Один в бескрайнем небе - Уильям Бриджмэн

Прорезая тучи, снижаемся еще на шестьсот метров и идем по радиолучу. Зеленый огонек на тускло освещенной приборной доске показывает, что мы на высоте двух тысяч метров; входим в зону действия маркерного радиомаяка немного южнее взлетно-посадочной полосы, которая тянется с востока на запад. Шторм охватывает нас, когда мы начинаем летать по гигантскому эллипсу на высоте двух тысяч метров над городом, которого не видно внизу, под нами. Проходит пять томительных минут. Наконец:

— Самолет Саусуэст Эрлайнс № 452, можете снизиться на высоту тысяча семьсот метров. Сообщите, когда вы достигнете тысячи семисот метров.

Я говорю в сырой резиновый раструб микрофона:

— Сейчас ухожу с высоты две тысячи метров.

— Самолет Саусуэст № 452 достиг высоты тысяча семьсот метров в шестнадцать пятьдесят три.

Радио снова умолкает. Пассажиры за дверью кабины притихли; лишь изредка слышится осторожное покашливание. Журналы отложены в сторону.

Проходит еще пятнадцать минут. В розовом мерцании кабинного освещения мы, как врачи, наблюдаем за реакцией своего самолета, опускаясь на триста метров каждый раз, когда получаем разрешение с вышки аэропорта, затерявшейся где-то под нами в непогоде.

— Самолет Саусуэст № 452, вам разрешен заход на посадку.

Спускаемся над затерянным под нами городом на высоту тысяча сто метров и летим курсом, обратным посадочному, чтобы затем совершить окончательный выход на посадочный курс. Разворачиваемся. Теперь второй летчик внимательно следит за приборами. Мы постепенно снижаемся, и я пристально вглядываюсь сквозь покрытый водой козырек, пытаясь установить нижнюю кромку облаков и видимость.

Вот она, эта дыра. Быстро проносится мокрая улица, отражающая желтые лучи автомобильных фар. Мы выходим из облаков. Сквозь увеличившиеся на высоте двухсот метров просветы я уже могу увидеть мерцающие огоньки из теплых, уютных кухонь, где готовят обед.

— Все в порядке! — я беру управление, чтобы совершить посадку. Второй летчик освобождает штурвал, но продолжает внимательно следить за приборами, словно мы летим все еще вслепую. В случае потери видимости он должен быть готов немедленно взять на себя управление самолетом по приборам.

Внизу, в наступающей темноте, автомобили сворачивают в проезды. Люди оканчивают дневную работу и покупают вечерние газеты. Они торопятся укрыться от дождя в уютную теплоту своих домов.

Еще сорок секунд, и наша работа кончится. Эти сорок секунд — самые ответственные; если я просчитаюсь, DC-3 потерпит аварию. Теперь глиссада планирования направлена на посадочную полосу. Двадцать пассажиров позади, за дверью, с нетерпением ждут приземления. Впереди во влажном мраке показался успокоительный красный свет. Вот он! Теперь мы ясно видим ряды неоновых огней, обрамляющих посадочную полосу. Сто двадцать метров, девяносто, шестьдесят, тридцать, пятнадцать… шесть — и колеса покорно встречают скользкую дорожку. Мы вернулись.

После шести месяцев полетов по трассе этой авиакомпании я научился расправляться с непогодой, обледенением, горами, трудными посадками. Соревнование стало неинтересным — теперь победы давались легко, вошли в обиход. Опять меня одолевало беспокойство, время от времени охватывавшее меня в последние три года, с тех пор как мы со «Стариком» вернулись в Сан-Диего.

Пока я попусту тратил дни на скучные полеты по надоевшей трассе из Лос-Анжелоса и обратно, появилась сенсационная новость: некий капитан «Чак» Игер на самолете Х-1 фирмы Белл Эркрафт, имеющем жидкостно-реактивный двигатель, прорвался через штуку, называемую «звуковым барьером». Судя по газетным сообщениям, он довел скорость самолета до скорости звука и благополучно вернулся на землю. До того как Игер проткнул дырку в этой «стене», самым скоростным самолетом был военный реактивный самолет F-80. До полета Игера предполагали, что любой летательный аппарат на скоростях между семьюстами и девятьюстами километров в час неминуемо должен встретиться со стеной сжатого воздуха и что это должно привести к разрушению аппарата или лишить его управления. Кое-кто встречался с таким явлением. Экспериментальный самолет Игера доказал, что все это преодолимо. Игер превысил на самолете Х-1 скорость звука, дав тысячу двести шестьдесят километров в час на уровне моря.[10] А я летал на скорости двести шестьдесят километров в час!

Со скоростью двести шестьдесят километров в час носился мой самолет через горы в безоблачном небе. И лежащая за моим окошком вечность превратилась в банальность — горы были покорены. Я уверенно смотрел на их грозные черные гребни, но все же я не мог полностью игнорировать их. Теперь я учитывал их влияние автоматически.

— Куда же мне направиться отсюда? Здесь мне делать больше нечего. Ну хорошо, пусть год, другой, а если еще десять лет, десять лет то штормовых, то скучных солнечных дней вроде сегодняшнего?

DC-3 жужжит спокойно и размеренно. Да, он может протаскать нас взад и вперед еще десять лет, конечно, если я буду соблюдать правила.

Эти правила, просеянные через опыт девяти тысяч летных часов, которые протекли с тех пор как я перешел из Калифорнийского университета в авиационную школу в Пенсаколе, стали для меня сочетанием физических расчетов с интуицией.

Я уважаю свой самолет. Любая машина, которую подымаешь с земли, таит в себе вызов, но теперь мне становилось скучновато: я изучил свой самолет вдоль и поперек. И хотя двигатель всегда может отказать, больше шансов, что он не подведет.

Что же касается этого вызова, то он уж слишком привычен. Вот с левой стороны долины, над которой мы летим, между океаном и горами проходит Санта-Барбара. Над морем появляется туман. Он быстро накрывает плоскую деревушку с ее белыми домиками, приютившимися у холмов. Далеко внизу стремительно, словно океанская волна, движется этот туман. Вот он уже заполнил все пространство между горами и тонкими струйками дыма начинает просачиваться через выемки хребта вниз, в долину. Впереди находится Пойнт-Консепсион — прибрежный маяк, указывающий путь в Монтерей и Кармел. Туман, наверное, надвигается на все побережье и достигнет Кармела раньше нас. Сан-Франциско радирует погоду.

Сквозь туман, закупоренный между морем и горами, DC-3 выходит к аэропорту, растянувшемуся вдоль самого залива.

Что же мне делать дальше? Потребность «преодолевать» снова берет верх. DC-3 покорно садится на посадочную полосу муниципального аэродрома Сан-Франциско и подруливает к зданию вокзала — концу трассы. Через полчаса на борт придет экипаж для обратного полета в Орегон. Пассажиры высыпают из самолета, оставляя за собой бумажные пакеты из-под жареных кукурузных зерен, конфетные обертки и апельсинные корки. Диспетчер отдела перевозок осматривает самолет.