Ничей ее монстр (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena"

— Плакать — это хорошо. Слезы душу очищают, сердце, помогают заново родиться. Но бол твою и дите чувствует. Тебе больно и ему. Он внутри вместе с тобой плачет.

— Грязная у меня душа… плохая. Не очистится она.

— Раз ты так говоришь значит уже очистилась. Идем, милая, идем чай допивать.

Вопросов лишних не задавала, но где-то внутри боязно стало. Не зря девчонка боялась такой матерый враг у нее. Тот если б нашел и правда милости никто не дождался.

Время быстро пролетело. Оно всегда быстро летит, когда хорошо становится, а Устинье хорошо с девчонкой было. Уютно как никогда. Не тоскливо. Уйдет в деревню или в город уедет, а вернется и Рыжая ее с котами ждет. Животик округлился, сама чуть поправилась, щеки порозовели. Навстречу выбегает, сумку заберёт что-то щебечет, про котов, про корову. А Устинье и не верится, как раньше жила без нее. Столько лет одна и одна. Может и правда свыше ей послана вместо дочерей нерожденных.

И проведать прознать все о девочке хочется. Чтоб уберечь и защитить. Давно Устинья за карты не бралась… а тут прям захотелось. Как в спину что-то толкало.

— Ты иди, Танюша, Буренку подои и сена ей дай. А я тут посижу, сериал посмотрю. Устала с дороги… умаялась. Иди-иди.

Девчонка ушла, а Устинья быстро колоду на столе разложила по три веера и долго бубнового валета с трефовым королем и пиковым тузом в руке крутила вертела. Валет вроде как ребенок… а король… Мужчина то ли взрослый очень, то ли в чине. Военный… врач. Ничего не понятно. Казенный король. Так бабка его называла. Как карты не отбросит так вот эти три вместе и остаются, и девятка рядом бродит… черная страшная, пикой вверх смотрит.

Устинья колоду сгребла плюнула на нее и сунула обратно в ящик. Не надо было гадать. Слово ж себе давала, что карты в руки не возьмет больше, а сама… Беду еще не дай Бог на девчонку и на ребеночка накликала. Плохая карта и туз пиковый — удар страшный и болезнь в виде девятки рядом оставалась. Или сноровку баба Устя потеряла былую. Разучилась в будущее смотреть после смерти Гришки. Столько лет карты в руки не брала.

Потом как в городе была кое-что проведала. Люди иногда любят болтать языками трещать. Особенно сплетни всякие разводить. Так и прознала Устинья кто такая ее гостья… много чего прознала. И картинка всеми кусочками сложилась и красками заиграла, правда в темноте, туманом затянутая. Могла знахарка на нее свет пролить, Но не ей в чью-то жизнь вмешиваться и судьбы вершить. Нельзя. Не положено.

Месяца три с тех пор прошло

В то утро налила себе чаю из брусники и телевизор включила. Лучше и правда посмотреть что-то глупое ненавязчивое. То, чего в жизни не случается.

В окошко глянула — а Рыжая на веревочку бумажку привязала и Тимыча развлекает. Первые хлопья снега срываются, а она и не замечает. Сама еще дитя дитем… А от этого волчары понесла. Вот кто с девчонкой трефовым королем рядом крутился. Угораздило ж малышку так. Любовь зла. Ох как зла. Чего только не творит эта лютая ведьма то с косой, то с цветами в руках.

— Мы вынуждены прервать показ сериала «Голубая нить» для экстренного выпуска новостей. Только что, на центральной площади нашего города, у здания суда раздался выстрел, был ранен в голову наш мэр — Барский Захар Аркадьевич. Скорая прибыла в течении нескольких минут и в тяжелом состоянии доставила пострадавшего в больницу. Врачи пока не дают никаких прогнозов и не отвечают на вопросы. Возможно ранение было смертельным. По словам очевидцев… снайпер…

— Баба Устяяя. Устиньяяяя…

Знахарка подскочила с места и выдернула телевизор из розетки. Обернулась к девчонке, стоящей на пороге. Щеки разрумянились, в глазах слезы стоят, подбородок дрожит.

— У меня… я ребеночка почувствовала. Вот здесь… — руку к животу приложила, — он меня несколько раз легонько ударил. Здесь. Со стороны сердца. Как будто рыбка хвостиком махнула. Это ж он, да?

— Да… это он тебя потрогал изнутри…

И сама руки стиснула… так вот значит кому и удар, и болезнь. А может и сама смерть.

