Большая скука - Богомил Райнов

Однако, шагая по запруженным улицам Копенгагена, я думаю не столько о своих коллегах-наблюдателях, сколько о том, что сегодня вторник. Сегодня вторник, а это означает, что человек в клетчатой кепке и с дорожной сумкой авиакомпании САС точно в семь часов вечера будет ждать меня у входа в «Тиволи».

У нас говорят, будто семь — плохое число, а вторник — тяжелый день. Если судить по создавшейся ситуации, то в это нетрудно поверить. Шагая по Вестерброгаде, я убеждаюсь, что за мною продолжают следить. У меня нет никаких оснований полагать, что к вечеру слежка прекратится, не ведь встреча у «Тиволи» должна состояться, если не ради чего-то другого, то по крайней мере для того, чтобы в Центе знали, что Эмиль Боев действительно находится там, куда его послали, хотя и пребывает в состоянии полного паралича.

С Вестерброгаде сворачиваю направо и в пределах видимости обнаруживаю нечто знакомое. Нечто очень знакомое, если вспомнить, что всего лишь неделю назад я видел эту панораму Золотых песков, притом не на рекламной афише, а в натуре. Афиша находится в небольшой витрине, а над витриной красуется надпись: «Балкантурист». В глубине помещения сидят в креслах двое мужчин и беседуют, а несколько ближе к витрине, облокотившись на письменный стол, сидит девушка и что-то пишет. Мужчины, должно быть, болгары, а уж девушка, судя по ее лицу, наверняка болгарка, хотя за женщин ручаться никак нельзя.

«Ну хорошо, болгары, так что из этого?» — размышляю я, проходя мимо витрины, не замедляя шага. У меня в ушах звучит знакомый голос генерала: «Никаких контактов ни при каких обстоятельствах…»

Снова сворачиваю направо в переулок и медленно бреду дальше — ни дать ни взять турист, занятый изучением города. Человек, идущий метрах в пятидесяти позади меня, тоже делает вид, будто вышел на прогулку. Однако у меня уже выработалась привычка не только быстро засекать подобных субъектов, но и распознавать их намерения. Естественно, работа агента — шпионить, но делать это можно по-разному; в зависимости от этого нетрудно установить, следят за тобой так, «на всякий случай», или с совершенно определенной целью, видят в тебе противника средней руки или первой величины и, наконец, кого представляет этот прилипала — местную полицию или что-то другое.

Выхожу на Городскую площадь, чтобы в первом попавшемся кафе выпить чашку кофе. В эту обеденную пору возле выставленных на тротуар столиков народу не так много, и я имею возможность выбрать хорошее место на солнышке, тогда как сопровождающий меня человек устраивается в тени, у самого входа, чтобы укрыться от ветра и от моего взгляда.

Пока пью кофе и мысленно оцениваю поведение моего спутника, я все больше убеждаюсь, что слежка ведется за счет казны его величества короля Дании. За истекшие три для это уже шестой мой спутник, если не считать его моторизованных коллег, и все они — моторизованные или передвигающиеся пешком — делают свое дело довольно шаблонно, не прибегая к особым хитростям, но и не нахальничая.

Конечно, я человек не капризный и национальная принадлежность филера для меня особой роли не играет, но в данный момент датчане для меня все же лучше, чем американцы.

Расплатившись за кофе, я снова бесцельно слоняюсь по городским улицам, хотя мне отлично известно, что все порядочные люди сидят в эту пору за обеденным столом. После вчерашнего кутежа у меня совсем пропал аппетит, а что касается моего праздного шатания по городу, то оно не совсем бесполезно. Надо уметь извлекать пользу даже из ничего. А для этого я, почти автоматически следуя укоренившейся привычке, стараюсь хорошо запоминать окружающую меня обстановку, проявляя почти сентиментальное пристрастие к пассажам и подземным переходам, к проходным дворам и автобусным остановкам, к стоянкам такси и входам — парадным и служебным — в большие магазины, к весьма укромным и очень людным местам и даже к режиму работы светофоров.

Признаться, я не уверен, понадобится ли мне все это, хочется верить, что никогда не понадобится, но накопить возможно больше подобных впечатлений не мешает, потому что дело может обернуться таким образом, что пополнять свои знания будет уже поздно.

От моего внимания не ускользает и лавчонка, торгующая куревом и газетами, находящаяся в непосредственной близости от парка «Тиволи». В семь без пяти покупаю в этой лавчонке последний номер «Таймс» и иду дальше. Очередной мой спутник неотступно следует за мной, придерживаясь традиционного расстояния в пятьдесят метров, но именно это и побудило меня оказать честь старому скучному «Таймсу». Раз я иду на явку с газетой в руке, значит, за мною следят. А ежели газета обращена своим названием в сторону парка, к моему бессловесному сообщению еще добавляется одна фраза: «Для вас ничего нет».

