй, война. Наскучалась по свежему мясу, шалава?»

— Я тебе сколько раз говорил, Ксендзов, чтоб ты не ныкался, мать…

Стряхнуло лейтенантским рыком сентиментальные мысли. Солдатик, кулем вывалившись из ящика, чуть не вкатился в костер. Вскочил как ошпаренный.

— Ну что с ним делать? — лейтенант шею тронул. — Зараза… Вот ваш сапер, — говорит он Ивану. — Иди, иди, Ксендзов, рожу потри снегом.

Перевезенцев задумался, посветлел лицом. Куда вся суровость делась? С какой-то обидой в голосе, отчаянием больше, стал рассказывать:

— Прошлый раз мы ночью меняли позиции, а этот… уснул в своем гробу. Так что ты думаешь — его местные нашли. Спасибо не боевики. Дед один в папахе. Пришел и говорит: там ваш в ящике. Мы понять не можем, в каком ящике. Когда разобрались, аксакалу тушняка насовали. А этого… ротный пообещал заживо похоронить. Реальный был бы «двухсотый». Прикинь… Шевели копытами, Ксендз!

Обтерся Ксендзов снегом, шапку на лоб надвинул; набычившись, стоит за лейтенантом.

Смешной был солдатик Ксендзов — мелкий, незаметный. Таких война жалеет. Война в первую очередь здоровяков прибирает — кто покрупней, в кого попасть легче. На самом деле, как повезет: одного сразу приголубит пулей в лоб. Другого покалечит. А третий как заговоренный, — может, молятся за третьего крепче других? Не ведомо то…

На Ксендзовском «гробу» и уселись. Лейтенант выложил на планшетке карту, фонариком водит.

— Вот здесь мы. Тут «духи». Вашу позицию Ксендз покажет. Он там прошнырялся, как у себя в огороде. Я без него не хожу. Секреток понаставил. Черт, а не сапер!

Сопит Ксендзов рядом.

Где-то снова заахало тяжело. По ушам давануло.

— С Карпинки… саушки. Там и госпиталь. Близко от передка. Пятнадцать минут всего и на стол. Так бы половину раненых не вытащили. Ротный водку хирургам отдал. По врачихам «духи» из миномета долбили. Прикинь… А че, я думаю, правильно, что отдал, сколько пацанов с того света…

Грохнуло в городе, взорвалось утро фугасным эхом. Перевезенцев не обращает внимания на частые взрывы, снова тычет пальцем в карту.

— Ксендзов знает. Там не больше ста метров до «духовских» позиций, можно совсем плотно подобраться. Квартал мы начнем чистить, вы услышите. Тарарама будет!.. После артподготовки и пойдем…

Когда с ночи низкое небо просветлело до серого, и бесформенные тени поползли по городским развалинам, начался бой.

Первый дом, который стоял на пути атакующих зиял черными провалами окон и рваными дырами от прямых артиллерийских попаданий. В доме во многих местах дымилось и горело. Когда пехота, мелкими группами по двое, трое, хоронясь за броней бэтеров и БМПшек, двинулась вперед, боевики, выбравшись из подвалов, рассредоточились по нижним этажам и открыли по наступающим сильный огонь.

Иван с Саввой оборудовали позиции в пятиэтажке, стоящей параллельно с направлением атаки роты.

Маленький солдатик Ксендзов оказался болтливым не в меру. Бубнит и бубнит над ухом. Савва обосновался на крыше, Ивану одному пришлось терпеть доставучего сапера.

— Когда через хребет шли… ух красиво. Кавказцев видел, мама не горюй, настоящих… собак, кобелей. Горбатые! Мужик там, пастух, овец своих собирал в кучу. Нам подарил одну.

«Угу, подарил», — ухмыльнулся Иван.

— Слышь, заноза, отвали. Сиди и чтоб не шевелился… Оп-пачки! Пошли, — Иван прильнул к прицелу. — Так вы не с Дагестана идете?..

— Не-а, с за хребта… Терскава.

— Тоже путево. Все, Ксендз, нишкни. Паси выходы. Сзади подберутся, хана всем.

Ксендзов, сообразив, что шутки кончились, прихватив автомат, скатился вниз на один пролет, пошабуршал там немного и притих.

Первым выполз на пустырь между домами танк.

Иван еще с первой войны с уважением относился к танкистам. Реальные смертники: сидят в консервной банке, и никуда из нее не деться. По тебе из гранатометов, мины под гусеницы. А ты первым! А за тобой голая пехота. Куда ж пехота без танка, куда танк без пехоты? За танком бэтер выруливает, «бэха» по левому флангу.