ГЛАВА 7

Она вернулась. Ненависть. Вернулась и стала еще сильнее, стала обжигающе ядовитой и прогрессировала с каждым днем. Чем больше времени проходило, тем яснее становилась моя голова. Тем больше я осознавала, что никогда он меня не любил. Я была для него никем. Впрочем, он от меня этого и не скрывал. Одного только понять не могла — зачем убить меня решил? Зачем так жестоко со мной и со своим сыном? Да, я верила Устинье, что сына жду. Я во всем ей верила. Она все знала и даже когда мне плохо было угадывала. С ней никакие врачи не были нужны. Правда в областной центр все равно пришлось ехать и стать на учет. Ребенок должен был существовать, должен был быть записан даже сейчас, пока жил внутри меня. Устинья сказала, что роды как угодно пойти могут. Она, конечно, знает, что делать, но… мы предполагаем, а Бог располагает. Иногда без врачей не обойтись, а без карты той меня ни в один роддом не возьмут или отнесутся как к прокаженной. Врач настаивала на УЗИ, но я смертельно боялась ехать в город и написала отказ от обследования. Все остальные анализы сдавала там. И мне было спокойно. Я во всем полагалась на Устинью. Доверяла ей, как себе. Впервые в жизни я кому-то действительно доверяла. Никто и никогда не относился ко мне, как она. Наверное, это странно, но бывает такое, что вроде знаешь человека совсем недолго, а ощущение, будто она всю жизнь со мной была. О себе я ничего не рассказывала, а она и не спрашивала. Только я была уверена, что знает все. Эта старая женщина имела совсем иные знания, которые пришли к ней откуда-то извне. Конечно, можно во все это не верить, но я видела собственными глазами на что способна баба Устя и какие чудеса творят ее маленькие морщинистые ручки. При мне людей с того света возвращала. Сколькие ездили к ней, сколькие молились и в благодарность денег давали. Она их и не брала, если много было что-то откладывала себе, а их просила эти деньги пожертвовать.

— Зачем мне деньги, Сенюшка, зачем они мне? Что я покупать себе буду старой? Мне на еду, да котам моим?… Пока тебя не было я о тех деньгах и не помышляла. Узнают проведают, что они есть убьют, дом разворотят. Я так, чтоб нам с тобой хватало и понемногу малышу отложить на приданое. А так не нужны они нам. Мясо есть, молоко, яйца, фрукты свои имеются, компоты да соленья. На остальное хватит нам. Деньги — это зло. Они человека в зверя превращают. В алчную тварь, жаждущую нагрести все больше. Смерти и болезни от них, войны и слезы. Ты, если когда-нибудь большие деньги в руки возьмешь, обязательно часть отдавай тем, кому нужнее. Надобно так. Запомни.

И права она была. Во всем права. Одного зверя, который за деньги жизни человеческие покупал, я уже встретила и не только встретила я полюбила его… Вспоминала, как при мне Барата на смерть забили, как избивали Яна… как водилу того в лесу калечили. И в мои мысли эхом врывается ЕГО голос, отдающий приказ замести следы, избавиться от тела. С ужасом и дрожью я представляла, как он отдавал такой же приказ насчет меня. Сидел за своим столом, попивал коньяк и хладнокровно объяснял одному из своих плебеев как теперь уже избавиться от меня… особенно после того, как узнал о том, что я не захотела убить его ребенка. Уничтожить следы преступления.

Здесь, у Устиньи, мне было не страшно и спокойно. И я надеялась, что этот нелюдь не найдет меня. Да, я отчаянно молилась, чтоб не искал, чтоб забыл обо мне. Пусть какое-то время я буду корчиться от боли, от тоски по нем, от отчаяния грызть по ночам подушку, чтобы не выть вслух, но пусть больше никогда не появляется. Пусть не узнает где я. Не навредит Устинье. Он ведь может. Для него человеческая жизнь ничего не значит. Зверь он страшный и лютый. Вспоминала, как из-за меня парни пострадали. И ведь никто из них не струсил. Может они любили меня. Ян точно любил. Он — человек. Он любить умеет, а не то, что это животное, которое меня использовало, а может и не использовало даже, а так подачку кинул. Пожалел сиротинушку, одарил лаской. Но ненадолго. Пока той ласки хватало. Как на зверька бездомного, а потом пнул того зверька за дверь… и когда понял, что зверек жалобно обратно просится решил уничтожить.