Часы на башне городской ратуши громко и торжественно отбивают семь, когда я среди туристов и зевак медленно прохожу мимо «Тиволи». Человек в клетчатой кепке и с дорожной сумкой авиакомпании САС на месте. В какую-то долю секунды мы обмениваемся взглядом, и после того, как по положению сумки я установил, что человеку в кепке мне сообщить нечего, шагаю дальше.

Сделав еще шагов десять, едва не сталкиваюсь нос к носу со знакомой компанией в полном составе: Сеймур, Грейс, Дороти, Хиггинс и Берри.

— А, вы уже побывали в «Тиволи»? — с укором восклицает Дороти.

— Вовсе нет.

— Тогда пойдемте с нами!

Присоединяюсь к шумной компании, шумной только благодаря Дороти. Берри пристраивается к очереди в кассу, чтобы взять входные билеты, а через минуту другую мы уже на территории «Тиволи», этой ярмарки развлечений. Проходим мимо летнего театра, напоминающего китайскую пагоду, некоторое время стоим у фонтана, чьи водные сполохи сопровождает мелодия городского оркестра, наведываемся к искусственному озеру, где и смотреть-то нечего, и некоторое время разглядываем детскую карусель.

— Отметьте в своем блокноте, что вы побывали и в «Тиволи», — бросает Сеймур Дороти. — И больше нам тут делать нечего.

— Как нечего? А рулетка? — возражает почти возмущенная Дороти.

— Не помешало бы немного перекусить, — робко предлагает Берри, вытирая невысыхающий пот на лбу.

— А вам бы только жрать, дружище, — кисло бормочет Сеймур.

Но так как мы уже оказались против какой-то пивной и так как Берри и Хиггинс уже направились к свободному столику, Сеймур неохотно плетется за ними. Официантка в белой кружевной наколке и белом передничке одаряет нас приветливой улыбкой.

— Что вам угодно?

— Я бы взяла сандвич, — опережает всех импульсивная Дороти. — Датские сандвичи очень славятся.

— Сандвичи? — хмурится Сеймур. — К ним ведь прикасаются руками… и наверняка не совсем чистыми…

— Вы все видите с худшей стороны, — замечает Дороти.

— Сиречь с реальной, — равнодушно уточняет Сеймур. — Одной рукой держат ломоть хлеба, а другой пришлепывают кусок ветчины.

— Перед этим ненароком уронят ветчину на пол, — вставляет Грейс.

— Вполне возможно, — невозмутимо кивает Сеймур. — Я лично возьму бифштекс.

— К нему тоже прикасаются руками, — поддевает его Дороти.

— Но перед тем, как его ставят на огонь. А после этого он слишком горячий и к нему не прикоснешься.

— И на чем же остановимся? — напоминает о своем присутствии официантка; до сих пор она спокойно наблюдала за нами с видом человека, повидавшего на своем веку немало идиотов.

Хиггинс заказывает для Сеймура бифштекс, а для остальных — сандвичи и пиво. За столом наступает неловкое молчание, как всегда бывает, когда внезапно прекращается какой-то спор. Лишь после того, как принесли пиво и Хиггинс пригубил свою запотевшую кружку, он нарушил тишину.

— В сущности, в этом «Тиволи» не так уж плохо…

— А что в нем хорошего? — не дослушав Хиггинса, возражает Сеймур, выплюнув окурок и потянувшись за кружкой. — Я давно заметил, что больше всего люди скучают в увеселительных местах. Но поскольку места эти увеселительные и никто силком в них никого не тащит, то люди делают вид, что им ужасно весело.

— Может, они это делают в силу воспитанности, чтобы своей скучной физиономией не портить удовольствия другим, — тихо говорит Дороти.

— Если вы имеете в виду меня, дорогая, то я действительно недостаточно воспитан в духе лицемерия, — мягко замечает Сеймур.

— О, я говорю вообще…

Сеймур, очевидно, собирается как-то прокомментировать это ее «вообще», но тут появляется официантка с большим подносом.

Мы закусываем в полном молчании, если не считать одобрительного замечания Берри по поводу сандвичей и того, что Хиггинс еще дважды потребовал пива. Наконец мы встаем, и Дороти, восстановив свои жизненные силы, заявляет:

— А теперь пойдем попытаем счастья в рулетку!

Сеймур хотел было сказать, что он воздерживается, но решил, очевидно, что противиться женскому капризу означало бы не уважать себя. Предводительствуемые Дороти, которая сегодня в серебристом костюме и могла бы именоваться дамой в сером, мы направляемся к ближайшему игорному павильону.